848

га. Иногда встречались наши солдаты. На мой вопрос, не знают ли они, где расположился «армянский батальон», ответили, что не знают. И только уже в темноте сквозь небрежно сделанную светомаскировку, я увидел небольшой огонек. Это было невзрачное бревенчатое здание примерно 10 на 10 м. Дверь приоткрыта. Осторожно захожу внутрь (мало ли что). Узкий проход. Направо и налево от него – небрежно, видать на скорую руку, сделаны нары. На них вповалку лежат раненые солдаты – и наши, и немецкие. За нарами – небольшой столик. Там хлопочут врачи и санитары – человек пять, – тоже и наши, и немцы.

На меня никто не обратил внимания. Я скромно уселся на старый колченогий стул и с любопытством, а больше – с горечью, стал наблюдать, что здесь происходит.

Кто бы мог предвидеть, что лежащие на нарах солдаты еще пару часов назад с ненавистью убивали друг друга, а сейчас – умиротворенные – лежат рядом. Неисчерпаемы лики войны.

Вот с трудом опираясь на руку, один наш солдат просит:

– Пить... пить... дайте хоть глоток...

Пока санитар в кружку наливает ему воду, солдат озирается по сторонам. Увидев лежащих рядом немцев, с возмущением матерно ругается:

– В бога мать!!!! Куда вы меня положили???

Санитар подносит ему кружку воды, помогает напиться, успокаивает:

–Успокойся, здесь все свои.

–Что с ним? – спрашиваю.

–Разрывная пуля в области паха. Не знаю, доживет ли до утра. Надо бы в госпиталь, да где он?

Все это действует на меня удручающе. Не прошло и несколько минут, как другой солдат (тоже из русских) почти кричит:

–Мужики! Как бы мне где-то п-ть...

Два дюжих санитара подхватывают его под руки и ведут в маленький чуланчик в дальнем правом углу здания, переделанным под туалет. Правая нога у него забинтована ниже колена, штанина разорвана. Раненую ногу он держит на весу, на левой – неловко прыгает.

Вот таким я увидел полевой госпиталь военного времени. Война!

361

Левый дальний угол здания от остальной его части был отгорожен дощатой заборкой и имел входную дверь. Оттуда вдруг послышались звуки музыки. Вначале я подумал, что это радиоприемник, но быстро понял, что звучит аккордеон. Музыка была незнакомой, но исполнитель играл отменно. Кто-то из раненых, ни к кому не обращаясь, произнес:

– Под хорошую музыку и умереть не страшно.

Правда, я так и не понял – сказано это было с иронией или от души.

Позже я узнал, что музыканта в эту ночь раненые слушают уже не впервые и всегда с удовольствием. Положительные эмоции, оказывается, могут возникать и в госпиталях.

Сгорая от любопытства, я приоткрыл дверь и заглянул за перегородку. Моему взору представилась следующая картина. Комната была небольшой – метров 12. У наружной стены – двухъярусные нары, на них – солдаты. В центре на каком-то ящике сидел аккордеонист. Был он уже не молод – лет пятидесяти, полноватый, седой, лицо слегка отечное, что частенько бывает у профессиональных музыкантов. Одет немного странно: вместо пиджака – офицерский китель, остальная одежда – гражданская (цивильная, по-ихнему). Увидев меня, немец прекратил игру

ивстал с ящика. Я спросил его:

–Вэр бист ду и варум ду хир? ( Кто ты и почему ты здесь ?)

Немец оказался очень разговорчивым и, очевидно, обрадовался, что ему представилась возможность рассказать о себе и о том, как он здесь оказался. Говорил он быстро, совершенно не беспокоясь о том, понимаю ли я его. Он, в частности, сообщил мне, что зовут его Отто, что по профессии он – музыкант, по вечерам играет в местном ресторане. Даже добавил, что в последнее время в ресторан стали часто приходить военные. Они «филе тринкен, абер гут бецелен» (Много пьют, но хорошо расплачиваются).

