848

Тома», в которой рассказывалось о горькой участи негров, привезенных в Америку из Африки.

Пленные этих лагерей были хорошо одеты, обуты, хорошо выглядели физически, были веселы и улыбчивы. А вскоре мы узнали, что все они от общества Красного креста получали коробки с продовольствием: мясо (в консервах), сухое молоко, яичный порошок, макароны, печенье, галеты (вместо хлеба), сладости, сигареты. Там я впервые увидел пачки сигарет марки «Кэмел», «Олд Гольд» и др. Кроме того, один раз в месяц пленным разрешалось посылать письма своим родным и близким на Родину и получать письма от них. Время пребывания в плену у них засчитывалось как военная служба с получением воинских званий и денежного содержания, соответственно. Если пленные совершали побег, то на Родине они получали тот или иной орден. Если убежавшему удавалось перейти линию фронта и добраться до своих, то он получал какое-то геройское звание.

Многие из пленных были верующими, поэтому на все три лагеря у них был один вольнонаемный священник, который осуществлял соответствующие службы.

Когда я узнал обо всем этом, увидел условия их лагерного содержания, то в моем сознании наступил первый настоящий «сдвиг». Как же так? Правители буржуазных государств проявляют такую трогательную заботу о своих, а партия и правительство нашего родного социалистического государства считает нас чуть ли не изменниками Родины, хотя те и другие, воюя с нацизмом, выполняли одну и ту же историческую миссию... От законов диалектики не уйдешь. «Бытие определяет сознание».

А что делали в этом лагере мы?

Мы выполняли самые различные внутрихозяйственные работы по обслуживанию союзных пленных. Не хочется признавать, но... были у них как бы в услужении. Хотя и подспудно, но это мы чувствовали всегда. Но надо признать, что союзники никогда и ни в чем не проявляли к нам своего, как бы барского отношения. Всегда были приветливы и внимательны к нам, и если возникала необходимость, то оказывали нам посильную и бескорыстную помощь. А мы – им, соответственно. А это бывало частенько. Приведу перечень некоторых работ, выполняемых нами.

181

1. Общая численность пленных в этом лагере к 1944 году достигла приблизительно 10 тыс. человек. Поэтому каждый день в бараках накапливалось большое количество пустых консервных банок. Их собирала отдельная команда – так называемая «бюксэкомандо» и складировала около лагерной «мусорки». Немецкие солдаты пенсионного возраста на конных фурах с высокими бортами свозили их в большую кучу, расположенную в особой проволочной загородке из «колючки» напротив лагеря, за дорогой. Здесь другие члены команды деревянными молотками плющили их в лепешки на вторичную переплавку.

Союзники, из самых добрых побуждений, специально для нас оставляли некоторые банки почти нераскрытыми: с мясом, сыром, маслом и другими продуктами. За день таких продуктов накапливалось порядочно. Вечером все это приносилось в барак и раздавалось. Все происходило мирно, без обид и нареканий.

Эта команда выполняла и другую очень важную миссию – осуществляла связь между пленными лагерей и мирным населением города, как с немцами, так и частично и с русскими. В тайных карманах членов команды в лагерь проносились не только лук и чеснок, но некоторые детали радиоприемников, и еще коечто... Цепочка эта, несмотря на происки немецких следственных органов, функционировала долго и надежно. Не оставались внакладе и надежные охранники.

Забегая вперед, скажу, что с мая 1944 года такие же коробки с продуктами стали получать и мы. Только не надо думать, что для нас наступила «лафа». Одни и те же консервированные продукты изо дня в день быстро приедались. Неудивительно поэтому, что самым ходовым товаром для нас и для союзников, были лук и чеснок. Одна головка того и другого стоила нескольких пачек сигарет. Обмен – тут же, в загородке.

Приготовление пищи происходило по вечерам, после работы, на массивных чугунных печках наподобие Лодзинских. В бараке была и кухня. В ней по вечерам наш повар выдавал всем приблизительно по 350 г черного, плохо пропеченного хлеба и по чашке крупяной баланды. Не густо, но все же это немного разнообразило наш рацион.

