848

верхнюю одежду и положить ее рядом на снег. Немецкие «шакалы» быстро и тщательно обыскали и нас, и лежащую рядом одежду. Нас построили в колонну по четыре и под усиленным конвоем немецких солдат вывели за ворота.

Прощай, Умань. Спасибо тебе за то, что, хотя и не очень, но была ты к нам все-таки благосклонна и кой-чему научила.

Больше всего я боялся, что немцы погонят нас быстро и мне, с самодельной тросточкой, без костыля, идти будет трудно. Но ребята, шедшие во главе колонны, не спешили: всем хотелось побольше побыть «на воле», хотя и под конвоем, но не в душном бараке и не «за колючкой». Да и день выдался замечательный: солнце и слабый морозец. Кроме того, «хромоногих», кроме меня, в колонне было еще двое. Конвой тоже не торопил нас. Оказалось также, что железнодорожный вокзал был недалеко от лагеря и мы, минуя оживленные городские улицы, сравнительно быстро дошли до цели.

Размышления

За вокзалом, в тупике, стояло несколько товарных вагоновтеплушек и один пассажирский. Нас привели к ним. Около теплушек стояла группа немецких солдат (человек 12). Недалеко от них группа легионеров, все в немецкой форме (человек 8). И те, и другие вооружены. Эта была наша охрана в пути. Конвой построил нас в колонну по два, всех пересчитал, передал списки и другие бумаги нашему новому начальнику (фельдфебелю) и удалился восвояси. Мы изучающе посматривали на охранников, они настороженно – на нас.

Здесь я должен сделать небольшое отступление. Дело в том, что в немецкой армии существовал закон, согласно которому солдатам и офицерам, пробывшим на фронте не менее двух лет без перерыва, давали отпуск домой на две недели. Вот эти отпускники и должны были везти нас к месту назначения. В случае побега кого-либо из пленных отпуск отменялся.

Более сложным является вопрос о легионерах. В легионы шли те, кто в той или иной мере пострадал от «Советов»: раскулаченные, репрессированные, кто не верил в победу нашей армии и активно сотрудничал с немцами. Отрицательную роль сыграла

81

также и насильственная коллективизация, неуважительное отношение к чувствам верующих. Кроме того, некоторые регионы бывшего СССР (Западная Украина, Прибалтика) издавна больше тяготели к Западу, чем к России. Это наблюдается и в наше время. Имели место угрозы и различные меры принуждения со стороны немецких служб. Вспомним уже описанную ранее историю с М. Ситник. Формирование легионов происходило преимущественно по национальному признаку: выходцы из среднеазиатских республик, бандеровцы из Западной Украины, прибалты. Все они ратовали как бы за свою национальную независимость и за свою веру. Но, не обладая достаточным материальным, техническим и боевым обеспечением, фактически оказались в составе немецкой армии. Немцы использовали их в различных охранных подразделениях. Но, как стало известно, уже в наше время, например, прибалты служили в немецких подразделениях СС. И украинские, и прибалтийские националисты ненавидели Советскую власть и зачастую использовались немцами в карательных органах. Говорят, отличались особой жестокостью.

После войны многие из них, главным образом командование, были осуждены нашими органами за измену Родине и отбывали наказание в лагерях и поселениях ГУЛАГА, в том числе в Пермской области. Так, например, эстонцы были высланы в п. Приисковая (верховья Вишеры). Работали на лесоповале, без конвоя. В поселке был магазин, пекарня, баня, медпункт. Жили не в бараках, а в небольших домиках. У некоторых были даже приусадебные участки. Это поощрялось, так как сокращались расходы на их содержание. Связь с большой землей (почта, телеграф) осуществлялась через крупное село и леспромхоз Вая.

Вп. Верхняя Язьва и Федорцово «мотали срок» украинские

ирусские бывшие легионеры и полицаи. Летом трудились на лесосплаве, зимой – на лесоповале совместно с нашими рабочими. Получали зарплату, но еженедельно отмечались в комендатуре.

Часть наиболее ярких националистов прошла через печально известный «особо режимный» лагерь №36 у ддеревни Кучино, близ города Чусового. Сейчас это музей «Пермь-36».

