Из письма э.Т.А. Гофмана к издателю Карлу Фридриху Кунцу от 19 августа 1813 г.

… Никогда еще творчество не доставляло мне такую радость, как в это мрачное, роковое время, когда я вынужден бороться за каждодневное существование и довольствоваться этим, – я чувствую себя так, а будто передо мной раскрывается чудесное царство, которое, рождаясь и обретая форму в моей душе, спасает меня от натиска внешнего мира. – Меня очень занимает продолжение «Фантазий», в первую очередь сказка, которая, пожалуй, займет целый том. Но не думайте при этом, мой драгоценный! о Шахезераде [Шахерезаде] и «Тысяче и одной ночи» – тюрбан и турецкие шаровары полностью исключаются. – Все должно быть с феями и чудесами, но при этом смело входить в обычную повседневную жизнь и принимать ее обличья. Так, например, тайный архивариус Линдгорст – это необычайно могущественный волшебник, три дочери которого – блестящие в зеленом золоте змейки – живут в кристаллах, но в день Святой Троицы им разрешено греться на солнышке три часа подряд в кустах бузины в саду, где гуляют посетители кафе и пивных – но юноша в праздничном сюртуке, который хотел съесть булочку в тени куста, думая об утреннем коллегиуме, запутывается в бесконечной безумной любви к одной из них – объявляется его предстоящий брак – помолвка – приданное: золотой ночной горшок украшенный драгоценностями – и когда студент в первый раз попользуется им, он превратится в мартышку и.т.д. … Вы замечаете, друг! за всем этим стоят Гоцци и Фафнер!»

Печатается по: E.T.A. Hoffman Fantasistücke in Callots Manier. Blätter aus dem Tagebuche eines reisenden Enthusiasten. Mit einer Vorrede von Jean Paul. Berlin-Weimar, Aufbau-Verlag. 1982. S.521. – Пер.О. Дроновой

Э.Т.А. Гофман. Жак Калло

Никакой другой мастер не сравнится с Калло в умении втиснуть в самые узкие пределы столь несметное изобилие явлений, кои с удивительной ясностью предстают нашему взору, соположенные друг с другом и неотделимые друг от друга, так что каждая единичность, себе довлея, вместе с тем встраивается и в совокупность. Что с того, что несговорчивые судьи попрекали его незнанием законов композиции и распределения света! Самый закон его искусства и заключается в преодолении живописных правил, а точнее говоря, его рисунки суть лишь отражения тех фантастических причудливых образов, что оживлены волшебством его неутомимой фантазии. Ибо даже в его картинах, взятых из жизни, во всех этих шествиях, баталиях и т.п. есть некая решительно своеобычная жизненность, придающая его фигурам и их сочетаниям черты, я бы сказал, вместе и странного и знакомого. Даже и самые низкие проявления повседневности – к примеру, его крестьянская пляска под пиликанье музыкантов, рассевшихся, подобно птахам, на древесных ветках, – предстают в ореоле некой романтической оригинальности, и оригинальность эта дивным образом затрагивает душу, наклонную к фантастическому. Ирония, сталкивающая человеческое с животным и тем выставляющая на посмеяние всю ничтожность суеты людской, – такая ирония свойственна лишь глубоким умам, и для серьезного, проникновенного созерцателя в гротескных созданиях Калло, этих частию людях, частию животных, обнаруживаются все те потаенные связи, что сокрыты под маскою скоморошества.

И если поэту или литератору явления обыденной жизни предстают как бы в атмосфере романтического призрачного царства его души, если он изобразит их в этом облекающем их сиянии словно в причудливом чужестранном наряде, – не дозволительно будет ему по крайности сослаться в свое оправдание на этого мастера и сказать: «Я хотел работать в манере Калло»?

Печатается по: Э.Т.А. Гофман. Собрание сочинений в 6 томах. Т.1. М.: Художественная литература, 1991. С.29-30.