До а. І. Толстої

22 квітня 1856. Новопетровське укріплення

Христос воскресе!

Благородное письмо ваше от 20 февраля получено мною 15 апреля и получено так кстати, как я еще никогда не получал (в день светлого Христова Воскресения) такого искреннего сердечного письма и в такой день.

Страстная неделя была проведена мною в самом тревожном, в самом тяж[к]ом ожидании. Я в продолжение Великого поста, и в особенности на Страстной неделе, когда уже у нас открылось водное сообщение, я ждал из Оренбурга почты, которая должна была привезти мне прощение, вследствие высочайшего манифеста, обнародованного по случаю восшествия на престол государя императора. Оказалося что же? Что я не был представлен к этой высочайшей милости, что я не вычеркнут из реестра мучеников, что я забыт. Горько, да и как еще горько получить такое известие и в такой великий день. Это страшная насмешка /102/ меня карающей судьбы! О, не приведи Господи никому так встретить этот радостный, торжественный день, как я его теперь встретил. Вообще, эти великие праздники вне семейства и родины встречаются невесело, каково же я его встретил? Я близок был к отчаянию, так меня ошеломило это безнадежное известие. Грустно, невыразимо грустно встретил и проводил я первый день праздника. На другой день ротный командир объявил мне, что получено страховое письмо на мое имя, и приказал писарю отдать его мне. Это было письмо ваше, ваше искреннее, великодушное послание.

Награди вас Господи и близких вам бесконечной радостию и невозмутимым счастием и спокойствием! Я ожил, я воскрес! и остальные дни праздника я провожу как бы в родном семействе, между вас и Николая Осиповича, мои милые, мои добрые, мои великодушные друзья! Я так обрадован, так осчастливлен вашим ласковым приветом, что забываю гнетущее меня девятилетнее испытание. Да, уже девять лет как казнюся я за грешное увлечение моей бестолковой молодости. Преступление мое велико, я это сознаю в душе. Но и наказание безгранично, и я не могу понять, что это значит? Конфирмован я с выслугою. Служу как истинный солдат. Один мой недостаток, что не могу делать ружьем так, [как] бравый ефрейтор, но мне уже 50 лет.

Мне запрещено писать стихи, я знаю за что, и переношу наказание безропотно. Но за что мне запрещено рисовать? Свидетельствуюсь сердцеведцем Богом — не знаю. Да и судьи мои столько же знают, а наказание страшное! Вся жизнь была посвящена божественному искусству. И что же? Не говорю уже о материальной пытке, о нужде, охлаждающей сердце. Но какова пытка нравственная? О, не приведи Господи никому на свете испытать ее, хотя с великим трудом я, однакож, отказал себе в самом необходимом. Довольствуюсь тем, что царь дает солдату. Но как отказаться от мысли, чувства, от этой неугасимой любви к прекрасному искусству. О, спасите меня, или еще один год — и я погиб. Какое мое будущее? Что у меня на горизонте? Слава Богу, если богадельня. А может быть... О, да не возмутится сердце ваше, мне снится иногда бедный ученик Мартоса и первый учитель покойника Витали. Малодушное, недостойное пророчество! но вода на камень падает и камень пробивает.

Простите мне, я возмущаю ваше доброе сердце своими бесконечными жалобами. Что же делать. У кого что болит, тот о том и говорит.

Я не знаю, писал ли обо мне граф Ф[едор] П[етрович] оренбургскому генерал-губернатору? Если нет, то именем Божиим молите его, пускай напишет, без его нельзя для меня ничего сделать. Коронация государя императора — предел моей единственной надежды.

Как в Бога милосердого, так я верую в ваше милосердие, и во имя этой святой веры подайте от себя прошение обо мне ее высочеству, нашему августейшему президенту. Во имя человеколюбия принесите эту жертву. Подобные жертвы приносятся матерями и сестрами, но у меня ни сестры, ни матери, никого нет. Замените же мне и ту и другую, замените мне единственного испытанного друга!

Прощайте, мой искренний, мой великодушный аноним. Не оставляйте меня и делайте, что вам укажет ваше доброе сердце и что можете сделать, а чего нельзя, предоставим Всемогущему Человеколюбцу!

В отношении книг, я не прошу у вас именно «Отечественные] з[аписки]» за прошлый год, а полагаюсь совершенно на ваш выбор. Не забудьте кисть и плитку сепии, пускай я хоть полюбуюсь на эти предметы, сердцу дорогие.

Николаю Осиповичу пишу с этой же почтой. Прощайте, не оставляйте беспредельно преданного вам Т. Шевченко.

Не сообщите ли вы мне насчет «Княгини» К. Дармограя, о которой я просил Николая Осиповича?

22 апреля 1856.

Адрес:

Оренбургской губернии

в Новопетровское укрепление

Его высокоблагородию

Ираклию Александровичу

Ускову.