82

Внастоящее время, когда история переворачивается «с ног на голову», все они, кто еще жив, провозглашают себя истинными борцами за независимость своей родины при прямом попустительстве властей. Вспомним совсем недавние события с памятником русскому солдату в Таллине. А бывшие бандеровцы свободно маршируют по улицам Киева. А нас, русских, вынесших на своих плечах все тяготы войны, ценой миллионов человеческих жертв освободивших и Украину, и Прибалтику, даровавших народам этих республик свободу, в том числе и свободу волеизъявления, начинают называть оккупантами. Горько, больно, обидно и несправедливо сознавать это, поэтому молчать не могу. Гдето на задворках сознания, как муха о стекло, непрестанно бьется одна навязчивая мысль: «За что боролись?».

Впоследнее время многие крупные эпизоды войны обогащаются новыми фактами, свидетельствующими о том, какой дорогой ценой достигались наши победы над врагом. В этом плане

ябы порекомендовал (кто еще не читал) прочесть книгу В. Астафьева «Прокляты и убиты». Книга повествует о форсировании Днепра осенью 1943 года. Еще недавно мы бодро распевали: «Кто погиб за Днепр, будет жить в веках»... В каких веках? Уже через 60 лет все забыто. Неизменным остается только одно: ГЕРОИЗМ, СТОЙКОСТЬ И ПРИ ЭТОМ СКРОМНОСТЬ РУССКОГО СОЛДАТА, ЕГО ЛЮБОВЬ К РОДИНЕ.

Вподтверждение своих слов приведу еще один случай, свидетелем которого я был уже после войны, осенью 1946 года. В то время я служил в 293-м гвардейском, много раз награжденном стрелковом полку в должности писаря. Полк располагался в г. Слуцке (Белоруссия). В начале сентября в окрестностях Слуцка, у д. Малиновки в полку были запланированы штабные учения в условиях, «приближенных к боевой обстановке». Нас, писарей, по такому случаю прикрепили к начальникам штабных служб: разведка, связь, оперативный отдел и др. Меня назначили в помощь инженеру полка капитану (фамилию не помню). Жили мы у одной бабульки.

Накануне начала учений, уже поздно вечером, капитан приходит к нам и с ходу обращается ко мне:

83

–Писарь, к завтрашнему утру надо срочно подготовить документацию на переправу и форсирование реки Случь.

–Товарищ капитан, но это Ваша забота... При чем тут я? Не обращая внимание на мои возражения, он продолжил:

–Дело в том, что весь этот материал надо привязать к местности и нанести на карту. А я в картах не разбираюсь. По специальности я строитель.

Ни слова не говоря, он положил мне на стол сверток топографических карт, чистую бумагу, цветные карандаши и ушел. Вот оно!!!

Хорошо, что это были только ученья. А если б в боевой обстановке? Началось бы скоропалительное, без всякой подготовки, под огнем противника и под крепкую матерщину командиров, форсирование этой небольшой, но все-таки водной преграды! Сколько наших солдатиков, особенно тех, кто не умеет плавать, понесло бы вниз по течению. Так оно и было за всю войну, наверное, тысячекратно!

Ничего не поделаешь. Приказ надо выполнять. Я просидел над заданием всю ночь. На карте с трудом подыскал место переправы. Не поленился, сходил, осмотрел его «в натуре». При этом обнаружилось, что прибрежная часть поймы речки была заболочена метров 20-30. Для преодоления болота пришлось спроектировать небольшую гать в два слоя бревен (на случай, если форсирование будет происходить с участием тяжелой техники). Рассчитал (честно говоря, весьма приблизительно) необходимое количество бревен. Так как крупного строевого леса поблизости не росло, то я предложил «разобрать» стоящую неподалеку ферму бывшего колхоза. Примерно рассчитал необходимое для этого количество скоб, гвоздей и пр. Не забыл указать и объем земляных работ.

Вот где мне пригодились знания, полученные во время учебы в ЧВАУ по курсу «Картография» и «Тактика земного боя». Уже который раз убедился в том, что ЗНАНИЯ, ПРИОБРЕТЕННЫЕ ГДЕ-ЛИБО И КОГДА-ЛИБО, НИКОГДА НЕ ПРОПАДАЮТ ЗРЯ!!! (Хороший урок для студенчества).

На следующий день карты, расчеты и все прочее я передал инженеру. В деликатной форме попросил его познакомиться с этим материалом: вдруг что-нибудь спросят, или ошибка обнаружится.

