848

собственное мнение и мужественно отстаивал его. Я даже завидовал ему, удивляясь его умению глубоко осмысливать происходящие в стране события.

После затянувшегося молчания ответное слово взял Иван. Обращаясь к Сибиряку, он сказал примерно следующее:

–То, о чем ты сейчас говорил, – неопровержимо. Но согласиться с тобой полностью я не могу. И вот почему. Первое. Если

бруководство молодой Советской Республики вовремя не приостановило бесконтрольное развитие НЭПа, то через пару лет все бы опять вернулось «на крути своя» со всеми вытекающими отсюда последствиями.

–Значит, ты признаешь, что развитие общества, основанного на частной инициативе, протекает более динамично, чем развитие социалистического?

–Да, признаю. Но к чему это приводит – уже известно. Пришлось бы делать новую революцию. Второе. Красная Армия первоначально была организована для борьбы с контрреволюцией. Позже – для борьбы с интервенцией. Потом – для защиты страны от внутренних и внешних врагов. И вообще государства без армии не бывает. Третье. И самое сложное. Я выскажу свое мнение, не претендуя на его абсолютную истину. В послереволюционный период стало ясно, что мало сделать революционный переворот. Надо еще создать новое государство, аналогов которого в мире не было. И вот на этом этапе, вполне возможно, что его организаторы допускали некоторые ошибки и даже просчеты.

–Стоп, – прервал его Сибиряк, – значит, ты заранее программируешь эти ошибки?

–Не программирую, а допускаю.

–Но ведь в стране были уже Советы? Значит был коллективный разум, который был обязан принять правильное решение?

–Мог бы... Но...

Иван задумался, а потом внезапно спросил:

–Скажи, а ты веришь в нашу победу над Германией?

–Да.

–А ты сможешь предсказать, когда война кончится? Через год? Через два? Будет ли открыт второй фронт? Хватит ли людских резервов на ее окончание? Что делать после окончания вой-

101

ны? Нет, не сможешь. И я не смогу. И Генштаб не сможет. Вот примерно в таком положении было наше руководство в то время.

Сибиряк искоса взглянул на Ивана, улыбнулся и примирительно произнес:

–Это ты хорошо придумал. Молодец. Но все равно, выходит, что ты оправдываешь.

–В какой-то мере да.

Казалось, что наступило примирение. Конец спорам. Но не тут-то было. Сибиряк снова задумался, оглядел окружающих болельщиков и решил продолжить полемику:

–А в более поздний период ошибки и просчеты тоже планировались?

–Это когда?

–А в конце двадцатых и тридцатые годы.

–Что ты имеешь в виду?

–Как что?

И, как когда-то делал Иван, загибая пальцы левой руки, Сибиряк произнес:

–А раскулачивание? А принудительная коллективизация?

Азакрытие церквей и репрессии против служителей культа? А 58-я статья УК? Массовые репрессии 37-38 годов?

Не знаю, чем бы закончилась эта дуэль, но паровоз дал протяжный гудок, скрипнули тормоза. Остановка, на этот раз в ка- ком-то тупике. Открылась дверь, фельдфебель зорко оглядел нутро вагона, объявил: «Шайзен, писсен, або нихт алле». «На оправку, только не все сразу» (вместо «абер» он всегда почему-то говорил «або»). Сразу несколько человек вышли из вагона чтобы глотнуть свежего воздуха да «поохотиться» за дровишками: колесные запасы иссякли быстро. И вдруг на соседнем главном пути мы увидели, что к нам приближается человек в поношенной рабочей одежде, очевидно путевой обходчик, о чем мы догадались по инструментарию, который он нес в большой кожаной сумке. Увидев нас и конвой, он, очевидно, понял, кто мы такие, остановился, опустил тяжелую сумку на землю. Мы быстро окружили его. Посыпались вопросы: «Куда идет дорога?», «Не знаете ли, куда нас везут?» и другие. Из его ответов мы узнали, что ближайшими станциями будут Щепетовка и потом Казатин.

Ая сразу вспомнил повесть Н. Островского «Как закалялась

102

сталь». Где-то здесь Павка Корчагин в Гражданскую войну сражался не то с махновцами, не то еще с кем-то. Подошел Генрих, робко попросил табачку. Путейщик полез в карман одежды и без слов подал ему замусоленный кисет с табаком:

–Извиняйте, самосад. Махры сами давно не видим, а немецкий – дрянь.

Генрих тут же разделил содержимое кисета с такими же, как он, страдателями, пустой кисет отдал обратно, сердечно поблагодарив благодетеля.