182

2.Администрация и лагеря в зимнее время расходовали большое количество брикета и угля – почти полный пульмановский вагон в сутки. Его выгрузку на железнодорожной станции, перевозку и разгрузку в лагере ежедневно производили 5-7 наших здоровых парней. Среди них был и мой земляк из Свердловска – Евсюнин Алексей – полноватый парень с красивым нежным лицом. Это была «коле-командо».

3.Каждые две-три недели союзникам меняли постельное

белье, поэтому постоянно, в порядке очередности, приходилось заменять его на – чистое. Эту работу выполняла, так называемая «вешэ-командо». Помимо основной работы члены команды осуществляли связь между пленными союзниками, по тем или иным причинам оказавшимся в разных лагерях. Делалось это полулегально.

Несколько человек работали в сапожной и пошивочной мастерской, обслуживая не только пленных, но и немцев. Должность санитара в зубном кабинете исполнял Н. Солдатенко – пленный из Киева. Вскоре он станет центральной фигурой моего повествования. Часть пленных работала даже в немецкой кухне на подсобных операциях: погрузка-разгрузка привозимых продуктов, чистка картошки и др.

Михаил Тикотский, с которым мы в начале 1945-го года совершали из лагеря побег, исполнял обязанности электрика – один на весь лагерь, включая администрацию.

Два человека ухаживали за животными в свинарнике. Один

– тихий и незаметный мужичек из Оренбурга Давыдов – был конюхом.

Руководство и администрация лагеря

Начальником всех трех Саганских лагерей был оберет (полковник). Так сказать, лично, он пленных не касался. Я даже не могу описать его внешность. Он относился к нам более или менее благосклонно. К строгим наказаниям (карцер, те или иные виды штрафных санкций) прибегал, но не часто.

Его ближайшим помощником был местный магнат-майор Якоп. Небольшого роста, в очках с роговой оправой желтого цве-

183

та. Он возглавлял все хозяйственные работы, проводимые в лагере. На стареньком велосипеде он целый день разъезжал по всем объектам, на которых трудились пленные. Нас особым вниманием не удостаивал, но руководителям команд и часовым вполголоса давал какие-то указания и наставления. Таким я его и запомнил. Но неисповедимы пути господни: мы с М. Тикотским в феврале 1945-го волею судьбы оказались с ним в какой-то немецкой каталажке. Более подробно я расскажу об этом немного позже.

Во главе каждого из трех лагерей имелся свой начальник, обычно офицер. Мне запомнился только один из них – гауптман (капитан) Милорадович – серб по национальности. Он возглавлял лагерь, который был рядом с нашим бараком. Доброжелательный, улыбчивый, он, очевидно, изучал русский язык, и при встречах частенько спрашивал меня значения тех или иных русских слов, правильность ударений и др. В конце 1944-го года, уже накануне эвакуации лагеря, спросил меня:

– Когда надо говорить «до свиданья», а когда – «прощай-

те»?

Я немного подумал, улыбнулся и сказал:

– В данной ситуации лучше подойдет «прощайте».

Он понял намек, пожал мне руку, улыбнулся и не очень чисто произнес: «Прощайте». Уходя, всем нам помахал рукой. В феврале 1945-го с ним, а, вернее, с его фотографией, мне позже пришлось встретиться в одном из кабинетов СМЕРШа. Но об этом позже.

Переводчик

Его имя было Андрэ. Но мы, да и немцы тоже называли его просто Андрей. Он не обижался. Это был уже пожилой мужчина с бельмом на глазу. Еще в первую империалистическую он попал в плен к русским. И два года прожил в России. О русских и о России вспоминал с удовольствием. И может быть, поэтому к нам, особенно к молодым, относился немного по-отечески. Жалел нас за то, что у нас такая тяжелая судьба. По воскресеньям приходил к нам в барак, чтоб поиграть в картишки. Если ребята, игравшие с нами, «мухлевали», то очень обижался и спешил уйти

184

домой. Но ребята обещали впредь играть честно, ну и конечно...

проигрывали. Он по-детски радовался и довольным уходил в свою казарму. На прощанье мы давали ему несколько пачек сигарет для своих друзей. Сам он не курил.

