§ 3. Проблема «живого» человека

Для человека главное — быть живым. Но живым он становится не по факту рождения. Тогда бы он ничем не отличался от живой лягушки. Только для живого в метафизическом смысле существует человечес­кий мир и его феномены.

Нормальное состояние для «нормального» человека — это состоя­ние «сна»: человек живет в автоматическом режиме, подчиняясь стан­дартам мысли, стандартам поведения, он все время оглядывается на образцы, авторитеты — все это усыпляет и омертвляет его. Можно даже утверждать, что «нормальный» человек — это машина. Все его дела, поступки, мысли, слова, убеждения, привычки являются результатом внешних влияний. Из самого себя «нормальный» человек не в состоя­нии произвести ни одной мысли, ни одного действия, все только слу­чается с ним. Человек живет не так, как он хочет, а так, как с ним случается. Любовь, ненависть, свадьба, развод, страдания, смерть — все это тоже с ним только случается. В этом смысле человек постоянно «спит», он не мертвый, но он в лучшем случае полуживой.

«И приходит к ученикам и находит их спящими, и говорит Петру: так ли не могли вы один час бодрствовать со Мною? Бодрствуйте и молитесь, чтобы не впасть в искушение: дух бодр, плоть же немощна. Еще отойдя в другой раз, молился, говоря: Отче Мой! если не может чаша сия миновать Меня, чтобы Мне не пить ее, да будет воля Твоя. И, приходя, находит их опять спящими, ибо у них глаза отяжелели. И, оставив их, отошел опять и помолился в третий раз, сказав то же слово. Тогда приходит к ученикам Своим и говорит им: вы все еще спите и почиваете? вот приблизился час, и Сын Человеческий предается в руки грешников; встаньте, пойдем: вот приблизился предающий Меня». (Мф. 26:40-46.)

Здесь, в Евангелии от Матфея, образом спящих учеников Христа как бы представлен архетип повседневного существования человека, который не может выдержать напряжения жизни, не может долго смот­реть в лицо событию, привычка к размеренному повседневному суще­ствованию гасит все его страсти и тревоги. И для него немыслимым кажется требование Паскаля, который говорил: «Агония Христа длится вечно, и в это время нельзя спать».

«Нормальный» человек не в состоянии остановить поток своих мыслей, он не может контролировать свое воображение, эмоции, вни­мание. За плечами почти каждого взрослого человека — долгие годы неправедной и безрассудной жизни: потворство всевозможным слабос­тям, безразличие к собственным ошибкам, стремление закрыть глаза на неприятные истины, постоянная ложь самому себе, самооправдание, порицание других и т.п. Реальный мир скрыт от него стеной его собст­венного воображения. Он живет во сне, он спит.

Три вещи мешают ему проснуться: страх, лень и надежда. Особен­ность подлинно человеческого существования заключается в том, что ничего нельзя отложить на завтра: я здесь и сейчас, один на один с самим собой должен что-то сделать, на что-то решиться, я сейчас дол­жен противостоять глупости и насилию, я сейчас должен жить по со­вести, ибо совести не бывает завтра или вчера. Но, к сожалению, для большинства людей, особенно для нас, россиян, это требование невы­полнимо. Для таких людей основной девиз: «Завтра! Все вместе! Может быть!» Достоевский, видимо, имел в виду это, когда писал: вымажемся, выпачкаемся и потом каким-то неизвестным путем все в один час и все вместе станем красивыми, добрыми и свободными.

Спящий человек — это человек с ленивой душой. Он не может решиться сделать все здесь и сейчас, постоянно откладывает любой более или менее решительный поступок на завтра, он живет так, словно У него в запасе есть еще несколько жизней, и уверен, что рано или Поздно наступит такое время, когда он сможет реализовать себя до­статочно полно, ничем не рискуя, никак не изменяя свою обыденную, привычную жизнь. Ему все время кажется, что тоненькая пленка от­деляет его от подлинной мудрости, еще некоторое усилие — и он поймет что-то самое важное в этой жизни. Но потом он начинает подозревать, что понимать нечего, никаких заранее заложенных семьи слов в мире нет, все можно только создать своим оригинальным не­повторимым опытом, в своей уединенности, в своем одиночестве, в своей темноте, из которой только и можно чего-нибудь сделать. Че­ловек все время верит в некоторую гарантированность своей жизни: не может того быть, чтобы я со всеми своими мыслями, надеждами, радостями и печалями вот так просто, как комок тополиного пуха, исчез, растворился в небытии, должен быть какой-то заранее зало­женный смысл во всем моем существовании, который с годами обя­зательно проявится. Но вера в свою предначертанную судьбу может быть лишь результатом душевной лени.

Изменить свою жизнь, попытаться «проснуться» — всегда риск, од­нако, не рискуя, человек остается машиной, заведенным автоматом. «В отношении жизни, — писал Ницше, — нужно допустить некоторое дерзновение и риск, тем более что в худшем, как и в лучшем случае мы все равно ее потеряем... Никто не может построить тебе мост, по кото­рому именно ты можешь перейти через жизненный поток, — никто, кроме тебя самого. Правда, есть бесчисленные тропинки и мосты, есть полубоги, которые хотят перенести тебя через поток; но только ценой тебя самого: ты должен был бы отдать себя в залог, потерять самого себя. В мире есть единственный путь, по которому никто не может идти, кроме тебя; куда ведет он? не спрашивай — иди по нему!»