Вопросов у нас было еще много, но путейщик перебил нас:

–Как дела на фронте?

Что ответить? Но все же кто-то сказал.

– Наступают наши.

Увидев приближающихся конвоиров, он торопливо произ-

нес:

– Ох, ребятки, бои опять будут тяжелые. Составы с боевой техникой идут на восток беспрестанно.

На этом беседа с ним, к сожалению, закончилась. Подошли два охранника и не очень вежливо сказали: «Вэг. Вэг. Фербетон» (запрещено). Путеец, было, огрызнулся, но подошел фельдфебель и всем велел забираться в вагон: «Миттагэссен» (на обед). Два солдата уже подносили к загону баланду.

Так мы узнали, в каком направлении движется состав. Пока еще Украина.

Серьезный разговор

То ли спорщики выдохлись, то ли всех растревожила встреча с путейщиком, но политические страсти в тот вечер поутихли. Коллектив распался на мелкие группы. Но ненадолго. На следующий день Иван, раскочегарив печку, пригласил Сибиряка на «последний решительный бой».

–Ну, если последний, да еще и решительный, то можно, – и не очень охотно, но все-таки подошел к печке и уселся на шпалу. Без лишних слов Иван продолжил прерванный вчера разговор:

–Слушай, мыслитель, не скрою, я долго размышлял над твоим вопросом о цене Революции и пришел к выводу, что задача эта со многими неизвестными и поэтому неразрешима.

103

–Но свое отношение к тому времени ты можешь высказать?

–Могу.

–Хорошо. Мы слушаем.

–Все, что ты вчера перечислил, в нашей жизни, как говорят, «имело место». Не мне давать ему оценку, тем более задним числом. Но, в целом, к террору я отношусь отрицательно, в отношении религии и кулачества –воздержусь. Колхозы считаю явлением прогрессивным.

–Т-а-а-к. Ясно. А каково твое отношение к человеку в государстве?

–На этот вопрос я отвечу так: ты рассматриваешь человека,

как некую абстрактную личность, которой государство, в котором она проживает, должно оказывать всяческое внимание. А я считаю, что человек, к примеру, крестьянин – это производитель продукции, которую он обязан создавать для населения данного государства. Например, он произвел молоко. Часть его он оставляет себе на пропитание. Другую – везет на местный маслосырзавод для продажи. А вот дорогу на этот сырзавод делает государство. И так во всем. Сталевар варит сталь, ученый проектирует новые машины, инженер строит завод по их производству. В деревне мужики строят больницу, а государственный мединститут готовит врачей для нее. Вот так мне видится взаимодействие между личностью и государством. Такая система действует во всем мире. Она надежна и работает в автоматическом режиме.

–Ну, что ж. Система хорошая, а если в ней происходит

сбой?

–В таких случаях правительство, ученые, политики должны выявить причину сбоя и принять меры по его устранению.

Сибиряк молчал, обдумывая сказанное. В разговор вмешался один из присутствующих:

–Иван, как это у тебя все гладко получается?

–А ты, что, не согласен со мной?

–Да. Не согласен. Дело в том, что твой крестьянин, то есть наш колхозник, обложен непосильным налогом, и того молока, которое он отвез на сырозавод, вряд ли хватит на уплату своего нало-

104

га. А ведь колхознику нужны свободные деньги: на одежду, обувь, керосин, страховку, обучение детей, на приданное дочери-невесте и пр. Поэтому он вынужден продавать не только молоко, но и прочие продукты со своего личного огорода почти подчистую.

–Чтоб на все хватило, нужно поднять производительность техникой.

Но спорщики не унимались. Снова посыпались возражения:

–Ха-ха. Вся продукция, которую колхоз выращивает на своих полях, а это, главным образом, зерно и картофель, уходит на уплату горючего и технику этих МТС. А колхоз опять остается ни с чем.

–Не может быть, чтоб ни с чем.

–Ну, кое-что остается, но явно недостаточно для более или менее сносного существования...

–Еще раз повторю, выход из этого состояния – повышение продуктивности полей. А система здесь не при чем. Она еще в стадии становления и будет совершенствоваться. И тот факт, что колхозы и совхозы в тяжелых условиях войны обеспечивают армию продовольствием, говорит в их пользу. Еще неизвестно, как было бы при единоличниках.

В разговор вмешался Сибиряк:

–А в войну с Германией в 14-16 годах без всяких колхозов

исовхозов, без машин и тракторов... что, было хуже что ли?

