§ 3. Бытие как родина

Поиски бытия — это, как уже говорилось, поиски своего дома. Филосо­фия (метафизика) — это ностальгия, согласно Хайдеггеру, тяга повсю­ду быть дома, т.е. иметь отношение к миру в целом, к бытию. Стремле­ние повсюду быть дома и есть метафизика. Основное состояние совре­менного человека, заброшенного в мир, покоренный техникой, превра­щенный в склад полезных ископаемых и хранилище энергии, мир, в котором господствует язык публичности (язык рекламы, пропаганды и научно-популярной информации) — это состояние бездомности, кото­рое Гегель и Маркс весьма приблизительно выразили через категорию отчуждения. А преодолеть бездомность можно, по Хайдеггеру, только найдя свою родину, но не в патриотическом, а в бытийно-историческом смысле. Близость к бытию — это и есть родина человека. «В этой бли­зости к нему выпадает, если вообще выпадает, решение о том, откажут ли и как откажут в своем присутствии Бог и боги и сгустится ли ночь; займется ли, и как именно, день Священного; сможет ли с восхождени­ем Священного вновь начаться явление Бога и богов и как именно сможет... Только так, от бытия, начнется преодоление бездомности, в которой блуждают не только люди, но и само существо человека».

Почему мы не довольствуемся тем, что нам открывается в мире, тем, что уже есть и находится перед нами? Потому что все существующее и данное нам не обладает ни необходимостью, ни полнотой существова­ния, потому что все, с чем мы имеем дело, — это в сущности только кусок, осколок, фрагмент, обрубок. Человек является лишь «драгоцен­ным эскизом», фрагментом, наброском. Нельзя не заметить, не почув­ствовать его изъяна. О любой вещи мы можем сказать, что это только часть, обнаруживаем глубокий след излома, видим «рубец его онтоло­гического увечья» (Ортега-и-Гассет). Даже если брать не предмет, а материю, которая, кажется, служит основой всего, то и тут возникает подозрение, что она несамодостаточна, что она не может сама положить начало своему существованию. Этим она обязана какой-то другой силе. То же происходит с реальностью внутри нас: в каждый момент мы видим лишь ничтожную часть нашего внутреннего бытия, не видя на­шего полного настоящего Я, которое скрыто от нас. Даже мир в целом, совокупность того, что нам дано, является лишь колоссальным фраг­ментом. Мир провозглашает свое небытие, кричит о том, чего ему не­достает, и вынуждает нас философствовать.

Философствовать — значит искать бытие, которого в этом эмпири­ческом мире нет. Мы видим лишь его отсутствие, оно присутствует благодаря тому, что его нет, благодаря своему отсутствию. Мы видим только рану, оставленную ее отсутствием.

Если понимать родину, которую мы ищем, в бытийно-историческом смысле, то это неизвестная нам страна. И каждый из нас в той мере, в какой ему удается быть живым человеком, не удовлетворенным ни самим собой, ни окружающим миром, ни сцеплением обстоятельств жизни, ни собственным творчеством, является гражданином неизвестной страны, неизвестной родины. По Франку, современное «научное», «просвещенное» сознание с его принципами доказательства и верифи­цируемое ничего не хочет принимать на веру, для всего ищет объясне­ния, кроме одного, самого главного: оно спокойно примиряется с тем, что наше Я, наша личность, наша внутренняя жизнь со всеми ее потреб­ностями, упованиями и мечтаниями совершенно случайно, неведомо от­куда затесались в мир бытия и остаются в нем совершенно инородным, одиноким, бесприютным существом, обреченным на крушение и гибель.

Наука сводит бытие человека лишь к его природному существова­нию и дает беспомощные объяснения по поводу его происхождения. Согласно теории эволюции, человек с его душой, разумом постепенно развился из какой-то амебы или протоплазмы. Это все равно, считал Франк, как если бы мы сказали, что круг постепенно развился из тре­угольника или точки. Теория эволюции — это наивная мифология космоморфизма. Человек не может развиться из того, что в принципе ему чуждо, он возникает совсем из другого источника. Можно даже сказать, что он не возникает, а в определенном смысле всегда есть, поскольку всегда есть бытие как его основа. И если человек остается одиноким перед лицом Холодного и равнодушного к нему предметного мира, если он в нем — беззащитный скиталец, то это лишь значит, что он имеет родину совсем в иной сфере реальности. И как бы далека ни была мета­физическая родина личности от предметного мира внешней реальности, какими бы невозможными ни казались ее поиски, человек всегда будет ее искать и в этом искании оставаться человеком.

Понимание бытия, прикосновение к нему, осененность бытием пре­образуют, преображают человека, вырывая его из бессмысленного хаоса эмпирической жизни и делая самобытным, делая бытием его самого.

Бытие — это чистое существование, не имеющее причины, бытие — причина самого себя, самодостаточное, ни к чему не сводимое, ни из чего не выводимое. Это действительность в полном смысле слова, ибо все остальное, имеющее внешние причины, — не в полном смысле слова действительность, не в полном смысле слова существует. Поскольку бытие открывается только человеку и только через его мышление, то попытка постижения бытия есть попытка приобщиться к истинному существованию, обрести самобытность, свободу.

Наше выживание как человеческих существ, наша жизнь зависят от опыта разумности. Однако осведомленность о бытии не является необходимой для выживания или удовлетворения жизни, она обладает таким духовным качеством, которое, добавляясь к разуму, вводит осо­бое измерение в наш опыт. Известный американский метафизик Му-нитц сравнивал осведомленность о бытии с духовным здоровьем, пола­гая, что эта осведомленность, если она есть, является «невыразимым аккомпанементом» любой деятельности или опыта.

Осененность бытием не похожа на веру в Бога, поскольку бытие не есть некая высшая целостность, оно не обладает какой-либо степенью добра, любви, справедливости и т.п. Не имеет смысла вера в бытие или в его конечный триумф. Не имеет смысла искать союза с ним, как верующий или мистик ищет союза с Богом. Его нельзя достичь молит­вой или послушанием. Мы можем быть открыты бытию, но оно не ищет и не ожидает открытия. Осененность бытием создает другой порядок и другое качество жизни, отличные от религиозной веры или научного понимания. Достижение этой осененности есть специфически фило­софская проницательность. Стоять в свете бытия не значит отрицать мир, превращать его в иллюзию, не значит отбрасывать или минимизи­ровать наши контакты с миром. Из этого просто следует, что у нас появляется другое измерение нашего опыта. Осененность бытием ок­рашивает все виды нашего взаимодействия с миром — практические, эстетические, интеллектуальные и т.д. «Бытие, — говорил Мамардашвили, — это то же самое, что незаконная радость. Нет никаких причин к тому, чтобы мы были, и тем радостнее быть, и тем больше продуктив­ной гордости можно от этого испытать».

Только в силу причастности к бытию у человека возникает вера (не в религиозном, а в самом существенном, философском смысле) в то, что существует мир, а не просто картина мира; что существует он сам (да­леко не каждый может сказать о себе, что он существует в полном смысле этого слова, что его существование — необходимая составная часть реальности, — ведь жизнь многих протекает так, что они могли бы и не существовать, и это ничего в мире не изменило бы), что существуют его сознание, его душа, что они не продукт манипулирования со стороны внешних сил, что он сам думает и сам выбирает свою жизнь, сам ответствен за свои поступки и поэтому свободен.