Глава 20. Россия в XX в.

Как идеологическое опосредование (идеологическая форма) классовых материальных (экономических) отношений право, по Разумовскому, это форма общественного сознания. Он дает следующее общее определение права как идеологического спо­соба и порядка опосредования материальных отношений в классовом обществе: «Порядок общественных отношений, в конечном счете отношений между классами, поскольку он ото­бражается в общественном сознании, исторически неизбежно абстрагируется, отдифференцировывается для этого сознания от своих материальных условий и, объективируясь для него, получает дальнейшее сложное идеологическое развитие в сис­темах «норм».

Бросается в глаза отсутствие в этом определении права ка­кого-либо признака, специфичного именно для права.

Отмирание «буржуазного права», по Разумовскому, означает «смерть права как идеологии» и переход в коммунистическом обществе «к сознательно регулируемой и сознающей характер своей связи с материальными условиями производства системе общественного поведения».

В целом трактовка Разумовским права как идеологического явления была ориентирована на нэповский вариант пролетар­ского использования буржуазного права. Вместе с тем очевидна несостоятельность его интерпретации нэповского права в духе положений Маркса и Ленина о буржуазном «равном праве» при социализме. Эти разные вещи оказались у него отождествлен­ными в силу их одинаковой «идеологизированности» как форм общественного сознания.

Борьба на «правовом фронте». Конец 20-х и первая половина 30-х гг. (вплоть до совещания 1938 г. по вопросам науки совет­ского государства и права) отмечены обострением борьбы раз­личных направлений правопонимания в советской юридиче­ской науке.

Под воздействием партийно-политических решений и уста­новок конца 20-х — начала 30-х гг. о нэпе, коллективизации, темпах индустриализации, борьбе против различных «уклонов» и т. д. представители разных направлений вносили существен­ные изменения и коррективы в свои подходы к проблемам пра­ва и государства.

Прямая ориентировка на дальнейшую политизацию юриди­ческой науки (в духе тогдашней политической практики и «курса партии» на борьбу против правых и левых, против троц­

901

кистов и бухаринцев, против «оппортунизма» и буржуазной идеологии) содержалась уже в установочном докладе Л. М. Ка­гановича в Институте советского строительства и права Комму­нистической академии (4 ноября 1929 г.).

Не только буржуазные юристы, но и часть коммунистов-го- сударствоведов, по оценке Кагановича, оказались «в плену у старой буржуазной юридической методологии». В качестве примера применения «буржуазно-юридического метода» он на­звал работу А. Малицкого «Советская конституция» (1924), где его внимание привлекли следующие положения: подчинен­ность всех органов государственной власти велению закона, т. е. праву, носит название «правового режима», а само государ­ство, проводящее правовой режим, называется «правовым госу­дарством»; «советская республика есть государство правовое, осуществляющее свою деятельность в условиях правового ре­жима».

Эти утверждения Малицкого, разумеется, явно расходились с реалиями диктатуры пролетариата даже в условиях временно­го и ограниченного допущения ряда норм буржуазного права при нэпе. Но Кагановича, разумеется, интересовало не соответ­ствие тех или иных концепций реалиям, а однозначная ориен­тация всех на апологию диктатуры пролетариата, не ограничен­ной никакими (в том числе, конечно, и своими, советскими) законами. При этом Каганович весьма откровенно констатиро­вал подлинное место и значение «законов» в условиях проле­тарской диктатуры: «Конечно, все это не исключает закона. У нас есть законы. Наши законы определяют функции и круг деятельности отдельных органов государственной власти. Но наши законы определяются революционной целесообразно­стью в каждый данный момент».

Выступление Кагановича послужило сигналом к развертыва­нию на «правовом фронте» широкой кампании большевист­ской «критики и самокритики». В этих условиях обострилась борьба и между двумя основными позициями в советском пра­воведении того времени — позициями Пашуканиса и Стучки.

В поисках ответа на усиливавшиеся к концу 20-х гг. обвине­ния в адрес его теории Пашуканис в духе тогдашней «самокри­тики» не только признал ряд недостатков своей позиции, но и, по существу, начал отход от своей концепции в сторону отож­дествления права и политики, толкования права как одной из форм политики или даже как «части политики».