84

Учения инспектировал командир нашей дивизии генералмайор, интеллигентный плотный седой мужчина, лет 60-ти. Он собрал командование полка и подвел итоги «учениям», отметив хорошую работу разведки, связи, и даже саперов под командованием инженера полка... ха-ха. А далее началась довольно жесткая критика командиров оперативного отдела, руководивших «боем». Обращаясь к ним, он спросил:

–Кто из вас может продемонстрировать технику рукопашного боя?

В ответ молчание.

–Я так и знал.

Генерал снял шинель, расстегнул пару пуговиц на кителе, попросил принести ему винтовку, прикрепил к ней штык и на глазах у изумленного штаба продемонстрировал, как надо владеть штыком, прикладом, руками и головой. Слегка запыхавшись, сказал:

–Война – искусство, им тоже надо владеть, а не кричать: «Ура, Ура!!!».

Кто-то из штабников произнес:

–Товарищ генерал, но ведь войну-то мы все-таки выиграли.

Генерал вспылил:

– Кто, это МЫ? НЕ МЫ, А ВОН ОНИ. И указал на роту солдат, стоящих невдалеке и, помолчав, добавил – ГОРБОМ СВОИМ И БЕЗ НАДЛЕЖАЩЕЙ ВЫУЧКИ.

Заметьте, дорогой читатель, это сказал генерал, с боями прошедший всю войну. В тот раз, по молодости лет, я как-то пропустил его слова мимо ушей. И только теперь начинаю понимать их глубокий смысл и справедливость. Не в этом ли кроется одна из причин, в результате которой мы потеряли в ту войну 27 млн. человек?

Прощай, Родина

Но пора вернуться к нашим теплушкам. Начальником охраны был фельдфебель. Уже пожилой, небольшого роста, немного суетливый, но энергичный. Он построил нас в колонну по два и на ломаном русском языке произнес речь примерно следующего содержания: «Для вас война окончена. Мы привезем вас к новому

85

месту назначения. Куда? Я пока не знаю. Дорогой будете находиться в этих двух вагонах. В каждом вагоне есть печка. Один раз в сутки будет обед. В пути вагоны будут охраняться вот ими (он кивнул головой в сторону легионеров). Я надеюсь на ваше благоразумие и надеюсь, что мы доедем до места назначения без происшествий».

Нас было 37 человек. Он разрешил нам разделиться примерно поровну. Все это происходило под усиленной охраной и немцев, и легионеров. Мы с майором решили не расставаться и оказались в одной группе. Козлов и Шпак – в другой.

В составе поезда было шесть вагонов. В голове – пассажирский. В нем охрана, связь, кухня и случайные попутчики. Две теплушки с пленными и три обычных грузовых вагона, но с крытыми тамбурами для легионеров. Таким образом, наши вагоны были разъединены, и каждый охранялся с двух сторон легионерами. Они охраняли нас во время движения, немцы – на остановках.

На боковой стенке нашего вагона была широкая подвижная (на роликах) дверь. Закрывалась дверь при помощи двух жестких металлических петель, расположенных как в нижней (угловой) части двери, так и (синхронно) на стенке вагона. Закрывал дверь обычно фельдфебель. У него же хранился и ключ от замка. Ниже проема, во всю длину, была узенькая ступенька, облегчающая вход и выход из вагона. Пишу об этом подробно, потому, что эти обстоятельства окажутся решающими в развитии дальнейших событий.

И вот мы в вагоне. На полу тонкий слой соломы не первой свежести. В центре, напротив двери, – чугунная печка, прикрепленная к полу. Небольшая связка дров и ведерко с брикетом (прессованная, в виде кусочков мыла, угольная крошка). На боковых стенках, почти под потолком, узенькие незастекленные окошки.

Первое время мы бестолково слонялись по вагону, осмотрели печку, дрова, ощупали стенки вагона «на прочность». По одиночке и под конвоем «справили нужду» и дверь закрылась. Сразу стало сумрачно: свет проникал в вагон только через окошечки сверху. Все молчали. Каждый чувствовал и понимал, что это последние минуты, когда мы, хотя и под конвоем и в телячьем ва-

86

гоне, но на своей земле. Какое это оказывается сильное и глубокое чувство – РОДИНА! А что впереди? Новый лагерь, колючая проволока, часовые на вышках, жиденькая баланда, но на ЧУЖБИНЕ! Почти, как в известной песенке П. Лещенко «Я в далеком походе теперь, на чужой стороне». Оказывается, что чужбина – это тоже сильное чувство, только с обратным знаком.

