Кристиан Норберг-Шульц Перспективы плюрализма112

1991

Нью-Йорк захватывает прежде всего своей новизной. Здесь все наши привычные представления о городе переворачиваются с ног на голову. Мы привыкли считать, что город состоит из похожих друг на друга и тем самым взаимосвязанных зданий (как, например, даже такой крупный город, как Париж). Мы также привыкли считать, что город собирается вокруг площади, что рождает чувство "прибытия" (как площадь Кампо в Сиене). И мы привыкли полагать, что город обязан обладать некими заметными доминантами, выполняющими общественную функцию – собор, ратуша, крепость (во Флоренции ходит поговорка о том, что лишь тот, кто родился "под сенью купола", может считаться истинным флорентинцем).

В Нью-Йорке каждое здание стоит обособленно. Едва ли хоть одно из них принимает в расчет соседей, его существование сегодня ничего не говорит о его судьбе завтра. Классика, готика, Ар Деко и модернизм: они все разные и не составляют "одну семью" в духе традиционного урбанизма. А где же пьяцца? Возможно, Вашингтон-сквер, но там невозможно остановиться и сказать: "Да, теперь я в Нью-Йорке". В конечном счете, ориентиры перестали быть публичными зданиями. Это теперь не соборы и не городские советы, а "узлы активности", названные именами людей и корпораций. Вулворт, Крайслер, RCA и AT&T¹¹³. И они уже не собирают "гражданский дух" вокруг себя. Им, стоящим самим по себе, уже не обязательно быть похожими и не обязательно предлагать некую "интерпретацию" общего, строительной индустрии. В Нью-Йорке схожесть – скорее исключение, чем правило¹¹⁴.

Нью-Йорк всегда был таким. Уолт Уитмен¹¹⁵ посвящал свои песни "великому городу – острову демократии", а Генри Джеймс¹¹⁶ превозносил его "невыразимую силу". Максим Горький¹¹⁷ был шокирован его "громоздкими, неуклюжими зданиями" - "башнями печали и мрака", тогда как Лев Троцкий¹¹⁸ признавал в нем "наиболее полное выражение современной эпохи". Теоретик современного города Ле Корбюзье назвал Нью-Йорк "катастрофой", но добавив, что это "красивая катастрофа". Это бедствие, если оставаться верным традиционным урбанистическим ценностям. Но прекрасное, поскольку выражает наш собственный "открытый мир". Таким образом, ключ к пониманию Нью-Йорка – "красота открытости". Здесь свобода и возможности стали девизом города, города, который живет и меняется и при этом в каком-то смысле остается прежним, поскольку остается "открытым". Помимо этого качества, однако, он выражает возможности к раскрытию, или, другими словами, перспективы плюрализма.

Нью-Йорк – первый плюралистический город. Принимая иммигрантов со всего света, он не мог обрести простой идентичности. Все вновь прибывшие хотели привнести свои мечты, идеалы и воспоминания. Им всем приходилось полагаться только на себя. Конечно, какие-то общины только выиграли от процесса общения и смешения: Еврейский квартал Лоуер в Ист-Сайде, немецкий Йорквилль, "Маленькая Италия" и черный Гарлем. Но это были скорее овеянные свободой жизненные островки, чем кварталы в традиционном смысле. Как и основные здания, они были одиночны, или, вернее, слитны в неведомом городам прошлого смысле. Это можно наглядно представить при сравнении Нью-Йорка и Рима. В течение всей своей истории Рим был перекрестком путей, но, имея исключительно сильный "дух места", превращал всей приезжих в римлян, сохраняя свою внутреннюю идентичность. Нью-Йорк, напротив, не переделывает людей, он скорее оставляет их свободными. Поэтому его неверно было бы назвать "плавильным тиглем", это скорее "кипящий котёл" (Томас Э. Дьюи¹¹⁹). Поэтому он действительно плюралистичен, поэтому он является "наиболее полным выражением современной эпохи".

Но не все ли американские города похожи на него? Нет, не все. Бостон обладает определенным местным своеобразием, как и Чикаго, Новый Орлеан и Сан-Франциско. Здесь, конечно, присутствовал и со временем стал более очевиден феномен плюрализма, но мы убеждены, что эти города наделены местным колоритом: "нордический" классицизм Бостона, откровенный модернизм Чикаго, визуальная музыка Нового Орлеана и красочные фантазии Сан-Франциско. В Нью-Йорк мы приезжаем для того, чтобы испытать "все" и получить такую дозу жизненной энергии, какую не получишь нигде еще. Поль Голдбергер¹²⁰ уловил это, когда написал: "Нью-Йорк всегда хотел быть всем и для всех, и ему это удавалось удивительно часто".