Далее рассказал, что произошло с ним сегодня:

– Сегодня (Хойтэ абенд) я прихватил с собой инструмент и отправился на работу. Но по дороге меня задержал ваш патруль. Долго решали, что со мной делать, и привели сюда. Велели играть раненым.

362

Пожаловался мне, что очень обеспокоен тем, как идут дела в ресторане.

Что его наверное, все уже ищут, а жена уже вся «унруинг» (извелась). И здесь он играет уже несколько часов, поэтому очень устал и пальцы плохо работают. Но я все же упросил его сыграть мне что-нибудь из их ресторанного репертуара – немного, по одному куплету.

– Битэ.

И я, вспомнив наши танцульки с полковыми девчатами в Синельниково и мою партнершу – Надежду Русину, пропел ему:

–Их вайс айн клайнен кафэ. Отто оживился:

–О! Это слоу фокс (медленный фокстрот). Играем каждый

вечер.

–А танго?

–Какое? Их много.

Я пропел и танго:

– Цигойнэ, ду хаст майнэ хэрц гетайлен.

Немец удивился и, быстро нащупав нужную тональность (под меня), проиграл и это, правда, без басовых клавишей.

Солдаты с любопытством смотрели на нас и даже приняли меня тоже за музыканта. И было видно, что все это они прослушали с большим удовольствием.

А раз такое дело, то я решил попросить его исполнить ка- кой-нибудь вальс. Долго думал, пока не пришли на память первые такты одного из лучших вальсов Штрауса. Но, не зная слов (да и есть ли они?), исполнил только эти вступительные такты – под тарарам:

– Трам... трам... трам... та… та...

Отто был удивлен, быстро понял, что я имел в виду и даже пришел мне на помощь:

– Это Иоган Штраус – « Сказки венского леса». Прима вальс.

И проиграл эту вступительную часть знаменитого вальса до конца.

В это время в комнатушку зашли двое: капитан (артиллерист) и старшина – не то его денщик, не то переводчик. Капитан

363

приказал старшине, и тот в довольно вежливой форме попросил у немца аккордеон. Отто, предчувствуя что-то неладное, никак не среагировал.

–Hyp пробирэн, – уже по-немецки и более требовательно повторил старшина. Немец подозрительно посмотрел на него, но инструмент отдал. Старшина «прошелся» по клавишам сверху вниз, сыграл какую-то простенькую мелодию и, обращаясь к капитану, сообщил:

–Меха ослабли. Остальное в норме. – И передал ему аккор-

деон.

Я все понял и, не отдавая отчета своим поступкам, в довольно невежливой форме высказал капитану:

–Капитан, ты что делаешь? Этим инструментом он зарабатывает себе на жизнь!

Но капитан резко оборвал меня:

–Во-первых, не «капитан», а «товарищ капитан». Вовторых, я не собираюсь отчитываться перед тобой. В-третьих, Вы, товарищ старший сержант, давно с этой «немчурой» (кивок в сторону немца) якшаетесь?

И, подхватив аккордеон под мышку, направился к выходу. А старшина, уже перед дверью, оглянулся назад, посмотрел на меня, но, прочитав в моих глазах откровенное презрение, отвернулся.

Уважаемые читатели, не судите меня строго, но в данной ситуации мои симпатии были на стороне немца, а не на стороне капитана, может быть не раз награжденного: хамство – оно хамство и есть, от кого бы оно ни исходило.

Потрясенный происходящим, я повернулся к немцу. Он беззвучно плакал. Слезы его частой капелью лились на одежду. Я сидел рядом, не зная, что предпринять. Помогли солдаты, посоветовали:

–Сержант, не тревожь его. Пусть проревется, – все легче

будет.

Видать, и они тоже остро переживали происходящее.

Не могу точно сказать, как долго длилось наше с немцем молчание. Но из этого состояния меня вывел санитар – тот, что поил водой раненого солдата. Он вошел в нашу комнату, сразу понял, что здесь произошло, спросил меня:

364

–Они что, забрали у немца аккордеон?

