848

вое, и возникают новые проблемы. Вот сейчас мы шли преимущественно по проселочным дорогам, избегая «большаков» и населенных пунктов. Да и оркестрами нас нигде не встречали. Полагаю – не случайно.

Занятия по разным разделам военной науки ротные вели больше в теоретическом плане, чем на практике. Зачетных стрельб тоже не было: патроны были далеко упакованы в ящиках

уездовых.

Амне запомнился наш замполит и его занятия. Был он уже не молод – лет сорок с небольшим. Небольшого роста, не улыбчив, даже скучноватый.

Но, он был не лишен юмора. Но юмор него был каким-то странным. Вот однажды на одном из занятий уснул солдат. Замполит подошел к нему, разбудил, говорит:

– Слушай, солдат, вот у тебя сосед очень хочет спать, а ты храпишь ему прямо в ухо. Нехорошо.

Мы все сдержанно хохочем, а у него на лице ни улыбочки. Частенько он откладывал газеты в сторону и, обращаясь к

нам, говорил:

– Мужики, вот скоро начнется демобилизация. Вы вернетесь в свои деревни, поселки, а там все служебные должности уже заняты. Что делать??? Поэтому я прошу вас – не обижайте тыловиков, которые в войну там работали: им тоже не сладко было. Не то, что нам: одежда, обувь – бес-платно, питание – тоже бесплатно, не скажу, что вкусно, но сытно...

Мы смеемся, а он затронул один из проблемных вопросов послевоенного устройства жизни. Умный мужик был.

Не знаю, где и как он доставал для занятий газеты, правда не первой свежести, но умел найти в них наиболее интересные для нас факты и умел владеть аудиторией. Слушая его, я вспоминал, как аналогичные занятия проводил я с «ограниченно годными» солдатами в запасном полку. Должен признать, что это сравнение было не в мою пользу. Но ведь и аудитория была разная.

Амне его занятия нравились тем, что я как-то незаметно начинал жить проблемами своей страны, то есть мы как бы уже приближались к ней.

401

А вскоре начались события, которые по своей важности вышли на первый план. В полк поступил приказ о том, чтобы рядовому и сержантскому составу выплатить зарплату за последние два месяца, если этого не было сделано ранее. Предстояла колоссальная работа, так как указанный состав батальона был очень разношерстным и по званию, и по возрасту, и по занимаемой должности. Кроме того, многие пришли в полк из других подразделений и не имели представлений о том, когда, где, и сколько они получали. Я, например, еще ни разу ничего не получал.

Для выполнения этих работ потребовалось большое количество грамотных писарей. В нашем батальоне был только один штатный писарь – старшина Лаптев. Этого было явно недостаточно. Решено было в штат рот ввести еще по одному.

Не знаю, из каких соображений, но в первую роту (командир – старлей Лукьянов) начальник штаба батальона, уже известный нам капитан Векшин, предложил меня как наиболее грамотного. А я, честно говоря, не любил это племя писарейкаптенармусов. И поэтому отказался. Векшин вызвал меня к себе и, не церемонясь, строго приказал:

– Здесь – армия, не хочешь добровольно – заставим принудительно, приказом. Все принадлежности: чернила, ручки, бумага

– в повозке у Гаврика.

Так я стал штабным работником – писарем первой роты.

И, по крайней мере, на первых порах началась настоящая каторга не только потому, что работа была нелюбимой, но и потому, что взаимоотношения с Векшиным с самого начала не заладились.

Забегая вперед, скажу, что с этого времени судьба связала меня с Векшиным на годы вперед – вплоть до моей демобилизации в 1947 году.

Для начала он приказал мне завести в роте так называемую «Форму 2 УР» – послужной список всех солдат роты по строго определенной форме: порядковый номер, ФИО, год рождения, домашний адрес и фамилии родителей, образование и т.д. – до «седьмого колена».

Казалось, чего тут сложного – пиши, чего скажут. Да нет. У кого-то родители разошлись, а он жил у бабушки – чей адрес пи-

402

сать? У казахов, например, не четко звучат фамилии: не то Джубаньязов, не то Жубаньязов. У кого-то все документы потеряны и. т.д. А Векшин требовал скрупулезного выполнения данных записей.

Вскоре, однако, обнаружилось, что по сравнению с другими солдатами у меня появились некоторые преимущества. Так, например, в жаркий день я мог не идти в строю вместе со всеми, а сидеть в повозке Гаврика и... делать вид, что очень занят. Можно было избегать многочисленных построений батальона по поводу и без. Кроме того, я был официально освобожден от ночных дежурств. Все это, хотя и немного, но утешало. Но угнетало то, что я постепенно терял связь со своими ребятами из роты, к которым привык и которые привыкли ко мне.

