До ф. П. Толстого

12 квітня 1855. Новопетровське укріплення

Ваше сиятельство!

К вам как к представителю изящных искусств и вице-президенту Императорской Академии художеств, покровительства которой я так безрассудно лишился, к вам прибегаю я с моею всепокорнейшею просьбою.

В 1847 году за сочиненные мною либеральные стихи я высочайше конфирмован в солдаты Отдельного Оренбургского корпуса. По распоряжению бывшего тогда корпусного командира сослан я в Новопетровское укрепление, находящееся в киргизской степи на северо-восточном берегу Каспийского моря. И вот уже наступил девятый год моего изгнания, и я, забытый в этой безотрадной пустыне, потерял уже и надежду на мое избавление.

Ваше сиятельство! До сих пор не осмеливался я беспокоить вас о моем заступничестве, думая, что безукоризненной нравственностью и точным исполнением суровых обязанностей солдата возвращу потерянное звание художника, но все мое старание до сих пор остается безуспешным. Обо мне забыли! Напомнить некому. И я остаюся в безвыходном положении.

После долгих и тяжких испытаний обращаюся к Вашему сиятельству с моими горькими слезами и молю вас, вы, как великий художник и как представитель Академии художеств, ходатайствуйте обо мне у нашей высокой покровительницы. Умоляю вас, Ваше сиятельство! Одно только предстательство ваше может возвратить мне потерянную свободу, другой надежды я не имею.

Еще прошу вас, напишите несколько слов о моем существовании его высокопревосходительству Василию Алексеевичу Перовскому, судьба моя в его руках, и только его представление может быть действительно.

Кроме всех испытаний, какие перенес я в продолжение этих осьми лет, я вытерпел страшную нравственную пытку. Чувство страшное, которое вполне может постигнуть человек, посвятив/93/ший всю жизнь свою искусству. Мне запрещено рисовать, и, клянусь Богом, не знаю, за что. Вот мое самое тяжкое испытание. Страшно! Бесчеловечно страшно мне связаны руки!

Василий Иванович Григорович меня знал лично как художника и как человека, и он засвидетельствует перед вами обо мне.

Молю вас, Ваше сиятельство, не оставьте моей печальной просьбы, оживите мои умершие надежды, уврачуйте мою страдающую душу.

С надеждою в Бога и заступничество Вашего сиятельства остаюсь бывший художник

Т. Шевченко

Новопетровское укрепление.

1855 года, апреля 12.

Ваше сиятельство!

Только прошедшего марта дошло в нашу пустыню сведение о торжественном, прекрасном празднике вашего юбилея. Позвольте же и мне, почитающему вас как великого художника и покровителя прекрасных искусств, от полноты сердца поздравить вас с вашим великим и вполне заслуженным праздником. Пошли вам Господи силу и долгие, долгие лета мужать и крепнуть для славы нашего отечества и славы прекрасного искусства.

До бр. Залеського

10 червня 1855. Новопетровське укріплення

10 июня.

Сегодня получил я твое во всех отношениях для меня дорогое письмо, сегодня же и отвечаю, сегодня же вечером и почта отходит, и если мало напишу тебе, то извини мне, друже мой единый.

Я начинал уже было на тебя сердиться за твое долгое молчание, забывши мудрое правило: «Когда нечего сказать доброго, то лучше молчать». Ты мне напомнил это правило, и я тебе благодарен. Все посланное тобою я получил с благодарностью. Карандаши еще не пробовал, да не на чем, правду сказать, и попробовать; мне здесь все, начиная с людей, так омерзело, что я и не смотрел бы ни на что. Пишешь ты, что Карл не нашел моих карандашей; он вероятно забыл или и совсем не знает, где они хранятся. У него оставил я небольшой тюк с платьем; там между прочим есть пальто, а в том пальто в кармане две дюжины карандашей Фабера № 3. Если найдешь их, то возьми себе, а для меня и присланных тобою надолго станет, потому что термин моего заключения бесконечен, а здесь совершенно делать нечего. Приехал сюда старик Козлов, штейгер, помнишь, что с Антиповым ходил в Каратау. Он тоже теперь отправляется туда же /94/ для собрания коллекции окаменелостей. Думал было и я с ним проситься, да раздумал. Хорошо, весело было тогда нам с тобою; а одному было бы мне точно так же скучно, как и в укреплении, с тою разве разницею, что я должен был подчиняться пьяному казачьему офицеру. И это-то больше и было причиною моего раздумья.

Я очень рад, что ты оставил масляные краски, и очень не рад, что ты занимаешься теперь фотографиею, она у тебя много время отнимает теперь, а после, я боюся, ты увлечешься ею, когда покажутся удовлетворительные результаты. Это дело химии и физики, пускай Михайло и занимается ими, а тебе это как художнику повредит. Фотография как ни обольстительна, а все-таки она не заключает возвышенного прекрасного искусства. А между прочим, если ты не читал, то прочитай прекрасную статью Хотинского и Писаревского о фотографии в «Современнике» за 1852, не помню какой №.

Сигизмонду и Алексею я писал, будучи совершенно уверен, что они в Оренбурге, но это все равно, благодарю тебя, что отослал им письмо. Я писал Алексею, чтобы он справился через своих знакомых в Петербурге о рукописи К. Дармограя; но так как ему теперь это почти невозможно, то прошу тебя, если ты имеешь знакомого в столице, то чтобы он зашел в контору «Отечественных записок» и взял (если только она не напечатана) рукопись под названием «Княгиня» К. Дармограя и прислал бы ее тебе или передал в другой журнал; если же напечатана, то чтобы сделал условие с редактором, на каком может К. Дармограй доставлять в редакцию свои рукописи. У Карла есть брат в Петербурге, попроси его. У меня никого там знакомых не осталось.

А между прочим, скажи ты мне ради всех святых, откуда ты взял эти вялые, лишенные малейшего аромата «Киевские ландыши» ? Бедные земляки мои думают, что на своем родном наречии они имеют полное право не только что писать всякую чепуху, но даже и печатать! Бедные! и больше ничего. Мне даже совестно и благодарить тебя за эту во всех отношениях тощую книжонку.

«Трио» пришлю тебе с Зелинским. Вероятно, вам опыты не удались по моим наставлениям? Хотел я и книги твои переслать тебе с ним, но он не берет. Перешлю осенью с штейгером.

Много еще кое-чего нашлося [бы] передать тебе, друже мой, но почта на носу висит, а потому и кончаю. Бывай здоров и счастлив, мой друже единый. Пиши и целуй от меня Сову, кланяйся Карлу, и Михайлу, и Станкевичу. Прощай.

Повидайся с Лазаревским и попроси его, чтобы он сообщил тебе адрес своего старшего брата, а ты сообщи его мне.

Узнай, пожалуйста, у Карла, цел ли мой альбом?