§ 3. Три стороны сознания

Можно выделить три стороны сознания: предметное сознание — созна­ние, направленное на мир окружающих нас вещей, предметов, событий; самосознание — сознание, направленное на самого себя, все время осоз­нающее самое себя как нечто иное, чем весь остальной окружающий мир; сознание как поток непосредственных переживаний. Первые две стороны сознания относятся к тому, что в философии всегда называ­лось духом. Третья сторона в философии называется душой.

В предметном сознании и самосознании мы имеем дело с идеями, понятиями, с моделями окружающего мира, с представлениями о самом себе. Каждый человек обладает совокупностью идеальных моде­лей мира и себя: модель атома, модель Вселенной, модель дерева, чело­века, модели поведения, каждый человек может представить, как пах­нет свежий горячий хлеб или как болит зуб. С помощью идеальных моделей мы создаем второй идеальный мир и можем, следовательно, «расколоть», «вывернуть наизнанку» материальный мир, познать его законы и тенденции, которые не даны непосредственному восприятию. Таким образом, у человека в отличие от животного два мира (у живот­ного нет понятия или модели человека вообще, для него каждый чело­век по-разному пахнет), и создание второго мира — величайший ре­зультат развития сознания, духа. В духе человек возвышается над при­родой, познает законы Вселенной и на основании этих законов может строить машины, возводить дома, посылать в космос ракеты.

Строго говоря, сознание, в точном смысле этого слова, не есть что-то, находящееся внутри человека, не есть что-то, принадлежащее ему, как рука или нога. Сознание — всегда между мной и другим человеком или людьми, между мной и миром. Поэтому правильнее было бы, на­верное, говорить о поле сознания. Сознание есть некоторое напряжен­ное поле или поле напряжения, существующее в мире. Я могу попасть в это поле, а могу и не попасть. Человек не всегда находится в сознании, очень часто ему для жизни достаточно ограниченного набора рефлексов — не вдаваясь в размышления, он встает утром, пьет кофе, едет на работу, машинально здоровается с сослуживцами, машинально делает одну и ту же механическую работу. Я нахожусь в сознании, когда решаю какую-нибудь проблему, когда пытаюсь что-то понять, пытаюсь предсказать дальнейший ход событий. Но можно жить, годами не приходя в сознание в строгом смысле этого слова.

Сознания во мне нет, во мне нет ни мыслей, ни чувств. Во мне, в моем мозгу протекают только материальные процессы. Мозг вообще ничего не запоминает, а только кодирует материальную информацию. Если эта информация поступает в мозг в течение 30 с, она остается там навсегда: происходят необратимые изменения в РНК клеток мозга. Это то же самое, как если бы старушка, собираясь в магазин, завязала узелок на платке, чтобы не забыть купить соль. В магазине она увидит узелок и вспомнит. Но если она по дороге в магазин потеряет этот платок, ни одна разведка мира не сможет догадаться, что означал завязанный узелок. Точно так же в мозге: только клетки, нервные цепи, т.е. только «узелки».

Можно привести еще одну аналогию: наш мозг — как фортепиано, где есть струны, клавиши, молоточки, но нет никакой музыки. Нужно играть на фортепиано, чтобы зазвучала музыка. Человеку необходимо взаимодействовать с миром, с другими людьми — тогда появляется сознание.

Душа же занимается совсем другим делом. Душа, ее глубина и раз­витость делают человека живым. В принципе познавать мир, развивать цивилизацию может и искусственный интеллект, мыслящая машина. Если бы человек не имел души, он и был бы такой машиной. Душа — нечто более значительное и глубокое в человеке, чем дух. Дух (и предметное сознание, и самосознание) укоренены в душе. Они слов­но листья и ветви дерева, а душа — его корни.

В глубине человеческого сознания, как невидимая река, течет поток душевных переживаний, который постоянно меняется, варьируется, расширяется. Душевная жизнь подобна мелодии, которая все время меняется от каждой новой присоединенной ноты. Каждое новое впечатление откладывается в душе, изменяя весь ее строй. Сознание ни- когда не возвращается в прошлые состояния, ибо тянет за собой все прошлое; все, что бы ни случилось с человеком, откладывается в его памяти и, попадая в точно такую же ситуацию (каждый раз приходя в одну и ту же аудиторию, к тем же самым преподавателям, на те же лекции), человек каждый раз уже другой — у него больше опыта, боль­ше переживаний, больше впечатлений и т.д.

