рик, передаёт дух целой этнической субкультуры с депрессивной душой. Большинство депрессивных людей, если только они не на­ столько больны, что не могут нормально функционировать, легко располагают к себе и вызывают симпатию. Поскольку они направ­ ляют ненависть и критику скорее вовнутрь, чем наружу, они часто весьма щедры, чувствительны и сострадательны. Они естественным образом ценят психотерапию, поскольку принимают на веру слова других и стремятся любой ценой сохранить отношения. В одном из следующих разделов я обсуждаю, как избежать того, чтобы эти за­ мечательные качества работали им во вред.

Защитные и адаптационные процессы при депрессии

Самая мощная организующая защита, используемая интроективно депрессивными людьми, — это интроекция, что не удивитель­ но. Клинически наиболее важно понять именно этот процесс, чтобы снизить их страдание и модифицировать их депрессивные тенден­ ции. По мере развития психоаналитической клинической теории простые энергетические концепции (агрессия-внутрь и агрессия-на- РУжу) уступили место размышлениям о процессах интернализации, которые Фрейд начал описывать в книге «Печаль и меланхолия» (1917а)95 и которые Абрахам (Abraham, 1911) обозначил как «иден­ тификацию с потерянным объектом любви» депрессивного челове­ ка. Начав подчёркивать важность инкорпоративных процессов при депрессии (Bibring, 1953; Blatt, 1974; Jacobson, 1971; Klein, 1940; Rado, 1928), аналитики внесли неизмеримый вклад в нашу терапев­ тическую состоятельность перед лицом депрессивного страдания.

В работе с интроективно депрессивными пациентами мож­ но практически слышать, как говорит интернализованный объект. Когда клиент говорит что-то вроде: «Должно быть, это из-за того, что я эгоист», — терапевт может спросить: «Кто так говорит?» — и услышать в ответ: «Моя мать» (или отец, или бабушка/дедушка, или старший сиблинг, или любой другой человек, который являет­ ся интроецированным критиком). Часто терапевт чувствует, что он

95 Фрейд 3. Печаль и меланхолия // Психология эмоций. Тексты / Под ред. В. К. Ви-

люнаса, Ю. Б. Гиппенрейтер. — Москва: Издательство Московского университета, 1984.

С. 203-211.

разговаривает с призраком и что для эффективной терапии необхо­ димо провести обряд экзорцизма. Как показывает этот пример, тип интроекции, который характеризует депрессивных людей, является бессознательной интернализацией самых ненавистных качеств ста­ рого объекта любви. Позитивные установки этого человека обычно нежно сохраняются в памяти, в то время как негативные начинают ощущаться как часть Я (Klein, 1940).

Как я отметила в главе 2, интернализованный объект не обя­ зательно должен быть человеком, который в реальности был враж­ дебным, критичным или пренебрежительным (хотя часто так бы­ вает, и это обременяет терапию дополнительными сложностями), чтобы пациент ощущал объект таким способом и интернализовал такие образы. Мальчик, чувствующий себя брошенным отцом, кото­ рый глубоко его любит, — возможно, ему внезапно пришлось рабо­ тать на двух работать, чтобы свести концы с концами, или его отпра­ вили в зону боевых действий, или он попал в больницу с серьёзной болезнью — будет ощущать агрессию по отношению к тому, что тот его бросил, но также будет стремиться к нему и упрекать себя за то, что не ценил его по достоинству, когда тот был рядом. Дети проеци­ руют свои реакции на объекты любви, которые бросают их, вообра­ жая, что они ушли в чувстве гнева или боли. Тогда подобные образы озлобленного или травмированного человека, который их бросил, выталкиваются из осознания и ощущаются как плохая часть себя, поскольку эти образы слишком болезненны и препятствуют надеж­ дам на счастливое воссоединение.