Унтер-офицер Форстер

Сам я был в команде «на подхвате». В ней было 8-10 человек. Я немного говорил по-немецки, и поэтому автоматически был в ней как бы за старшего. Шефом команды был чешский немец из г. Марьянская Лазня по имени Антонио Форстер. Но мы обычно называли его Дадон. А меня он называл Отто. У себя на родине он содержал небольшую мастерскую по ремонту автомашин. Может быть, поэтому на фронте он не был. Мужик он был в общем-то покладистый, и мы с ним не раз успешно обделывали кое-какие делишки. Он любил изображать из себя большого начальника, пораспоряжаться.

Раза два его навещала жена с сынишкой. Если мы работали недалеко от «колючки», то приходила посмотреть на русских – какие они? В отличие от мужа, она была улыбчивой и, по всему видать – доброй. Мы, чтоб польстить им, говорили: «Гут фрау. Да и сын твой – весь в тебя». Она сдержанно улыбалась, и было непонятно – верила ли она этому спектаклю?

Но был у него один недостаток – он был холериком. И когда, по тем или иным причинам, у него наступало это состояние – он становился бешеным. Доходило и до рукоприкладства. На следующий день ничего не помнил. К счастью, это случалось нечасто.

Вбараке

Внашем бараке проживало 80-100 человек. По всем показателям – это был настоящий «сброд» в самом хорошем смысле этого слова. Кратко охарактеризую лишь тех, кто больше запомнился и с кем был более близок.

1. Губин. Имени его не помню: мы чаще называли его – Дед. Самый старый из нас.

185

Ему было уже под 60. Москвич. По картотеке – плотник. Но уже после войны я узнал, что перед войной он работал в ЦАГ инженером. В 1941 году, когда немцы были под Москвой, его мобилизовали. В боях был ранен, попал в плен. В лагерях перенес лишения, которые выпали на долю пленных. Был угнан в Германию и каким-то образом попал в Саганский лагерь, который в то время еще только закладывался. И с тех пор является старшим в «боксэ-командо». Был хитер, умен и весел. По вечерам, после работы учил нас, молодых, уму-разуму, в том числе и по женской части. Годы пребывания в плену научили его многому. Так, например, у него была старенькая шинель грязнозеленого цвета, очень просторная с многочисленными тайными карманами. Как я уже сказал ранее, именно эта команда под его руководством осуществляла все торгово-обменные операции с мирным населением города. Контролеры на проходной его хорошо уже знали. В подозрительных случаях (по наводке часовых) они делали ему тщательный «шмон». Но он был спокоен, балагурил с ними, и это поразительно, но он никогда не попадался. После проходной старческой походкой семенил в барак, улыбался, обзывал контролеров «дураками» и из каких-то тайников шинели доставал длинный батон белого хлеба. Все лучше, чем американские галеты или пайка черного хлеба немцев. В «своем деле» он, несомненно, был гением.

2. Солдатенко Николай. Киевлянин. В лагере – санитар у зубного врача. По гражданской специальности – музыкант. Окончил три курса Киевской консерватории по классу трубы. Еще будучи студентом, играл в киевском оркестре кинематографии. Будучи санитаром, он жил как бы отдельно от остальных, но летом 1944-го по моей инициативе мы стали организовывать так называемый «шумовой оркестр» (об этом позже), и тогда он, как профессионал, активно включился в эту затею и стал ее центральной фигурой. А однажды сказал: «Если уж организовывать, то не шумовой, а настоящий оркестр». С этого момента наши усилия были направлены на то, чтобы где-нибудь раздобыть эти музыкальные инструменты. Загорелись!

З. Турнев Саша. Мы спали с ним на одних нарах – он сверху, я – снизу. Небольшого росточка, 18-ти лет, почти мальчик. В

186

жизни барака ничем не выделялся. Но... и это поразительно – обладал абсолютным музыкальным слухом, хорошей музыкальной памятью и художественным свистом! Наши нары частенько превращались в Театр одного актера. По заказу слушателей он «высвистывал» мелодии песен, романсов и даже отрывки из увертюры к «Кармен».