–Да.

–Вот сволочи… – И с сочувствием взглянув на немца, ушел обратно.

А немец, тронув меня за руку, подавленно произнес:

–Мне пора домой.

–Дом далеко?

–Нихт цу вайт (не очень).

–Я тебя провожу. Идем.

Это было рискованное предложение, но по-другому – не мог. А город не спал. Он жил всеми тревогами прифронтового

города: пустынные и затемненные улицы, иногда слышалась перестрелка, иногда появлялись патрули – как наши, так и немецкие. Это странно, но между собой они не враждовали – как в госпитале…

Мы шли молча – не время и не место обсуждать случившееся. Когда подошли к его домику, он поблагодарил меня за все, приглашать в гости не стал, попрощался и ушел к своим домочадцам.

Я остался один в этом чужом, затемненном городе. Страха не испытывал: не привыкать. Но – так, на всякий случай, автомат со спины перевесил на грудь.

До госпиталя дошел без приключений. А здесь меня ждали кой-какие важные новости.

Вернувшись в свою комнатушку, я попросил солдат немного потесниться, чтоб освободить мне место. Снял шинель, постелил ее под себя, на себя и под голову. Рядом положил свой неразлучный автомат. И тут обнаружил, что у солдат, лежавших рядом, не было никакого оружия. Оказалось, что это был всего лишь хозвзвод из нашего полка. Это они на «скорую руку» построили нары для раненых и – здесь, – для себя. Они рассказали мне, что искать «армянский батальон» (более крупной войсковой единицы в полку уже не было) надо не в городе, а за ним. Там находятся различные хозяйственные постройки, дачи и – что называется – пригород. Все это я «принял к сведению».

Несмотря на многочисленные события прошедших суток и позднее время, я быстро и крепко заснул.

365

Триумф победителей

Проснулся засветло. Хозвзводовцы были уже на ногах. Угостили меня завтраком, который привезли им из полка. Врачи и санитары вроде и не спали – продолжали лечить раненых.

А город преобразился. На улицах – народ, в основном гражданские. Все спешат на «центральную площадь», где немецкие солдаты как будто бы организованно сдаются в плен. О! Это уже интересно. Направился туда и я. Но по дороге меня повстречал один солдат из нашего батальона, сообщил, что меня разыскивает комбат и привел меня к нему. Варьян, больше для порядка, чем по существу, отругал меня и стал расспрашивать – где я пропадал целые сутки? Но я прервал его:

– Товарищ майор, о том, где я пропадал, я расскажу Вам попозже, а сейчас идем в город – там, на городской площади, немецкие солдаты сдаются в плен.

Мое сообщение явно заинтересовало его. И первому же попавшемуся взводному он поручил следить за порядком в батальоне. А мы спешно направились к площади.

Центральная городская площадь была довольно просторной. Изнутри, по периметру, охранялась не то комендантским, не то еще каким-то воинским подразделением. Народ, в основном – горожане, плотной стеной окаймляли ее. Еще бы – такого здесь еще и не бывало. Но нам удалось пробиться до линии охранников: хотя и косвенно, но мы все-таки являлись участниками происходящих здесь событий.

А то, что происходило дальше, трудно описать – это надо было видеть своими глазами! А происходило следующее.

Солдаты охранного подразделения со стороны северной оконечности города, сквозь толпу зрителей проделали коридор шириной 8 – 10 метров. По нему бесконечным потоком хмурые и молчаливые, при оружии, шли немецкие пленные разных возрастов, званий и родов войск, но по проемуществу инфантерие (пехота). Окружающие, в основном, женщины, сопровождали их взглядом, но по-разному. Одни – с сочувствием – все-таки плен не украшает воина. Другие – более благосклонно – войне конец, слава Богу, живые. Третьи – пытливо всматриваясь в проходивших мимо пленных – нет ли среди них родных или знакомых?