Настоящие мучения начались, когда мы приступили к начислению зарплат за прошлые месяцы. Почти ни у кого не было никаких документальных доказательств того, где, когда и сколько он получал ранее. Даже Векшин не мог разобраться с этим вопросом и предложил мне «все делать на свое усмотрение». В общем, провозились мы с этим делом недели две. Обычная штабная рутина.

***

Маршрут следования выбирали по-разному. Если была возможность, то следовали по широкой грунтовой дороге, если нет, то проселками.

Разница между тем, что мы видели, допустим, в Германии или в Судетах, с тем, что было здесь, оказалась более чем разительной. Деревеньки, а точнее, хутора, были маленькими, а то и на одну семью. Это определялось, главным образом, количеством пахотнопригодных почв вокруг: кругом болота, особенно не разгонишься. В каждом таком хозяйстве было по 4-5 коров не столько для молока, сколько для навоза: без него почвы давали мизерные урожаи.

Но главное заключалось в том, что здесь год назад, тяжелым катком прокатилась война, оставив после себя разруху, пустые дома, пожарища. Это угнетало больше, чем одинокие домики на хуторах.

Но были и некоторые позитивные элементы – это яблоневые сады у многих жителей в более крупных населенных пунк-

403

тах. Желтоватые гроздья плодов свисали чуть ли не до самой земли (я нигде не встречал такого сладкого Белого налива, как в Белоруссии, и такой рассыпчатой бульбы, как здесь).

Выращивание яблок в Белоруссии издавна было почти массовым, так как в приемных пунктах СЕЛЬПО государство принимало их за деньги, и таким образом можно было немного подзаработать. То же было и с картошкой.

Радовало глаз то, что население кое-где начинало отстраиваться, но многие пока еще жили в крохотных землянках. Такова была Белоруссия послевоенная.

А мне, выросшему в так называемой Кунгурской лесостепи, более всего понравились белорусские леса. В них каким-то чудом уживались и лиственные породы, в том числе и такие редкие, как бук и граб, и хвойные – главным образом, сосна. Впервые увидал, как выглядит орешник (лещина). Подобное содружество представляло собой дремучее царство зелени.

Изредка попадались и осушительные каналы, по преданию, вырытые еще в Екатерининские времена. Они и в самом деле были довольно древними – некоторые из них превратились в небольшие речки и даже имели течение. Но все еще исправно исполняли свое предначертание – дренировали окружающую местность.

Особый разговор о том, как нас на этих проселочных дорогах встречало местное население. Сказать, что дружелюбно – значит, ничего не сказать. Дело в том, что многие из них знали войну не понаслышке. Более того – многие, пусть в тылу, в партизанских отрядах, – были ее участниками. Возникал вопрос: кто кого приветствует: мы их или они нас? Все это происходило примерно следующим образом.

Небольшими группами они, больше для приличия, приветствуют нас, молча всматриваются в наши лица, а в глазах – скорбь. Почему? (Вот вопрос, на который я не могу дать ответа). Наверное, думали про себя: «Такие молодые, дети еще, и «хлебнули лиха». Слава Богу, живы остались». Наверное были и такие, кто с горечью вспоминал: «А вот мой (муж, сын, брат) уже никогда не вернется». И в глазах – непрошенные слезы.

404

Война многолика и ее последствия – тоже.

Конечно, при прохождении более крупных населенных пунктов, особенно в городах, все было иначе. Я бы даже сказал – по стандарту: наспех сколоченная трибуна, духовой оркестр играет военные марши, пылкая речь кого-либо из местных начальников и поздравления с Победой. Горожане вели себя более активно: не каждый день здесь отмечаются такие торжества. Они дружно рукоплещут нам, пытаются что-то скандировать, машут руками вслед.

Аполковая жизнь текла своим чередом. Мы уже два месяца

впути.

Все стало привычным и выполнялось без окриков и приказов ротных. Иногда шли даже с песней. Песни разные, но почему-то предпочитали гражданские: из тех, что были поритмичнее:

Знаю, знаю, дывчинонька, Чем я тэбэ огорчил.

Що я вчора и с вечора Крашэ тэбэ полюбыл.

В толчее походных дел я постепенно осваивал тонкости штабных дел.

Если не было работы, я находил ее, по делу и без – рылся в бумагах, исправлял допущенные ошибки. Без конца выслушивал разные придирки Векшина, но все делал по-своему.

По секрету узнал, что конечным пунктом нашего маршрута является город Бобруйск. Но казармы для нас там были еще не готовы, поэтому мы шли умеренным темпом без физических перегрузок. Когда бумаги мне на-доедали, я шел в колонну, узнавал там последние новости, делился своими.

Опасаясь, что в Бобруйске нам могут сделать «смотр боевой готовности», и чтобы не «ударить лицом в грязь», Свиридов ввел в программу обучения даже некоторые элементы строевой подготовки.