4.Мозговой Василий. Одессит. Не знаю, кем-чем он был в армии, но на «гражданке» – вор-рецидивист по кличке Сонька. Хорошо играл на гитаре, знал много украинских и молдавских песен, но предпочитал отлеживаться в госпитале. Вскоре мы с ним еще встретимся.

5.Масоха Виктор. Украинец. Перед войной работал в киевском цирке в группе гимнастов. Красивый парень с правильными чертами лица, атлетического сложения, но в лагерь прибыл истощенным, вроде нас. В войну – стрелок-радист с Пе-2. В одном из воздушных боев снаряд «эрликоновской» пушки, что установлена на немецком истребителе Ме-109, выхватил из его левого бедра кусок мягкой ткани глубиной сантиметра три. Где-то долго лечился, заметно прихрамывал. Уже в лагере немного поправился. Из двух столбов и ржавой трубы смастерил себе спортивный снаряд (в просторечии – турник). Зачистил трубу от ржавчины и, соблюдая осторожность, стал демонстрировать нам и «солнце», и соскок с сальто

идругие номера цирковой программы. При этом я впервые обнаружил, что исполнение гимнастических номеров цирковой программы заметно отличается от более строгой – спортивной, которую требовал от нас преподаватель физкультуры лейтенант Бибиков в ЧВАУ (Челябинское военное авиационное училище).

6.Мои друзья. Лыткин Юра. Летчик-истребитель. Был сбит в одном из первых боевых вылетов. Старше меня года на два. Немного играл на гитаре, немного пел («Отчего, я сам не знаю, третий тур я не летаю»). Первое время мы с ним работали в одной команде (на подхвате), но потом он почему-то выразил желание стать в бараке поваром. И в этой должности пробыл до февраля 45-го. Подружились мы с ним не по велению сердца, а как земляки: оба с Урала. До войны он жил в Магнитогорске. В той обстановке землячество всегда сближало, даже разных людей.

187

Мазурук Петя. Украинец. По военной специальности – штурман – друзья по несчастью. Лицом очень походил на Гоголя. Был немного националист: очень уж часто восхвалял свою Украину. А я – наоборот – в шутливой форме разыгрывал его, то за причудливую украинскую «мову», например, исполнял арию Ленского (из «Евгения Онегина»): «Звалюсь ли я друком пропэртый, иль мимо сиганэ вона», то за архитектуру их деревень, то еще за что-нибудь. Он очень обижался, но через пару дней все мне прощал, и мы вновь дружески общались.

Миф и легенда о Лепковиче

Когда мы разговаривали с ветеранами нашего барака о том, как обстояли дела в этом лагере во время его зарождения, то в их рассказах часто звучала фамилия Лепкович. Говорили о его загадочной судьбе, о той роли, которую он сыграл в судьбах первых русских, привезенных сюда.

Сведения о нем были довольно противоречивы. Но, ни в какой мере не претендуя на стопроцентную вероятность, я все-таки беру на себя смелость рассказать о нем читателям: очень уж интересна и загадочна его судьба.

Борис Лепкович Борис перед войной был летчиком гражданской авиации. В какой должности, не знаю, вроде бы пилот. Летал по маршруту Москва – Берлин. В это время он познакомился с немецким летчиком Вихманом, который водил самолеты по маршруту Берлин – Москва. Начало войны застало Лепковича в Берлине. Где он находился и что с ним было в первые месяцы войны, – неизвестно.

Когда был организован лагерь пленных летчиков в Сагане, то Вихмана назначили шефом той группы русских пленных, которых привезли сюда для выполнения различных хозяйственных работ. В той же группе оказался и Лепкович. По мнению многих, не без помощи Вихмана. В это время он обладал уже достаточно зрелым возрастом, немного говорил по-немецки, поэтому пленные русские единодушно избрали его своим старостой. Все, кто в это время находился с ним в этом бараке, отзывались о нем только положительно. Он организовывал питание пленных, сделал