Ребёнок может таким образом выйти из опыта травматической или ранней утраты с идеализацией потерянного объекта и перенаправ­ лением всего негативного аффекта на своё ощущение Я. Эта хорошо известная депрессивная динамика создаёт пронизывающее чувство, что человек плохой, что он отверг нужного и милосердного человека и должен работать очень упорно, чтобы предотвратить будущие раз­ луки, вызванные его «нехорошестью». Читатель может видеть, что эта формулировка не совпадает с ранней моделью направленного внутрь гнева; на самом деле она объясняет, почему человек может взять за правило справляться с агрессивными чувствами именно таким обра­ зом. Если он выходит из болезненной разлуки с убеждением, что имен­ но его неправильность отвратила от него любимые объекты, он может очень упорно пытаться не чувствовать ничего, кроме позитивных эмо­ ций по отношению к тем, кого любит. Сопротивление депрессивных

людей перед признанием обычной и естественной агрессии и крити­ ки в этом контексте вполне понятно, как и болезненный и весьма за­ метный феномен человека, который остаётся с невнимательным или агрессивным партнёром, веря, что если только он сможет стать доста­ точно хорошим, плохое отношение со стороны партнёра прекратится.

Поворот против себя (A. Freud, 1936; Laughlin, 1967), родствен­ ный защитный механизм у интроективно депрессивных людей, яв­ ляется менее архаичным исходом этой динамики. Интроекция как концепция покрывает более тотальное переживание незавершённо­ сти без объекта и принятие этого объекта в собственное чувство Я ради чувства целостности, даже если это означает принять в саморепрезентацию ощущение неправильности, которое происходит от связанного с объектом болезненного опыта. Поворот против себя обеспечивает снижение тревоги, особенно тревоги сепарации (если человек считает, что его гнев и критика привели к покинутости, он чувствует себя безопаснее, направляя их против себя), а также под­ держивает чувство силы (если порочность является частью меня, я могу изменить эту болезненную ситуацию).

Дети зависимы с силу своего существования. Если те, от кого они должны зависеть, ненадёжны или имеют плохие намерения, у них есть выбор между принятием этой реальности или её отрица­ нием. Если они принимают её, то могут сделать обобщение, что жизнь пуста, бессмысленна и на неё невозможно повлиять, и они остаются с хроническим чувством незавершённости, пустоты, тоски, тщетно­ сти и экзистенциального отчаяния. Это анаклитическая версия де­ прессивного страдания. Если вместо этого они отрицают, что те, от кого они должны зависеть, не заслуживают доверия (поскольку они не могут вынести жизнь в страхе), они могут решить, что источник их несчастья лежит внутри них самих, таким образом сохраняя надеж­ ду, что самосовершенствование может изменить обстоятельства их жизни. Если они только смогут стать достаточно хорошими, поднять­ ся над эгоистичным, разрушительным человеком, каковым они себя воспринимают, жизнь станет лучше (Fairbairn, 1943). Это интроективная динамика. Клинический опыт даёт ощутимые подтверждения тому, что человек склонен отдать предпочтение самому иррациональ­ ному чувству вины перед признанием собственной беспомощности. Интроективно депрессивный человек чувствует себя плохим, но сильным в этой порочности, в то время как анаклитически депрес­ сивный человек чувствует себя жертвой, бессильной и пассивной.

Идеализация — это ещё одна защита, на которую важно обра­ щать внимание у депрессивных людей. Из-за того, что их самоо­ ценка была повреждена под воздействием их опыта (либо хрони­ ческим ощущением пустоты, либо тайным чувством порочности), восхищение, с которым они смотрят на окружающих, соответствую­ щим образом увеличивается. Для депрессивных людей типичны самоподдерживающиеся циклы восприятия других в исключительно благоприятном свете, затем чувство собственной приниженности по сравнению с ними, затем поиска идеализированных объектов, что­ бы компенсировать это принижение, чувство неполноценности по сравнению с этими объектами и так далее. Эта идеализация отли­ чается от идеализации нарциссичных людей в том, что она концен­ трируется вокруг моральных соображений, а не статуса или власти.