Если на пути нашего следования попадалась речка, то около нее мы делали очередной день отдыха. Для нас это были самые радостные дни. Вели себя как дети: купались, загорали, просто отдыхали от многодневных маршей, стирали белье и портянки.

405

Вроде бы ничего особенного, а радость. В мире все относительно.

Уже август, дней десять, как идем по Белоруссии. И всюду одна и та же картина: там, где прошел фронт, разрушенные города и села, железнодорожные станции, мосты через реки. Там, где не было боев, картина несколько иная – села и города более или менее целы и невредимы, но радости на лицах жителей не

видно, хотя война закончилась уже месяца три назад.

Не берусь судить за всех, а меня одолевает один и тот же вопрос: Как и чем жили люди в войну в городах и селах под немцами? Кто управлял городом, были ли школы, больницы, почта, были ли свадьбы, какие праздники справляли и т.д.? Ничего неизвестно. Как и почему это случи-лось? Некоторые сведения можно получить только из романа А. Фадеева «Молодая гвардия» и из некоторых рассказов В. Белова. А жаль: целая эпоха страны осталась в тени: ни в литературе, ни в кино – почти ничего. Игровое кино или отдельные эпизоды в фильмах в счет не идут: в них нет обобщений. Когда проходили недалеко от Минска, я, естественно, подумал: «А как жила столица Белоруссии под немцем?». Ответа нет, по крайней мере, мне неизвестно.

***

В средине августа мы пришли в Бобруйск. Городок средней величины. До войны считался даже промышленным, сейчас все разрушено. В пути мы пробыли месяца три, за это время прошли примерно 1900 км. По военным меркам это считается чуть ли не выдающимся показателем.

Против ожидания в город вошли без пышной помпы, наверное, потому, что казармы в гарнизонном городке для нас были еще не готовы. Поэтому нам предложили временно разместиться в пойме реки Березины.

Путь на нее проходил вначале по мосточку на небольшой островок, а далее, опять по мосточку – на обширную пойму. На островке стояли два домика с сараями.

На пойме, где нам предстояло базироваться, был заготовлен кой-какой строительный материал – небольшие шесты для палаток, брусья и доски – для оружейных пирамид и туалетов.

406

Офицерский состав и часть управления разместились в городе на частных квартирах, медпункт – на острове.

Подобный образ жизни нам даже понравился: река рядом, утренний туалет (умывание и прочее) прямо на берегу реки. Свободного времени было много, в теплые дни купались, в дождь – валялись в палатках.

Я со своими бумагами, старшина батальона и санинструктор – полноватый мужчина лет под 50 – разместились в одной палатке (как-никак, хотя и небольшое, но все-таки начальство).

Состав рот немного изменился: кто-то демобилизовался, ко- го-то перевели из других подразделений. Кроме того, в роту прибыло два командира взводов – младшие лейтенанты. Один – компанейский общительный парень по фамилии Янутан, но русский по национальности. Второй – более строгий, собранный – Шаляпин. Он сразу признался мне, что в армию пошел не по призыву, а добровольно, с намерением сделать в ней карьеру, и что фамилия его не имеет никакого отношения к знаменитому певцу.

В общем, канцелярских работ прибавилось, да и других забот хватало (куда-то запропастился Гаврик с моей мандолиной).

Не особенно надеясь на успех, я попросил Векшина выделить мне в помощь еще кого-нибудь из солдат.

– Я подумаю, – ответил он.

И на следующий день привел мне одного нацмена (не знаю, откуда он его «выкопал») – не то таджика, не то туркмена по фамилии Мурвалов.

–Вот, бери. Не пожалеешь. Уходя, добавил:

–На двоих.

По обличию он не очень походил на нацмена. Небольшого роста, но плечистый. Держался уверенно, я бы даже сказал – с достоинством. О том, кто я такой, Векшин ему, наверное, сообщил. Но я решил немного «прощупать» его. Спросил:

–Если потребуется, где тебя найти?

–Третья палатка в этом ряду.

407

–Будешь у меня помощником. Какая у тебя воинская специальность? Что умеешь делать?

–Специальности никакой. Я был коноводом у одного начальника – это не в нашем полку. Но больше ухаживал не за его лошадью, а за ним, был у него, как бы денщиком.

Я призадумался, сомневаясь, – того ли мне дали? Но для начала решил дать ему такое задание:

–Завтра найди Векшина, узнай у него адреса офицеров, а по ним узнай, в какой части города они находятся, для того чтобы при надобности их можно было легко разыскать. Там же присмотри квартиры для двух младших лейтенантов. Они прибыли к нам вчера на должности командиров взводов в первую роту. Я – писарь этой роты.

–А зачем мне знать эти адреса и прочее?

–По слухам, скоро начнутся штабные учения, и скорей всего именно тебе придется вызывать офицерский состав на командный пункт. И еще попроси Векшина, чтоб он перевел тебя в первую роту. Так нам будет легче работать. Все ясно?