Неожиданно вагон тронулся с места, вначале назад, потом, постепенно набирая скорость, – вперед. Кто-то произнес: «Прощай, Родина». Вскоре стали привычными и стук колес, и редкие гудки паровоза. Как ни странно, но это успокаивало.

В открытые окна задувал холодный воздух. Пора было подумать о тепле. Несколько человек уже копошились у печки. Ни лучины, ни щепок в вагоне не было. Пришлось воспользоваться соломой. Не без труда, но печку удалось растопить. А окна завесили различным тряпьем. В вагоне стало уютно, а у печки сразу же сгруппировалась чуть не половина обитателей вагона.

Под потолком неожиданно для нас загорелась электрическая лампочка. Свет не ахти, тусклый, но все же. И стало ясно, что мы в этом вагоне не первые. Об этом же говорила и изрядно помятая солома на полу. Впрочем, подобный метод перевозки «живой силы» в военное время практиковался чуть ли не во всем мире. Вспомним, как ехали наши девушки из Чапаевска в Глубокую.

Ни я, ни Вахтанг в этих хлопотах участия не принимали. Я – по причине своей инвалидности, Вахтанг – по старшинству. Я обратил внимание на то, что люди работали почти молча, без шуток и командирских указок. Мы все еще мысленно прощались с Родиной. Впереди неизвестность. А, кроме того, мы еще не успели познакомиться: лагерные связи распались, новые еще не оформились, лидеры не определились.

Вахтанг ни в лагере, ни здесь, ни в будущем не пытался каклибо и чем-либо выделить себя. Остальные ни ко мне, ни к нему ни с какими вопросами не обращались. Друг другу в душу старались не влезать. Таков был неписанный закон лагерей. Казалось бы, что в данной ситуации люди одинаковой судьбы должны были легко сближаться, но я этого пока не замечал.

87

Часов у нас ни у кого не было, но в дверные и оконные щели было видно, что на дворе уже сумерки. Пора было подумать о ночлеге. Я больше всего опасался того, что в ночной полутьме мне кто-нибудь наступит на больную ногу, поэтому уговорил Вахтанга улечься на сон в углу вагона, где практически никто не ходит. От холода меня спасала меховая куртка, оставшаяся от комбинезона, а Вахтанга – короткая меховая поддевка под регланом. А моя меховая шапка, которую я смастерил еще в госпитале, оказалась хорошей подушкой. Мы немного подгребли под себя солому и крепко прижались друг к другу, улеглись на сон грядущий. Конечно, то полудремотное состояние, в котором мы все находились, вряд ли можно назвать сном: вагон неистово трясло, он грохотал на стрелках и стыках рельсов, а паровоз почему-то очень часто гудел. Честно говоря, и в современном вагоне не всегда хорошо спится, а уж про телячий и говорить не приходится.

Утром, когда дали свет, я увидел, что многие из обитателей вагона, кто не имел теплой одежды, в беспорядке валялись на полу, скорчившись от холода. Другие, как и мы, дремали, обнявшись, третьи просто сидели на полу, прислонившись к стенке вагона. Постепенно все просыпались. Началась ходьба, приглушенные разговоры. Кто-то пытался растопить печку: в ней еще с вечера осталось несколько тлеющих угольков. Промерзшие за ночь люди жались к ней. Стало ясно, что наше спасение от холода – она.

Наконец, поезд остановился. Послышалась немецкая речь, звук открываемого замка и фельдфебель распахнул дверь. Вагон сразу наполнился свежим морозным воздухом. Перед дверью полукругом стояли немецкие охранники с ружьями «наперевес». Их было человек шесть. Состав стоял на одном из запасных путей какой-то небольшой станции. За пустынным перроном широкое заснеженное поле. За ним небольшая деревушка, дымок из трубы... Кто там, в этих домиках? Как и чем они живут? Вроде, такая мирная картина, если б... если б не настороженные глаза охранников и их пальцы на спусковом крючке.