Несмотря на свои особенности, Нью-Йорк – американский город. Американский город в целом и отличается своей "открытостью". Нью-Йорк спланирован по схеме решётки (gridiron), что и является первым подтверждением указанного качества. В дополнение к пространственной открытости других городов Нью-Йорк демонстрирует еще более выраженную "открытость содержания". Это не значит, что эта характеристика делает его более "американским", но определенно более современным. Чикаго называют "самым американским городом", поскольку в нём была выработана новая архитектура, выражающая пространственную открытость границы, что подчеркивает характер Америки как нового мира, расширяющегося на Запад. Сегодня пространственная открытость границы - пройденная ступень, и мы должны рассматривать ситуацию открытости по отношению к содержанию. Этот аспект американской цивилизации всегда присутствовал потенциально, не выходя на первый план до конца Гражданской войны, когда полустатичные каноны (patterns) раннего колониализма были разрушены и уступили место обществам "честной игры сил". Так плюрализм заместил плавильный тигель, и Нью-Йорк стал современен как никогда. Возможно, именно это имел в виду Томас Пэн¹²¹, когда писал, что Америке "суждено быть примитивной и бесценной моделью того, как можно изменить условия жизни людей во всем мире".

А теперь вернемся к тому, с чего мы начали: Нью-Йорк – это новый тип города и в этом смысле "наиболее полное выражение современной эпохи". Действительно, многие города по всему миру сейчас приобретают те же черты. Типичный пример – Франкфурт, и даже "провинциальные" столичные города, такие как Осло, начинают движение в том же направлении. Причина очевидна – это новый Плюрализм, который все более несомненно становится нормой. Население разных рас начинает жить бок о бок, а средства массовой информации каждодневно заставляют нас жить жизнью всего земного шара. В результате, старый мир закрытых "этнических земель" раскалывается и мы наблюдаем новую ситуацию, где частицы и фрагменты самого разного происхождения встречаются и смешиваются. То есть те процессы, которые происходили в Нью-Йорке на протяжении последних 20 лет, теперь переживает весь мир.

Когда разрушились старые этнические союзы, их формы освободились от необходимости быть в непосредственной связи с определенной локализацией и социальной структурой. Из конкретных фактов они превратились в знаки памяти и, таким образом, могли быть перенесены в другое место. Мы также можем сказать, что наш мир становится все более искусственным. В каком-то смысле это означает и то, что он становится более фальшивым и бессмысленным и, следовательно, лишенным стабильности и идентичности. Чтобы понять суть проблемы, мы должны более пристально взглянуть на "бесценную модель" - Нью-Йорк.

Является ли Нью-Йорк как среда обитания человека бессмысленным или фальшивым? Нашей первой реакцией станет опровержение такого заключения. Когда Уолт Уитмен написал, что Манхэттен "как будто возносится ввысь своими длинными шпилями, блестящими на солнце, воплощая всю атмосферу Нового Мира, его перспективу и динамику", это ощущение, бесспорно, было значимо, и катастрофа Ле Корбюзье не была бы красива, если бы это все было бы просто подделкой. Рем Кулхаас¹²² уловил это, сказав, что "Манхэттен последовательно вдохновляется экстазом наблюдателей по поводу его архитектуры". Я сам пришел в экстаз, когда прибывал в Нью-Йорк с моря в 1952 г. Захватывающая дух группа небоскребов Нижнего Манхэттена, прямота бесконечных авеню, уходящих на север, пересекающие остров улицы, похожие на каньоны, как бы прорезанные насквозь согласно маршруту солнца на небосклоне. Ошеломляющее чувство скорее присутствия, чем отсутствия чего-то, что может быть представлено нескончаемым богатством деталей, в общем, основывается на признании нового качества. Формы самого разного происхождения даже в новом контексте значимы, возможно, даже в больше степени, чем в изначальном виде.