На слове НАМ я сделал особое ударение, чтоб он понял, что дальше нам придется работать вместе.

–Все понял. А что делать сейчас?

–Сейчас отдыхай.

На третий день к вечеру он принес мне все данные, которые я просил. Кроме того, уже по собственной инициативе,он передал мне расписание поездов, проходящих через железнодорожную станцию Бобруйск. А также адреса двух аптек, кинотеатра и даже Дома офицеров.

В тексте были, конечно, грамматические ошибки, но это уже мелочи.

Забегая вперед, должен сказать, что, начиная с этого дня, наши судьбы с ним переплелись самым тесным образом, и расстались мы только в начале 1947 г., когда я демобилизовался из армии. И все эти годы он исправно служил не только мне, но и всем нам.

Он был инициативен, находчив, часто предвосхищал те или иные события раньше меня. Например, уже осенью, когда казарма была подготовлена к заселению, он первый перетащил в нее

408

мой широкий ящик с ротной документацией и поместил его на самый дальний угол двухэтажных нар – на первый этаж. Здесь был узкий проход между нарами и окнами здания. Остальную мелочь разместил под нарами. Мою шинель постелил на втором этаже с краю: занято! Этот уголок в течение года был нашим «рабочим кабинетом».

Перед походом в городскую баню (в наш день) без всяких указаний свыше он брал большой кусок мыла, предназначенный на роту, разрезал на мелкие кусочки – каждой паре по одному.

На городском рынке купил сапожную мазь и давал всем, кто пытался

навести лоск на свои кирзовые сапоги. И так во всем. Он ни перед кем не заискивал и был добр со всеми.

***

Когда весь полк с поймы перебазировался в казарму, начались регулярные занятия по распорядку дня и по расписанию. Ответственными за эти программы жизни и учебы были Векшин и майор Варьян. Но Варьян считал себя боевым командиром, поэтому не вникал в эти «школьные» вопросы и полностью самоустранился от них.

Моя обязанность на этом этапе жизни батальона заключалась в том, чтобы на каждую неделю готовить расписание занятий (по существу, программу обучения). При этом оказалось, что мои представления о процессе обучения, то есть подготовка грамотных бойцов для армии, не совпадают с теми, которые предлагал Векшин. Он требовал одно, я упрямо предлагал другое. Поэтому наши взаимоотношения с ним превратились в острый, глубоко драматичный конфликт. Хотя война и закончилась, а мирного времени, по крайней мере, для меня, не наступило. Кроме того, обнаружилось, что он – холерик, и в момент «срывов» мог пустить в ход и руки. Но на следующий день ничего не помнил, так что все могло повториться вновь. А я, наоборот, был сдержан, молчалив, очень болезненно переживал все эти события.

Он мог бы уволить меня с этой должности, но в штабе ему были нужны люди грамотные, а у меня – незаконченное высшее

409

(Пермский СХИ), законченное военное (ЧВАУ). Были и другие достоинства – например, вечернюю проверку роты перед сном, если не было света, я мог провести без списка, по памяти. На полковых и даже гарнизонных соревнованиях по пулевой стрельбе (малокалиберная винтовка, положение лежа) я не опускался

ниже 2-го – 3-го места – 92 очка из 100. На соревнованиях приносил своему подразделению зачетные очки.

Меня он, мягко говоря, недолюбливал, но я был ему нужен. Я платил ему взаимностью, но был бесправен.

***

Поближе к весне 46-го появился приказ о досрочной демобилизации шахтеров, железнодорожников, учителей, врачей и еще некоторых специалистов при наличии у них подтверждающих документов. А вслед за ним – еще один: о демобилизации рядового и сержантского состава по возрасту – всех до 1916-го года рождения включительно. В связи с этим нам, писарям, работешки прибавилось: оформление красноармейских книжек, составление ведомостей на получение вещевого довольствия, в котором человек увольняется из армии: шинель, гимнастерка, брюки, сапоги и пр.

В это же время на меня свалилась еще одна напасть – в полк стали поступать призывники 25-26-го годов рождения. Почему-то среди них было мало русских, больше – нацменов из наших восточных Союзных республик, а также – прибалты, украинцы, молдаване.

Оформляя на них самую различную документацию, я постепенно узнавал их культурные и даже национальные достоинства и недостатки. Более всего меня поразили призывники из Средней Азии. Многие из них плохо говорили по-русски, поэтому военную науку усваивали с трудом. Замполит в растерянности. Про ротных и говорить нечего.

Векшин, наблюдавший все это со стороны, уже взвинченный, приходил в мой «угол» за нарами, приказывал: «Иди, покажи этим олухам, как надо выполнять хотя бы простейшие элементы строевой подготовки!». Вспоминал ЧВАУ. Показывал.

410