Глава 17. Россия в XIX в.

скольку в окружении подобных себе других обществ управля­лось однообразным обычаем.

В отличие от Запада сила неизменяемого обычая делала вся­кое самовластное законодательство невозможным, и даже раз­бор и княжеский суд (до подчинения удельных княжеств Мос­ковскому) не мог совершаться без согласованности с всеобъем­лющими обычаями. Заслугу в выработке общинных обычаев, которые заменяли законы, Киреевский всецело относил к церквям и монастырям. Последние он именует также «святыми зародышами несбывшихся университетов». Именно из церквей, монастырей и жилищ уединенных отшельников распространя­лись повсюду одинаковые понятия об отношениях обществен­ных и частных. Позднее Хомяков дополнил перечень ценных свойств общины как перспективного (в отличие от государст­венных) учреждения такими характеристиками (в письме к А. М. Кошелеву, 1849): «сохранение исконного обычая, право всех на собственность поземельную и право каждого на владение, нравственная связь между людьми и нравственное воспитание лю­дей в смысле общественном посредством постоянного упражнения в суде и администрации мирской. При полной гласности и пра­вах совести». ■

Общий вывод Киреевского, как и Хомякова, сводился к то­му, что в истории России действительно присутствует «взаим­ная борьба двух начал» и связана она с желанием «возвращения^- русского или введения западного быта», однако эта борьба все же поневоле предполагает «что-то третье». «Сколько бы мы ни были врагами западного просвещения, западных обычаев и т. п., но можно ли без сумасшествия думать, что когда-ни­будь, какою-нибудь силою истребится в России память всего того, что она получила от Европы в продолжение двухсот лет? Можем ли мы не знать того, что знаем, забыть все, что умеем?»

Двумя насущными и перспективными задачами в области внутренней политической жизни славянофилы считали отмену крепостного рабства и проведение нового разделения труда ме­жду государственной властью (самодержавием) и общественно­стью (народом). Положение крепостных крестьян было рас­смотрено с нравственной, политической и хозяйственной точек зрения, и аргументация в пользу освобождения включила в се­бя характерные для славянофилов аргументы естественно-пра­вового характера — права личности крестьянина (как хозяина и семьянина) как права естественные, согласованные с потребно-

575

стями в свободном развитии человеческой природы и соответ­ствующие порядку и законам, предустановленным Творцом.

Основной тезис другой программной задачи был сформули­рован Константином Сергеевичем Аксаковым (1817—1860) в за­писке «О внутреннем состоянии России», представленной им­ператору Александру II в 1855 г. Современное состояние Рос­сии характеризуется, по словам записки, внутренним разладом, прикрываемым бессовестной ложью. Правительство и «верхние классы» чужды народу, их взаимные отношения недружествен­ные, они не доверяют друг другу: правительство постоянно опасается революции, народ склонен в каждом действии прави­тельства видеть новое угнетение. Общий вывод автора звучал: «Царю — сила власти, народу — сила мнения». Народ русский не желает править, он ищет свободы не политической, а нрав­ственной, общественной. Истинная же свобода народа возмож­на только при неограниченной монархии. Однако взаимоотно­шения правительства и народа («государства и земли») должны включать в себя такие начала: взаимное невмешательство; обя­занность государства защищать народ и обеспечивать его бла­госостояние; обязанность народа исполнять государственные требования, снабжение государства деньгами и людьми, если они нужны для осуществления государственных намерений; общественное мнение как живая нравственная и нисколько не политическая связь, которая может и должна быть между наро­дом и правительством.

Славянофилы увязывали рассмотрение проблем философии истории с христианской антропологией и отчасти с социаль­ным и юридическим опытом разных народов. Так, по обобще­нию Киреевского, на Западе произошло такое раздвоение духа и мышления, а также государства, сословий, семейных прав и обязанностей, что гармонии достичь почти невозможно. Рос­сии, напротив, присущи были цельность и разумность, стрем­ление к истине посредством «стремления к цельности бытия внешнего и внутреннего, общественного и частного, умозри­тельного и житейского, искусственного и нравственного» (И. В. Киреевский. О характере просвещения Европы).

Современные исследователи отмечают актуализацию фило­софской конструкции славянофилов о цельности бытия лично­сти в начале третьего тысячелетия, когда особенно заметными стали такие черты поведения и быта в условиях постиндустри­ального общества, как безудержный культ чувственности и ма­