***

Слушая эти перепалки, я в который раз задавал себе вопрос: «Ну где же истина?». И однажды мне в голову пришла, как мне показалось, очень криминальная мысль: а что, если в наших высших партийно-правительственных кругах происходят такие же стычки. И никто толком не знает, куда и как вести государство?.. Честно говоря, подобные мысли одолевают меня и в наши дни.

***

После обеда все разошлись по своим «лежачим» местам. В своем углу прикорнули и мы с Вахтангом. Напротив улегся Си-

105

биряк. Укрылся шинелью, глаза закрыты, не то спит, не то дремлет. К нему, осторожно перешагивая через ноги спящих, подошел Иван. Наклонился, тронул за лицо.

–Спишь что ли?

–Угу. Чего пришел?

–Подвести итоги наших споров. Мне кажется, что ты, как бы это сказать, зациклился на отрезке времени с 17-го по 40-е гг., то есть два десятилетия, в которые произошли наиболее значительные события нашего государства.

–Не совсем так.

–А как тогда?

Сибиряк открыл глаза, приподнялся на локте и, повернувшись лицом к собеседнику, внятно произнес:

–Отсчет, как ты говоришь «значительных событий», надо начинать раньше – с начала нашего столетия: 1905 г. – первая проба революционных сил рабочего класса, 1907 г. – «царь испугался издал манифест», 1914 г. – война с Германией, в руках народа оказалось оружие, 1917-1922 гг. – революция и Гражданская война. Остальное я уже перечислял. Вот я и думаю: за какие грехи судьба, история, или сам Господь Бог так жестко наказывают Россию? Вроде бы страна-то богомольная?

И, повернувшись к Ивану, глядя ему прямо в лицо, спросил:

–А может у народа грехи-то все-таки есть?

Не чувствуя никакого подвоха, Иван резко возразил:

–Нет, народ безгрешен.

–А царь?

–Не знаю, наверное, тоже нет.

–Тогда за что его свергли?

–Наверное, за то, что не смог устранить череду тех обстоятельств, о которых ты говорил.

–Значит, за то, что оказался неспособным управлять страной в критической ситуации.

–Примерно так.

После непродолжительного молчания Сибиряк продолжал:

106

–Но в одном ты прав, – я, действительно, зациклен. Но зациклен на тех событиях, свидетелем которых был лично в эти последние 10-15 лет. Все остальное оцениваю с позиций школьной программы, не более.

–Постой, – прервал его Иван, – я хочу, чтоб ты понял. В историческом плане эти годы всего лишь миг, и поэтому не надо раздувать их до размеров вселенского масштаба. Ведь в жизни рано или поздно все происходит. Возьмем предвоенные, очень тяжелые годы, но и в них солнце всходило, хорошо ли, плохо ли,

ажизнь налаживалась. Бабы рожали детей, дети ходили в школу, магазины торговали, работали кино и театры. Не так ли?

–Так-то, оно так, да не совсем. Вот ты говоришь, что все как бы проходит. Нет, не проходит, а все остается в памяти народной, и хорошее и плохое и, в конечном итоге, определяет мировоззрение людей, а, косвенно – и судьбу государства.

–Ну, допустим. А какие события на рубеже 20- 30-х годов ты считаешь судьбоносными для нашей страны?

–Раскулачивание и коллективизацию в той форме, в какой она проводилась, – без колебаний ответил Сибиряк, – ну и террор, конечно.

В вагоне было довольно холодно. Иван, видя, что его кировоградский тезка уже разогревает печку, почти силой потащил Сибиряка на шпалу.

–Пойдем, погреемся, лежа такие вопросы не решаются. Чувствуя, что разговор обещает быть напряженным, к печке потянулись и остальные обитатели вагона. Туда же направились и мы с Вахтангом. У печки, поплотней усевшись на шпале, Иван сразу обратился к Сибиряку:

–Дорогой мой, ты вроде не глупый парень, но как не можешь понять, что наше российское сельское хозяйство надо было переводить на индустриальные рельсы. Ведь нельзя назвать нормальным, когда основными орудиями труда у нас все еще лошадь, соха, серп!

–И как надо было осуществлять этот переход?

–Для этого надо было бедные и середняцкие хозяйства объединить в колхозы и обеспечить их машинами через МТС, что и было сделано.

107

–Стоп! Я понял тебя. А у зажиточных крестьян отобрать землю, сослать их в отдаленные районы страны, уничтожив как класс... Я правильно говорю?

–Да!

–А тот факт, что зажиточное крестьянство, то есть кулаки, поставляли стране значительную часть зерна и другой сельхозпродукции, – это в счет не идет? В который уже раз нашего мужика подкосили под самый корень и подрубили сук, на котором сидели сами.

