Глава 13. Эпоха европейского Просвещения

Сравнивая две революции — английскую (1688) и француз­скую (1789), — он полемизирует с теми, кто считал наличие свобод в Англии продуктом Славной революции 1688 г. На са­мом деле эти свободы являются, по его мнению, лишь унасле­дованными и сохраненными упомянутой революцией, которая по сути дела была охранительной революцией, поскольку она сохранила институт монархии и упрочила те же ранги и со­словия, те же привилегии, избирательные права и правила пользования собственностью, которые уже сложились и пре­бывали в употреблении. Таким образом, существует огромное различие между упорядочивающим характером этой англий­ской революции и образом действий французов, которые про­демонстрировали такие варианты, которые сопровождались насилием, разрушением, анархией и террором. Одним из глав­ных оснований для негативного восприятия французской ре­волюции стало для Бёрка то обстоятельство, что французы произвели насильственный разрыв со своим прошлым вместо того, чтобы, подобно англичанам, сделать его фундаментом для будущего.

Бёрк считал, что Генеральные штаты, объявившие себя На­циональным собранием, вообще не имели права законодатель­ствовать, и резко критиковал принятые ими законодательные, правительственные, судебные, военные и финансовые акты. При этом он утверждал, что акты лета 1790 г. носили нелеги­тимный, поспешный, деструктивный и дестабилизирующий ха­рактер. Здесь же он высказал сбывшееся впоследствии предпо­ложение о том, что это приведет к возвышению диктатора (им, как известно, оказался Наполеон). Но при этом он оставался равнодушным к социальным и экономическим недостаткам старого режима во Франции. В этом смысле его критика фран­цузской революции оказалась односторонней.

При обсуждении вопросов о сущности государства Бёрк из­бегал апелляции к природе и разуму и придерживался концеп­ции христианского государства. Человек по его духовной кон­ституции есть существо религиозное. Атеизм возражает против этого и входит таким образом в оппозицию не с нашим разу­мом, но с нашими инстинктами. Государство дано нам Твор­цом для того, чтобы наша натура была усовершенствована на­шей добродетелью. Вот почему человечество всегда почитало государство. Можно согласиться с тем, что общество в самом деле есть некий контракт (результат договора). Но при этом го­

419

сударство не должно рассматриваться как некое партнерское соглашение в торговле перцем, табаком или еще чем-либо, ко­торое касается небольшого и временного дела и потому может быть расторгнуто по прихоти сторон. Суть проблемы в том, что это партнерство создано не ради временного существования и благополучия некоего определенного живого существа. Оно яв­ляется одновременно партнерством во многих областях жизне­деятельности — во всех науках и искусствах, во всех доблест­ных предприятиях, во всех вариантах самосовершенствования. Это партнерство не ограничивается и числом поколений живу­щих. Оно становится партнерством не только между теми, кто живет в настоящее время, но также между теми, кого уже нет в живых, и теми, кто должен народиться. «Каждый контракт ка­ждого конкретного государства есть всего лишь некий параграф в великом начальном контракте вечного общества, связываю­щем низшие натуры с высшими, видимый мир с невидимым и в соответствии с фиксированной договоренностью, которая санкционирована нерушимой клятвой, которая удерживает все физические и моральные натуры, каждую на предназначенном ей месте».

Свои мысли о природе и назначении законов в жизни лю­дей Бёрк суммировал в статье «Импичмент Уоррена Хастингса» (1794), где он утверждал, что существует лишь один закон для всех, что закон, который правит всем, — это закон нашего Творца. Именно он и есть «закон гуманности, правосудия, справедливости, закон природы и закон государств-наций». Бёрк не разделял мнения французских революционеров отно­сительно главенствующей роли тех или иных правовых и мо­ральных принципов в жизни человека и гражданина, включая принципы свободы, равенства или братства. Что представляет собой свобода без мудрости или без доблести? — вопрошал он и тут же отвечал: «Ничего, кроме величайшего из возможных зол», поскольку без этих ограничений свобода становится глу­пой, злой и безумной. Люди должны измерять свою пригод­ность к гражданской свободе в той мере, в какой они обзаве­лись моральными ограничениями для своих непомерных при­страстий и аппетитов.

Обсуждая роль политических замыслов, воплощаемых в тек­стах конституций и законов, Бёрк склонялся к мысли о том, что с помощью законов достигается лишь немногое. Даже если правительственная власть организуется так, как вам хочется,