366

А пленные все шли и шли без конца. Их было много, очень много – тысячи!

Я никак не мог понять – откуда они взялись? Где были раньше? Почему не принимали участия в обороне города? Помоему, ничего не знали об этом и в штабе нашего полка: никаких дополнительных указаний по этому поводу оттуда не поступало.

На противоположной от коридора стороне площади высилась гора трофейного оружия высотой метра два. Пленные, подходя к ней, бросали на нее свое оружие – винтовки, автоматы, ручные пулеметы, пистолеты, проходили дальше. «Гора» эта, кстати, тоже была под охраной.

За ней, на двух старых елях висели, или прибиты на гвоздики разные дощечки, фанерки, картонки, на которых иди углем, или – мелом были указаны номера воинских частей, принимавших участие в штурме города и их настоящее местоположение. Седи них я обнаружил и нашу – «Хозяйство Варьяна 300 м» и стрелка в сторону сараев. Авторы этих объявлений меньше всего думали о славе, больше о том – как бы «Собрать до кучи» своих солдат, затерявшихся в бою. Но выглядело это символично, так как сразу было видно, какие воинские подразделения принимали участие в том победном сражении.

От елей дорога поднималась немного в гору и терялась гдето за холмом. По ней, по-прежнему медленно, нескончаемым потоком, шли пленные. Охрана – чисто символическая через 50-100 метров по бокам. Но вдоль дороги стояло много наших солдат, молча и с интересом наблюдавших это шествие. В их числе оказались и мы с майором.

Сейчас, когда я пишу эти строки, я думаю: «Почему этот эпизод войны не нашел отражения ни в литературных воспоминаниях разных авторов, ни на телевидении? А ведь речь идет о тысячах(!!!) пленных. Это ведь не рядовые события в «Речной долине».

Обратно, в расположение батальона, мы с майором шли молча. Варьян был в глубокой задумчивости. И даже мой рассказ о моих ночных приключениях он прослушал без особого внимания. Нарушив всякую субординацию, я все-таки спросил его:

367

– Ну, и каковы Ваши впечатления от всего виденного? После продолжительного молчания он, ни к кому не обра-

щаясь, ответил:

– Почему мы об это ничего не знали? Это же событие огромной важности. Почему молчит штаб полка?

Об этом же, конечно, «со своей колокольни», размышлял и я. Вопросов было много:

1.Как могла наша разведка не заметить столь многочисленную группировку войск противника?

2.Почему эта группировка не принимала никакого участия в тяжелом кровопролитном сражении за город? Ведь солдаты были «при оружии»?

3.Откуда и чья была охрана, организовавшая «коридор» для прохождения пленных, поддерживающая порядок на площади и охрану трофейного оружия. Бойцы этой охраны, в основном, рядовые, были одеты в русские шинели. И только после «елей с дощечками» когда пленные были уже разоружены, охрана была уже разношерстной, в основном, из русских солдат.

И чем более я вникал во все эти события, тем более утверждался в мысли о том, что массовую сдачу в плен организовали и осуществили сами немцы. Логика их рассуждений была проста: «Война проиграна, зачем лишние жертвы. Сдаемся и… по домам».

Конечно, неясных вопросов было еще много. Но главная мысль для меня оформилась четко. Да и Варьян был не далек от нее.

А вот для нас война еще не кончилась: враг, особенно в самом Берлине, сопротивлялся отчаянно.

Враг коварен

Не прошло и двух дней, как нашему полку был дан приказ

– двигаться в северо-западном направлении – очевидно, поближе к Берлину. Жаль, что не пришлось попрощаться со старым аккордеонистом из городского ресторана, а также узнать, как сложилась судьба наших раненых из смешанного госпиталя.

Вбатальоне я встретился со своими друзьями – Качановым

иЧемезовым. Участия в боях за город они не принимали (были в

368

резерве), поэтому с интересом прослушали мой рассказ обо всем, что там происходило.