Как это возможно? Как могут фрагменты и осколки, одиночно откуда-то взятые, составить значимое целое? Это может произойти только тогда, когда формы сохраняют свое значение, которое переносится на новое место, и когда то "целое", что они составляют, становится чем-то принципиально новым. Я уже упоминал, что в Нью-Йорке можно обнаружить такие формы, как классика, готика, Ар Деко и модернизм, и еще много других. Но действительно ли греческая колонна значима только в греческом контексте, а готический свод принадлежит только средневековой структуре? История доказала обратное. Необязательно отправляться в Америку, чтобы удостовериться, что классическая колонна к месту "всюду". От Хартума до Хельсинки "это работает", и то же доказывают большинство исторических форм, даже если не все из них обладают подобной способностью к адаптации. "Адаптация" здесь – принципиальное понятие, оно показывает, что формы одновременно и новы, и стары, то есть они обладают неким общим смыслом, которому предстоит быть интерпретированным снова и снова, в соответствии с условиями места и времени. Классические формы имеют огромные способности к адаптации, очевидно, потому, что они несут воспоминания самого общего порядка.

Захваченные силками определенных традиций, европейцы долгое время не могли понять истинную природу архитектурного Плюрализма. Потому пионеры модернизма отвергали все исторические стили как "принадлежащие" прошлым эпохам и стремились изобрести архитектуру с нуля. Развитие архитектуры в XX веке доказало бесполезность этой попытки, но на какое-то время это сделало нас немым и слепыми. А вот американцам, не имеющим своих собственных традиций, приходилось открывать "первые принципы искусства" (Томас Джефферсон¹²³), и они находили эти принципы в истории, а не в абстрактных "визуальных основах", преподаваемых в Баухаузе. Сверка с историей, действительно, всегда была главной заботой американских архитекторов, не только потому, что им нужно было "культурное алиби" (по словам Гидиона¹²⁴), но потому, что они стремились понять, что такое архитектура как таковая. Использование форм прошлого как выразительного средства называют эклектизмом, и американская архитектура иллюстрирует природу нашей эклектики.

Нью-Йорк – эклектичный город par excellence¹²⁵. Здесь каждое здание стоит само по себе и хочет на что-то претендовать. А это значит обладать достоинством. Слово "достоинство" ("качество") происходит от латинского “quails”, "какого сорта". Таким образом, обладание достоинством означает и то, что что-либо есть скорее "нечто" чем "ничто", и вещь, отличающаяся достоинством, – это то, что полностью самодостаточно. Ясно, что "одиночные" здания больше нуждаются в достоинстве, чем здания, поддержанные родственной средой. Американские строители и архитекторы признали этот факт с самого начала, что отразилось в создании форм, особенно ценных с точки зрения их конфигурации и типологии. Плюрализм как черта американской среды является результатом причудливых вариаций на тему "первых принципов" или, мы можем сказать, результатом осознанного использования "языка архитектуры".

[…]

"Старые формы в новом контексте" - слово "контекст" сегодня означает открытый и динамичный мир. Его основной пространственный манифест – "свободный план", и, как мы знаем, этот концепт пришел главным образом из Америки, начавшись с чикагской школы¹²⁶ и черпая правила и принципы из домов прерий Ф. Л. Райта. Хотя Райт был абсолютно уверен, что его планы уже были "старыми", предлагая "более глубокое чувство реальности". В масштабе города свободный план становится сеткой. Сетка, безусловно, является старой формой, но в американской интерпретации она становится гимном открытости и динамизму. В действительности именно эта сетка делает возможным Плюрализм, в частности, его нью-йоркский вариант.

[…]

Каков же урок нью-йоркского Плюрализма и каковы его перспективы? История американской архитектуры показывает, что в открытом мире осколков и фрагментов язык начинает играть фундаментальную, координирующую роль. Понятный всем язык форм сегодня является единственным средством достижения взаимного понимания между пользователями, образно говоря, между зданиями. И это единственное средство наполнения содержанием плюралистического мира. Фрагмент (чего-то припоминаемого или воображаемого) становится островом смысла только тогда, когда имеет качество определенного дискурса. Новый сорт "целостностей", составленных из таких островов, – это не систематически организованные общности, но наборы отдельных частей с открытой инфраструктурой. Между ними общим является только язык форм. Этот язык основывается на "первых принципах" и может, следовательно, кооперировать с определенными воспоминаниями каждой конкретной группы пользователей. Он замещает практику локально ориентированного производства, хотя в большинстве случаев адаптация к местным условиям и формам обитания все еще необходима.

Открытый, плюралистический мир завоевывает позиции. До недавнего времени он был, прежде всего, американским феноменом; сейчас он становится актуальным во всем мире. Маленькие Нью-Йорки появляются всюду, а эклектизм становится главной характеристикой современной практики. "Бесценная" модель – Нью-Йорк – демонстрирует нам, что такой подход имеет смысл, он красив, поскольку многоголосно провозглашает человеческое бытие в пространстве совместно с поименованными вещами, что составляет в совокупности существующий миропорядок.