Но идти по собственному, выбранному самим пути страшно. И страх порождает надежду, что все образуется само собой, что люди станут лучше, правители — разумней, продукты дешевле и т.п. Такая надежда — как пучок сена перед мордой осла, который вечно идет за этим сеном. Надежда в таком виде подрывает человеческие силы, из­вращает реальное положение человека в мире, приводит его к ложному противопоставлению: что изменять надо внешние обстоятельства, а не самого себя.

Совесть, любовь и все истинно человеческие качества существуют только в бодрствующем, напряженном состоянии, когда мое существо­вание открывается мне в глубине моей субъективности.

Быть живым — очень трудная задача, поскольку живой человек — это человек, живущий в постоянном напряжении своих душевных сил, человек, который все время борется с ленью, со злобой, жадностью, ненавистью, т.е. с тем, что именуется дьяволом. Человек стоит над бездной, писал французский философ Батай в своей книге «Внутрен­ний опыт», и ему никогда не гарантирована ни «глубь бездны», ни «высший предел неба». Это постоянное путешествие на край возмож­ности, исступленное переживание невозможности и парадоксальности своего существования как человека, постоянная тоска от осознания трудности собственной самореализации, внутренняя неудовлетворен­ность всеми своими победами и достижениями, мыслями, идеями. Кто не «умирает» от тоски быть человеком, тот всего лишь человеком и умрет. Эта тоска — показатель его человечности. Но вместо того чтобы пройти через пустыню своей тоски и выйти из нее с некоторой толикой мудрости, вместо того чтобы испить до дна свою чашу, человек усколь­зает от нее, позорит себя и свое призвание. Тоска была его шансом: он был избран в той мере, в какой находил в себе силы выдержать ее, в той мере, в какой она закаливала его и формировала. А уходя от тоски, человек превращается в суетливого иезуита. Тоска — это «забвение I всего. Бесконечный спуск в ночь существования. Бесконечное казнение неведением, болото тоски. Скользить над бездной в совершенной темноте, испытывая весь ее ужас. Содрогаться, отчаиваться, не отсту­пать перед стужей одиночества, вечной тишиной человека (нелепость всякой фразы, иллюзорность всех на свете фраз, ответ приходит только от бессмысленной тишины ночи)... Человек — это казнение, война, тоска, безумие».

Основная черта живого человека — непостоянство, и привилегией непостоянства он более всего дорожит: непостоянство — это жизнь и свобода. Для других непостоянство в ближнем совершенно невыноси­мо. И даже для самого человека непостоянство — опасное свойство. Все упражнения, все воспитание души сводится к тому, чтобы привить себе твердые навыки, создать то, что называют характером. Даже искусство требует постоянной ориентации на ограниченный набор навыков. Чтобы стать виртуозом, нужно решиться ограничить свои интересы только одной областью. И все люди волей-неволей приходят в эту область, становятся в большей или меньшей мере специалистами, т.е. отказываются от многого, чтобы добиться малого и хоть как-нибудь пpocyществовать.

Мы ощущаем себя полностью живыми только в минуты опасности, находясь на краю пропасти или сталкиваясь с чем-то, грозящим смертью. Тогда мы, конечно, не спим и пытаемся полностью мобилизовать свои силы. Но на самом деле мы в любую минуту находимся лицом лицу с кризисом нашей жизни, она все время висит на волоске, мы любую минуту можем «заснуть», стать неживыми, непонимающими, стать полностью автоматами, живущими в мире привычки. Мы привы­каем к этому состоянию, или остаемся безразличными, или оставляем другим решать наши проблемы, а потом оказывается, что эти другие также слепы и «мертвы», как и мы.

Каждый момент нашей жизни — вызов. Встретить этот вызов неаде­кватно, полностью не присутствовать — это кризис жизни. Перестать жить подобно автомату — значит перестать жить в мире привычки, пере­стать руководствоваться страхом или утоляющей надеждой, ложными потребностями и ложными интересами. «Будь ничто, — писал индий­ский мыслитель Кришнамурти, — будь пустыней в себе, надеясь с помо­щью других найти воду. Будь пустым, бедным, несчастным, неудовле­творенным, свободным от интересного или важного, надеясь обогатить­ся через других... Семьей, нацией, любящими, разными фантастически­ми верованиями надеются покрыть эту пустыню цветами. Так они ло­вятся, как на крючок, на все эти вещи, все это приносит боль и неопре­деленность, а пустыня кажется еще суше, чем ранее. Но и избегая при­вязанностей, мы все равно остаемся в той же сухой пустыне»¹.

Человек стремится к жизни в подлинном смысле слова, который, однако, отличается от обыденного. Жизнь означает интенсивность, ощущение себя живым. И это самое высшее и самое прекрасное состо­яние, доступное человеку.