188

постоянными команды Вещэ, Коле, Бюксэ и др. Не знаю, по чьей инициативе, но в барак стали наведываться два власовца для пропаганды и вербовки желающих в их армию. Но собрание с ними Лепкович превратил в «Вечер вопросов и ответов». Вопросы к ним со стороны русских были самыми разными: какой будет судьба СССР, если победа в этой войне будет на стороне Германии? Колония? Протекторат? Свободное государство? Германия берет под свое покровительство всю нашу страну, или только до Урала? – и многие другие. И тут обнаружилось, что пропагандисты в вопросах политики – полнейшие профаны. Изредка они появлялись в бараке уже при нас. Но не столько вербовали желающих сражаться во власовской армии, сколько выискивали тех, кто по тем или иным причинам не желал возвращаться на Родину. А таковые тоже были, главным образом, из «нацменов». Власовцы вели себя мирно, даже дружили с нами. У меня сложилось такое впечатление, что они подумывали о том, как бы затесаться в нашу компанию?

К моменту нашего прибытия в Саган Лепковича в бараке уже не было. Старшим по бараку был Курмаев. Не было его и в составе офицеров, прибывших в Лодзь. Исчезновение Лепковича было внезапным и во многом загадочным. Одни говорили, что его упрятал куда-то Вихман. Другие утверждали, что это дело рук ГЕСТАПО. В первые послевоенные годы в нашей стране существовал так называемый Советский комитет ветеранов войны, наподобие нынешней Общественной палаты. Один раз совершенно случайно в составе этого Совета я обнаружил фамилию Лепковича. Но был ли это он – не знаю. Но не теряю надежды, что среди читателей этих строк найдется человек, который сможет пролить свет на эту историю. Чем черт не шутит.

Распорядок дня, быт, культура и прочее

Подъем в 7 утра. Час на туалет и завтрак. В 8 – общее построение перед бараком и развод команд по местам работы. С часу до двух – перерыв на обед. С двух до шести-семи – вновь работа. После семи – ужин и немного свободного времени для души. Где-нибудь в узких проходах между нарами кучка пленных ведет бесконечные разговоры на самые различные темы. Кто-то брен-

189

чит на гитаре или мандалине. Угольщики, умаявшиеся за день, просто валяются на постели – копят силы на завтрашний день. Картежники, приютившись в каком-нибудь углу, азартно «режутся» в «очко», в основном на сигареты. Доморощенные политики обсуждают вопрос о том, какова будет жизнь в стране после войны (конечно победоносной, в этом мы нисколько не сомневались). Всем нам казалось, что она будет распрекрасной. Эх, как мы ошибались!.. Отбой в 11-00.

По воскресеньям нам разрешалось сходить в душевую (она была напротив барака, через дорогу), чтоб постирать белье. Помывочные дни – раз в 2-3 недели. В летнее время многие предпочитали побыть на улице – у барака, чтоб посмотреть как Масоха «крутит солнце», или ведет занятия по типу «Мастер-класс». Любители пения, примостившись на крылечке, под гитару, или мандолину распевают русские и украинские песни. Были слушатели – часовые на вышках.

Особый разговор о книгах и журналах. Книги в бараке были старые, зачитанные до дыр. В основном – русская классика. Но я бы не сказал, что обитатели барака отличались высоким интеллектом . Истинных поклонников русской или какой-либо другой словесности было не так уж много. (А много ли их среди сотрудников нашей академии в наше время??? Вот то-то и оно). Даже Губина, в прошлом инженера, я ни разу не видел за чтением книг. Про себя скажу, что за время пребывания в этом бараке я прочитал только «Войну и мир», «Гранатовый браслет» Куприна, да кое-что из Достоевского.

Но дело в том, что помимо русской классики, на русском языке по рукам ходили книги другого, откровенно антисоветского толка. Печатались они, по-моему, издательством «Медный всадник» (Франция?). Из книг этого плана я прочитал «Жемчуг слез» – автор Черкесе и «Белая свитка» – автора не помню. В первой говорилось о репрессиях, которые проводились в Западной Украине в сороковых годах. Во второй – о деятельности ка- кой-то террористической организации, которая успешно боролась с «русскими оккупантами» в Бессарабии, или Молдавии, тоже в сороковых годах.

190