Паттерны отношений при депрессивной психологии

Предыдущий раздел о процессах Эго затрагивает некоторые важ­ ные темы в объектных отношениях депрессивных пациентов. Пре­ жде всего, существует роль ранней и/или неоднократной утраты. Явные аффективные соответствия между депрессией и печалью (горем) подтолкнули теоретиков ещё со времён Фрейда к тому, что­ бы искать истоки дистимической динамики в болезненных, пре­ ждевременных переживаниях сепарации от объекта любви. И по­ добные переживания обычно легко найти в анамнезе депрессивных клиентов. Ранняя потеря не всегда конкретна и наблюдаема и не всегда может быть эмпирически подтверждена (например, смерть родителя); она может быть более внутренней и психологической, как в случае с ребёнком, который уступает давлению родителя и отказывается от зависимого поведения раньше, чем эмоциональ­ но готов к этому. Эрна Фурман (Егпа Furman, 1982) в скромном на первый взгляд эссе «Матери должны быть рядом, чтобы их мож­ но было покинуть» («Mothers have to be there to be left») исследу­ ет этот второй тип утрат. В уважительной, но колкой манере крити­ куя классические идеи о материнской обязанности отлучать детей от груди, когда они готовы принять потерю объекта, удовлетворяю­ щего потребность, Фурман подчеркнула, что, если их не торопить, дети сами отказываются от груди. Стремление к независимости яв­ ляется таким же первичным и мощным, как желание зависеть; дети

естественным образом стремятся к сепарации, когда они уверены в доступности родителя, если им вдруг понадобится регрессировать для «дозаправки» (Mahler, 1972а, 1972b). Сформулированное Фур­ ман переопределение процесса сепарации в терминах естественного движения ребёнка бросает вызов западному стереотипу (отражён­ ному в ранних психоаналитических идеях и во многих популярных книгах по воспитанию детей), что родители должны титровать фру­ страции, поскольку, если детей предоставить самим себе, они пред­ почитают регрессивное удовлетворение потребностей.

По мнению Фурман (Furman, 1982), обычно именно мать, а не ребёнок при отлучении от груди и, по аналогии, в другие моменты сепарации остро чувствует потерю подкрепляющего инстинктивно­ го удовлетворения. Помимо удовольствия и гордости за растущую автономию ребёнка она страдает от некоторых уколов печали. Нор­ мальные дети понимают эти уколы; они ожидают, что их родители всплакнут в первый день школы, на первом школьном балу, на вы­ пускном. Процесс сепарации-индивидуации приводит к депрессив­ ной динамике, как считала Фурман, лишь когда материнская боль по поводу взросления её ребёнка так велика, что мать либо тоску­ ет и вызывает вину («Я буду так одинока без тебя»), либо оборо­ нительно отталкивает ребёнка («Почему ты не можешь поиграть сам?!»). Дети в первой ситуации начинают ощущать, что нормаль­ ные желания быть агрессивным и независимым причиняют боль; во второй они учатся ненавидеть свои естественные зависимые потреб­ ности. В любом случае, важная часть Я ощущается плохой.

Не только ранние утраты, но также состояния, которые осложня­ ют для ребёнка реалистичное понимание произошедшего и нормаль­ ный процесс горя, могут порождать депрессивные тенденции. Одно из таких состояний связано с развитием. Двухлетние дети просто слиш­ ком малы, чтобы полностью осознать, что люди умирают и почему они умирают, и неспособны оценить сложные межличностные мотивы, та­ кие как «Папочка любит тебя, но он переезжает, поскольку они с ма­ мочкой не подходят друг другу». Мир двухлетнего ребёнка ещё ма­ гический и категоричный. На высоте осознавания вещей в жёстких категориях хорошего и плохого малыш, чей родитель исчезает, мо­ жет создавать предположения о собственной неправильности, кото­ рым невозможно противодействовать даже разумными обучающими комментариями. Крупная утрата во время фазы сепарации-индиви­ дуации практически гарантирует некоторую депрессивную динамику.

Другие обстоятельства включают пренебрежение со стороны членов семьи по отношению к потребностям детей, когда дети стал­ киваются с трудностями, и невежество в вопросах того, насколько необходимы детям объяснения, противодействующие их морализа­ торским интерпретациям, изобилующим идеями отношения. Дол­ госрочное исследование Джудит Валлерстайн (Judith Wallerstein) о последствиях разводов (Wallerstein & Blakeslee, 1989; Wallerstein & Lewis, 2004) продемонстрировало, что главным предиктором неде­ прессивной адаптации к разводу родителей, помимо отсутствия по­ кинутости со стороны родителя, лишённого права опёки, являет­ ся получение ребёнком точного и адекватного возрасту объяснения, что же пошло не так в браке родителей.