Марш полка и батальона, естественно, больше походил на «бросок»: шли не только днями, но и ночами.

Полковая разведка сообщила, что крупных подразделений противника на пути следования полка не обнаружено. А вот мелкие рыскали постоянно. Это были, в основном, фанаты, слепо поклоняющиеся своему Фюреру. Их тактика была нам хорошо знакома – они атаковали батальон прямо на марше из хорошо замаскированной засады и сразу же исчезали в окружающей местности, которую хорошо знали. Делалось это обычно, по ночам.

Для предупреждения этого Варьян быстро организовал систему охраны батальона – (БО). Суть ее такова. В тех случаях, когда батальону предстояло проходить по облесенной местности в ночное время, он, как это бывало и ранее, выдвигал вперед, метров на 50-100, нас троих. Одного – по центру (на дороге), остальных – по флангам – (по лесу), рядом с дорогой. В особо опасных местах каждому из нас добавлялось 2- 3 человека солдат из батальона.

Честно признаюсь – «работа» эта была трудной, опасной и изнурительной: сутками без сна, в ночной темноте, в одиночку, постоянно ожидая автоматной очереди из засады. Тяжело было не только физически, но и психологически.

Трудно в деталях описать весь комплекс чувств и переживаний, который мы испытывали при выполнении этих и других заданий по разведке в БО. Но я, ориентируясь на себя, все-таки попытаюсь это сделать. Примите ж исповедь мою (почти по Пушкину).

1.Был ли страх? Нет, не было. Война есть война, и риск погибнуть в ней был всегда. Поэтому к нему как бы привыкаешь. Если он и появлялся иногда, то где-то глубоко – на «подкорковом уровне».

2.Приходилось ли испытывать чувство опасности? Да – постоянно. Оно сопутствовало нам, как чувство самосохранения. Так я постоянно опасался автоматной очереди из-за куста. Этого ведь не спрогнозируешь. Поэтому я не могу сказать что ничего не боялся.

369

3.Приходилось ли при выполнении боевых заданий «идти на риск»? Да, постоянно, если в этом была необходимость. Если

еене было, то проявлял обычную осторожность, но далеко не всегда. Частенько все делал «на авось». Поэтому не могу сказать, что я был очень дисциплинированным солдатом.

4.Считаешь ли ты себя опытным разведчиком? Трудный вопрос: легко скатиться на рельсы тщеславия. Но в масштабах батальона, считаю, что да. Так, например, во время выполнения заданий походка моя становится мягкой, осторожной, слух и зрение обостряются, мой мозг непроизвольно запоминает наиболее характерные детали окружающей местности с тем, чтобы на обратном пути, после выполнения задания, не заблудиться, ориентируясь на них. Даже появилось чутье.

Когда задание мы выполняли группой, то научились уже на расстоянии поддерживать взаимную связь между собой: негромкий свист – протяжный, прерывистый, короткий или подражание звукам птиц – кар… р… р…, одиночные хлопки в ладони, или – «аплодисменты». Это помогало нам чувствовать, что мы не одиноки, что друзья рядом – в случае чего придут на помощь.

Признаюсь, что если обстановка была не очень сложной, то мы частенько выходили на главную дорогу, шли рядышком, вели разговоры на разные темы. Это было, конечно, нарушением, но снимало нервное напряжение.

Таким образом, в нашей группе было все более-менее отработано, мы хорошо понимали друг друга, в быту дружили… Но честно признаюсь – мне хотелось попасть в полковую разведку на задания более высокого класса.

Последнее задание

Дня через два мы подошли к небольшому городку. И здесь случилось невероятное – его жители не покинули город и не разбежались по окрестным лесам. Командование полка связалось с местной управой и попросило ее оказать нам посильную помощь в том, чтобы разместить где-либо наших солдат – человек 200. Невероятно, но вопрос этот был решен положительно.

Рядовые сотрудники управления полка, полковая и батальонная разведки были размещены в небольшом одноэтажном

370