Юрген Хабермас Модерн – незавершенный проект28

1980

На венецианское биеннале пускают теперь не только художников и киношников, но и архитекторов. Реакцией на это первое архитектур­ное биеннале было разочарование. Участники выставки являли со­бой авангард наоборот: под девизом "Современность прошлого"²⁹ они принесли в жертву традицию модерна, уступающего место новому историзму: "Молчанием обходится то обстоятельство, что модерн питался соками полемики с прошлым, что Фрэнк Ллойд Райт немыс­лим без Японии, как Ле Корбюзье без античности и средиземномор­ских построек, а Мис ван дер Роэ – без Шинкеля и Беренса". Таким комментарием критик газеты "Франкфурте Альгемайне Цайтунг" подкрепляет свой тезис, значение которого – как диагноза эпохи – выходит за рамки повода, по какому он был высказан: "Постмодерн оказывается на поверку сугубым антимодерном".

Этот приговор относился к эмоциональному течению, проник­шему в поры всех интеллектуальных сфер и породившему теории "постпросвещения", "постмодерна", "постистории" и т.п., короче, вызвавшему к жизни новый консерватизм. На другом полюсе стоит Адорно³⁰ и все его творчество.

Адорно настолько предан духу модерна, что уже в попытке от­личить аутентичный модерн от простого модернизма он видит аффек­тированный ответ на выпады модерна. В связи с этим будет, думается, вполне уместным облечь мою благодарность за присуждение премии имени Адорно в форму размышлений о том, как сегодня обстоят дела с сознанием модерна. В самом ли деле модерн так pass, так устарел, как твердят сторонники постмодерна? Или же на всех углах рекламируе­мый постмодерн, в свою очередь, только phony, туфта? А может быть, постмодерн – просто лозунг, а за ним незаметно сгущаются настрое­ния, родственные тем негативным эмоциям, которые с середины XIX столетия возбуждал против себя культурный модерн? […]

Мне думается, что из той путаницы, которая сопровождает проект мо­дерна, из ошибок экстравагантных программ упразднения культуры нам скорее следует извлечь уроки, чем признать поражение модер­на и его проекта. Пожалуй, на примере рецепции искусства можно по крайней мере наметить выход из апорий культурного модерна. Со вре­мен разработанной романтиками художественной критики существо­вали встречные тенденции, сильнее поляризовавшиеся с возникнове­нием авангардистских течений: художественная критика претенду­ет, во-первых, на роль продуктивного дополнения к произведению искусства, а во-вторых, на роль защитника широкой публики, нужда­ющейся в истолкователе. Буржуазное искусство связало со своими адресатами оба ожидания: с одной стороны, дилетанту–любителю искусства следовало получить подготовку специалиста, с другой, он имел право вести себя как знаток, соотносящий эстетический опыт с собственными жизненными проблемами. Второй, более безобидный на первый взгляд, тип рецепции утратил свою радикальность, видимо, потому, что он сохранил неясную связь с первым.

Конечно, художественное продуцирование обречено на семан­тическое увядание, не осуществляйся оно как специализированная обработка своевольных проблем, как дело экспертов без учета экзо­терических потребностей. Причем все (в том числе и критик как про­фессионально подготовленный реципиент) втягивается в сортировку обрабатываемых проблем в соответствии с каким-либо одним абст­рактным аспектом значимости. Такое разграничение, такое сосредо­точение на одном измерении немедленно утрачивает смысл, как только эстетический опыт включается либо в индивидуальную жиз­ненную историю, либо в коллективную жизненную форму. Рецепция непрофессионала или даже эксперта повседневности обретает иное направление по сравнению с рецепцией критика-профессионала, на­блюдающего за внутренним развитием искусства. Альбрехт Вельмер обратил мое внимание на то, как эстетический опыт, еще не транс­формированный в суждения вкуса, изменяет свою значимость. Когда он используется в исследовательском плане, эксплоративно, для про­яснения жизненной ситуации, связывается с жизненными проблема­ми, он включается в рамки языковой игры, уже не являющейся язы­ковой игрой эстетической критики. В этом случае эстетический опыт не только обновляет интерпретацию потребностей, в свете которых мы воспринимаем мир; он одновременно вторгается в когнитивные истолкования и нормативные ожидания, изменяя характер соотне­сенности всех этих моментов друг с другом. […]

Дифференцированная обратная связь современной культуры с повседневной практикой, зависящей от жизненных традиций, но оскудевшей из-за голого традиционализма, удастся лишь тогда, ког­да можно будет направить также и социальную модернизацию в другое некапиталистическое русло, когда жизненный мир сможет выработать в себе институты, которые ограничат собственную сис­тематическую динамику экономической и управленческой системы деятельности. […]