Ещё одно обстоятельство, которое способствует депрессивным тенденциям, — семейная атмосфера, в которой не поощряется печаль. Когда родители и другие опекуны моделируют отрицание грусти или настаивают (например, после ожесточённого развода), чтобы ребёнок принял семейный миф, будто всем лучше без утраченного объекта, или требуют от ребёнка подтверждения, что он не страда­ ет, печаль ребёнка может уйти вглубь и со временем принять форму убеждения, что что-то не так в нём самом. Иногда дети чувствуют интенсивные неозвученные усилия со стороны чрезмерно эмоцио­ нально обременённого родителя, пытающегося защитить себя от большей печали, будто бы признавая, что печаль эквивалентна рас­ ставанию. Ребёнок, естественно, делает вывод, что печаль опасна и что потребность в утешении разрушительна.

Иногда превалирующая моральная установка семейной систе­ мы состоит в том, что грусть и другие формы заботы о себе и са­ моутешения являются «эгоистичными», «потакающими своим слабостям» или «просто жалостью к себе», будто такие явления из­ начально заслуживают презрения. Подобное вызывание чувства вины, а также связанные с ним наставления горюющему ребёнку пе­ рестать ныть и взять себя в руки прививают одновременно потреб­ ность скрывать любые уязвимые аспекты Я и, из идентификации с критикующим родителем, последующую ненависть к этим аспек­ там себя. Многих из моих депрессивных пациентов ругали, когда они не могли контролировать свои естественные регрессивные ре­ акции на семейные трудности; будучи взрослыми, они совершали над собой аналогичное психологическое насилие, когда бывали рас­ строены.

Комбинация фактической и эмоциональной покинутости с ро­ дительской критикой с особенно высокой вероятностью создаёт де­ прессивную динамику. Одна моя пациентка, мать которой умерла от рака, когда пациентке было 11 лет, осталась с отцом, который раз за разом жаловался, что её несчастье усугубляло его язву и прибли­ жало его смерть. Другую клиентку её мать называла сопливым ре­ бёнком, когда та плакала, потому что, когда ей было четыре, её на несколько недель отправили в лагерь полного дня. Депрессивный мужчина, с которым я работала, чья мать была грубоко депрессив­ на и эмоционально недоступна в течение его ранних лет, выслуши­ вал, что он эгоистичный и нечувствительный, поскольку хочет, что­ бы она уделяла ему время, и что ему стоит быть благодарным, что она не отправила его в приют. В подобных случаях легко заметить, что гневные реакции на эмоциональное насилие со стороны родите­ ля ощущались бы ребёнком, который и так боится отвержения, как слишком опасные.

Некоторые депрессивные пациенты, с которыми я работала, казалось, были самыми эмоционально проницательными людьми в своих родных семьях. Их реактивность на болезненные ситуации, которые другие члены семьи встречали отрицанием, делали их «ги­ перчувствительными» или «гиперреактивными», и эти ярлыки они продолжали носить, связывая их с общим чувством неполноценно­ сти. Алис Миллер (1975) описала, как семьи могут непроизвольно эксплуатировать эмоциональный талант конкретного ребёнка, в ре­ зультате чего он со временем чувствует свою ценность только тогда, когда служит конкретной функцией семьи. Если ребёнок подверга­ ется насмешкам и патологизированию за эмоциональную одарён­ ность, депрессивная динамика будет ещё мощнее, чем если он про­ сто используется как что-то вроде семейного психотерапевта.

Наконец, мощный причинный фактор в депрессивной динами­ ке — это значительная депрессия у родителя, особенно в ранние годы жизни ребёнка. Тяжело депрессивная мать в отсутствие кого-либо ещё, кто мог бы помочь, будет оказывать ребёнку лишь самый спар­ танский уход независимо от того, насколько искренне она хочет по­ мочь ему начать жизнь из наилучшего положения. Чем больше мы узнаём о детях, тем больше мы узнаём о том, насколько критичны их ранние переживания в формировании базовых установок и ожида­ ний (Beebe et al., 2010; Cassidy & Shaver, 2010; M. Lewis & HavilandJones, 2004; D. N. Stern, 2000). Депрессия родителей глубоко ранит