Поток душевных переживаний имеет свое внутреннее пространство и время, лучше сказать — пространственные и временные горизонты, благодаря которым человек может познавать пространство и время окружающего мира. Например, каждое переживание имеет будущий и прошлый временной горизонт, т.е. каждое переживание как бы «отте­няет» себя, бросает тень в прошлое и будущее. Мы слушаем музыку, и в каждый данный момент слышим только одну ноту или аккорд, но на самом деле мы слышим мелодию, потому что прозвучавшие звуки еще звучат в нашей душе, а те, которые мы вот-вот должны услышать, уже каким-то образом слышны, и потому все это связывается в единую мелодию.

Точно так же дело обстоит и с речью. Когда вы слушаете препода­вателя, вы в каждый настоящий момент слышите один произносимый слог, но вы слышите речь, потому что в сознании еще звучат прошлые слова, а когда преподаватель произносит первый слог, вы уже, как пра­вило, знаете, какое слово он скажет. Иначе произносимые звуки не сливались бы в осмысленную речь.

В простом акте зрения на переднем плане сознания, в его центре стоит предмет нашего внимания, но периферия переднего плана и весь задний план заняты игрой душевной жизни. Различные образы, как и действительно воспринимаемые предметы, окружены роем воспомина­ний, грез, настроений и чувств. Погружаясь в этот поток оттенков, интонаций, намеков, образов, страхов и восторгов, мы чувствуем, что живем, что это и есть подлинная жизнь.

Например, вы видите человека, которого любите, скажем, свою ба­бушку. Для вас это не просто старый человек, знакомый вам с раннего детства. Ваша бабушка состоит из ваших первых радостей и печалей, из всех героев сказок, которые она вам читала, из неведомого вам Бога, которому в семье только бабушка что-то шепчет каждый вечер, ложась спать; из первых мыслей о смерти, связанных с бабушкиной старостью, и т.д. И все бабушкины вещи, даже после ее смерти, тоже полны ею — и старая сломанная швейная машина, которую давно хотят выбросить, но все никак не решаются, и нелепое ручное зеркало в пластмассовой оправе. Однажды оно попадается вам на глаза, вы дотрагиваетесь до него, и оно вдруг говорит вам бабушкиным голосом, который только вы можете услышать. И вновь всплывают для вас все счастливые минуты Детства — Иван-царевич, Кощей Бессмертный, все ночные страхи, ко­торые легко снимались прикосновением бабушкиной руки. Это часть вашей души, ушедшая в зеркало или в швейную машину, вдруг ожила и разговаривает с вами. Быть в сознании — значит одушевлять мир и постоянно собирать свою душу из всех предметов, людей, событий, в которые ваша душа ушла.

Душевная жизнь — это неизмеримая бездна, особая, в своем роде бесконечная вселенная, находящаяся в совсем ином измерении бытия, чем весь объективный пространственно-временной мир и мир идеаль- ных предметностей. О душе нельзя сказать, ни где она находится, ни когда и как долго совершаются процессы ее жизни, ибо она везде и нигде, всегда и никогда, в том смысле, что к душе неприменимы ника- кие мерки, наоборот, все мерки, все ориентиры, все стереотипы восприятия мира, мышления и поведения становятся возможными благодаря этому внутреннему интимному слою нашей жизни.

Это вечно волнующийся океан переживаний, вечно текущий и постоянно изменяющийся поток, вечно звучащая мелодия нашей души и является внутренним Я (гл. II, § 4). Только углубление в себя, постоянное соприкосновение с внутренним Я дает ощущение силы и жизненности существования, сбрасывает автоматизм и оцепенелость повседневного бытия, открывает такие красоты мироздания, о которых «объективный» поверхностный наблюдатель даже не подозревает.

То, что называется человеком, есть нечто неизмеримо большее, чем незначительная часть мира или общества, — это закованный внешними рамками мир великих, потенциально бесконечных, хаотических сил. Душевная жизнь уходит вглубь до бесконечности. Еще Гераклит говорил, что границ души не отыскать, столь глубока ее мера. Признать это — не значит обожествить человека, но значит до некоторой степени уяснить его богоподобие.

Все, чем человек когда-то был или может стать, то, чем были его предки или будут его потомки — это потенциально есть в каждом миге душевной жизни. Она есть та потенциальная сверхвременность, без которой немыслимы сознание и знание.