Фельдфебель встал на подножку вагона, зорко оглядел его внутренность и произнес: «Шайзен, писсен, фюр айн, цвай манн»

88

(в туалет по одному, по два). Никакого туалета, как такового, конечно, не было. Все осуществлялось на открытом пространстве. Два-три охранника деликатно в сторонке о чем-то вполголоса разговаривали. Было заметно, что они тоже чувствовали себя неловко: не профессионалы. Второй вагон с нашими друзьями был закрыт. Разговаривать с ними фельдфебель запретил. Но поискать каких-нибудь дровишек для печки все-таки разрешил: «Абер нихт цу вайт» (но не уходить далеко). Поиски увенчались успехом: мы нашли несколько старых ящиков и полусгнившую шпалу. Не без труда втолкнули ее в вагон: как-никак сиденье. С этого дня дрова для нашей печки стали предметом наших постоянных забот на всех остановках. Это позволило поддерживать маломальски сносную температуру в вагоне.

Попытки узнать у охранников, куда нас везут, успехов не

дали.

Ввагоне мы первым делом уложили шпалу рядом с печкой. Вскоре появились и другие сидячие приспособления, и площадка вокруг печки стала нашим «кубриком», а может и «вече».

После утренней «оправки» все разбрелись по вагону... Одни грелись у печки и травили разные байки, другие, собравшись в кучку, о чем-то негромко беседовали, остальные дремали на соломе.

Вполдень послышался звук открываемой двери. Полукруг охранников, фельдфебель в проеме. Став на приступку, он спросил: «Кто у вас шеф?». Шефа у нас пока еще не было, но мы тут же избрали одного из наиболее авторитетных обитателей вагона, которого все называли Иван Сталинский (о нем позже). Фельдфебель поставил на пол ведро с обедом. Это было нечто среднее между супом и кашей из плохо ободранной овсянки... Рядом, в картонных коробках лежали дюралевые глубокие чашки и уже нарезанные кусочки черного хлеба по 250 г. Еще 100 г фельдфебель обещал выдать вечером к чаю. Иван Сталинский (как-никак шеф) тут же подобрал себе помощников. Они быстро раздали голодному люду чашки, ложки, хлеб. Осторожно, как бы не просчитаться, разлили по чашкам варево. Одни тут же расправились со своей порцией, другие ели задумчиво, не спеша, а некоторые даже подогревали обед на печке. Какой разный народ!

Через полчаса все было закончено. Фельдфебель и двое его помощников из охраны все собрали в ведро и унесли в пассажир-

89

ский вагон. Охранники закрыли дверь, машинист поезда дал протяжный гудок, застучали колеса вагона, под потолком загорелась лампочка. Едем дальше.

Разумеется, что поварешка безвкусной похлебки и кусочек хлеба не утолили в нас чувство голода, которое, постепенно усиливаясь, стало постоянным спутником нашей жизни. Тем ни менее, по русскому обычаю, после обеда многие улеглись подремать. Другие грелись у печки, третьи, примостившись под лампочкой, читали какие-то затрепанные книжки.

Вечером, еще засветло, нам действительно принесли чай, а точнее жиденький горьковатый напиток из ячменного кофе, слегка подслащенный сахаром. Кстати, такой кофе был очень распространенным напитком в Германии военного времени.

Таким, или приблизительно таким, был установлен нам распорядок дня. Поезд шел медленно, подолгу стоял на полустанках, пропуская встречные поезда. Стало ясно, что путьдорога наша будет длинной.

Настало время познакомить читателя с обитателями вагона. Кто мы? Что мы? О чем думаем? Как ведем себя в этой непростой ситуации?

Кто мы?

Сначала мне казалось, что раз мы все – летчики, примерно одного возраста, одинаковой судьбы, то и мыслить, и чувствовать, и вести себя в той ситуации должны примерно одинаково. Но вскоре стало ясно, что все мы совершенно разные. Не говоря уже о том, что и выглядели по-разному. Одни были уже в гражданской одежде, другие в темно-зеленых, не то румынских, не то венгерских шинелях тонкого сукна, некоторые, вроде нас с Вахтангом, еще не успели проститься с нашим летным обмундированием. Приведу краткую характеристику некоторых обитателей вагона, из тех, кто мне больше запомнился.

1. Картежники. Их было четверо. Все небольшого роста, коренастые, с типично русскими лицами, в гражданской одежде «с чужого плеча». До Умани они побывали в других лагерях. Не знаю ни их воинских званий, ни обстоятельств пленения. Каждое утро слегка сполоснувшись чуть теплой водой из чайника, они

90