До бр. Залеського

5 лютого 1854. Новопетровське укріплення

1854. Генваря.

Радуюсь твоєю радостию, друже мой единый! Дай тебе Господи увидеть твою скорбную мать и свою прекрасную родину.

Прости меня, друже мой единый, ежели ты найдешь письмо мое нескладным и, может быть, бессмысленным: у нас сегодня байрам у Ирак[лия], и я пишу тебе далеко за полночь, т. е. часу в 4-м, а в этом часу, я думаю, и у Юнга мысли были бы не на месте. Но это в сторону, а вот в чем дело: благодарю тебя сердечно за «Трио» и проч., благодарю тебя за письма к Аркадию; благодарю тебя за память о Варваре, и ежели ты получишь о ней какое бы то ни было известье и вскоре сообщишь мне, то я тебя не благодарить буду, а боготворить.

Еще раз благодарю тебя за копию «Монаха» и — я тебе как Богу верю — ежели Лев Филиппович такой человек, как ты говоришь, то и ты и он скоро увидите и Актау и Каратау, ежели не красками, то по крайней мере сепиею.

С того времени, как мы рассталися с тобою, я два раза был на Ханга-бабе, пересмотрел и перещупал все деревья и веточки, которыми мы с тобою любовались, и, признаюся тебе, друже мой, заплакал. Не было с кем посмотреть на творение руки Божией — вот причина слез моих. Ты был далеко, а близкие куропаток и диких голубей искали в поле. Мне хотелося посетить Ханга-бабу с Д[анилевским], и Д[анилевскому] тоже хотелося, но фон Бэр такой аккуратный немец, какого и в сердце Германии редко встретить можно; три дня, говорит, буду на Мангышлаке, т. е. в Н[ово]петровском укреплении; сказал, как отрезал. Просто хуже всякого немца!

Поцелуй Карла за меня и скажи ему, что ежели он решился побывать на Сыре, то я пойду за ним и на Куань, и на Аму, в Тибет и всюду, куда только он пойдет.

С следующею почтою напиши мне о делах Карла, или, как ты говоришь, при первом добром известии. «Иордана» и Сову я знаю как твое сердце, и спасибо трем людям, теперь уже не в Петрозаводске, которые знали меня лично и не забыли меня, а тому, что остался один из трех, посылаю сердечный поцелуй, а /74/ тем, которые знают меня не лично и вспоминают обо мне, тысячу кровосердечных поцелуев и братскую любовь!

Ты говоришь мне о Белозерском и о моей бедной «Катерине», как будто ты их лично знаешь, а коли знаешь, то напиши мне о Белозерском. А о «Катерине» мы с тобой поговорим, когда увидимся, и тогда я тебя с нею познакомлю.

А Ильяшенка и Петрова забудь и ты так, как я их не помню.

Алексею Ивановичу пожелай всех благ от меня в его новой жизни; поблагодари его за память обо мне, а ее за копии с «Монаха».

Поцелуй Поспелова (ежели он в Оренбурге) и скажи ему, что г-жа Юрасова дрянь, к[ур]ва, л[яр]ва, скажи ему, что все это я ему говорю.

Гороновичу скажи, что в Бельгии и прославленным художникам делать нечего... а впрочем, поклонися ему.

Земляка из Тального и Михайла, земляка С[ераковского], обними и поцелуй так, как я бы его поцеловал. С Михайловым ты виделся мимоходом, и говорил он тебе о «Быке с киргизом», и за то благодарю. Дай Бог ему всего того, чего он сам себе желает, а нам с тобою дай Боже еще раз увидеться в этой жизни.

Поздравь Фому от меня и извинися за меня, что я ему не пишу с этой почтой, завтра ученье и караул, и Алексею скажи то же.

Из приказов я вижу, что ты назначен в 9 баталь[он], а ты пишешь, что вскоре отправляешься на Сыр, и я не знаю, что думать. Напиши мне, ради святого Бронислава, как тебе адресовать мои грешные послания.

Цейзика и Людвига поцелуй от щирого сердца.

Целую руки ojca prefekta.

Когда увидишь Ф. Лазаревского, отдай ему мою грамотку и скажи ему, что не было времени больше написать.

Ты мне ничего не пишешь о Аркадии. Что он? И что с ним? Пиши ему и целуй его за меня и скажи ему, чтобы он безбоязненно адресовал свои письма на имя коменданта Новопетровского укрепления.

Прощай, не забывай Т. Ш.