–Если б этого не сделать, то кулаки уцепились бы за свою землю и стали бы тормозом этому процессу.

–Значит, ты оправдываешь этот акт правительства?

–Не оправдываю, а принимаю как должное.

–Иван, а как тебя по отчеству?

–Семенович я.

–Так вот что, Иван Семенович, я надеюсь, ты имеешь представление о том, что началось в это время в стране?

–А что началось? Образовывались колхозы, совхозы, на полях появились комбайны, трактора, сеялки.

–Не передергивай! Трактора, комбайны появились на полях

в37-38 гг. А что было до этого?

–А что было?

–Голод начался. Страшный голод. И опять, уже в который раз жертвы, жертвы. Не веришь мне, спроси у твоего кировоградского тезки, что было на Украине, сколько погибло народа.

Иван Кировоградский не стал дожидаться вопроса, и, поче- му-то перейдя на украинский, произнес:

–Того точно не ведаю. Але богато... Дюже богато.

А я сразу вспомнил себя в это время. 1931-1932 гг. Сухой Лог Свердловской области. Учился я тогда в 4-ом, мой младший брат во 2-ом классе. Отец работал в ЦРК (Центральный рабочий кооператив) экспедитором. Постоянно находился в разъездах, мы были на попечении матери. Хорошо помню, как она, по утрам отправляя нас в школу, кипятила в чугунке воду, подсыпала в нее немного сахарного песку и туда же крошила хлеб. Не знаю, как назвать это блюдо, но это был наш завтрак. А по вечерам, уже по

108

осени, посылала нас на картофельное поле поискать там картошку. Давала в руки старый отцовский портфель, лопатку без черенка, строго напутствовала:

– Только сторожу на глаза не попадайтесь.

А мы, уже в сумерках, изображая из себя то охотников, то лазутчиков, крадучись подползали к краю этого поля и спешно ковырялись в земле около брошенной ботвы. Бывали рады, если удавалось найти с десяток неподмороженных картофелин. Впрочем, на поле было много и других охотников.

Недалеко от города, в каком-то селе была организована даже коммуна (ее почему-то все называли «кумына»). Но она просуществовала не более года. В нашем классе учился паренек, проживавший в этом селе. Мы сидели с ним за одной партой, поэтому я имел некоторое представление о том что происходило. А ситуация в коммуне, по его рассказам, была катастрофической. Обобществленный скот от бескормицы или погибал, или его приходилось прирезать. Зерно придерживали на предстоящую посевную. За трудодни рабочим давать было нечего. Народ голодал.

В школе, во время большой перемены, нас иногда поили чаем. К нему давали или кусочек хлеба, или дешевенький пряник, и две таких же дешевых конфетки (подушечки). Нам этого было, конечно мало, и поэтому в школу мы иногда приносили немного своего хлеба, в том числе и я. Приносил хлеб и мой сосед (к сожалению, не помню его имени). Но меня всегда удивляло, что его хлеб был какой-то серовато-мышиного цвета. На мой вопрос, чем это объяснить, он ответил, что у них в коммуне к обычной муке добавляют лебеду (семена). Давал мне попробовать его на вкус. Но вот парадокс! Вкус у него был неплохой! А может так с голодухи казалось.

Сейчас, вспоминая то время и ту школу (в бывшем доме священника), я невольно задаю себе вопрос: неужели все это было? А, сейчас, если вижу на помойке кусочки хорошего белого но слегка зачерствевшего хлеба, всегда испытываю нечто вроде стыда за нас, за нынешнее поколение людей. Впрочем, и сам, когда иду на рыбалку, частенько использую хлеб на прикорм...

109

Сибиряк

Но вернемся в вагон.

Обитатели вагона, сгруппировавшиеся у печки, кто с улыбкой, кто с любопытством, ждали, чем закончится этот поединок.

АСибиряк продолжал:

–Ну, убедился? Я понимаю, ты родиной из промышленного района, и поэтому вас это не коснулось.

–А тебя?

–А меня коснулось... В это время кто-то из дальнего угла выкрикнул:

–Эй, братва, а Сибиряк-то оказывается кулачек!

Наступило неловкое молчание. Все повернулись в сторону говорившего. Тот встал и, очевидно сам, не ожидая такого эффекта от сказанного, подошел к печке. Сибиряк посмотрел на него снизу вверх, спросил:

–Кого ты называешь кулаком?

–Ну, крестьянина, у которого много земли и который использует наемный труд. Говорили тут уж достаточно.

А Сибиряк с горькой усмешкой добавил:

–У которого большой живот и он носит жилетку (так изображали кулаков на агитационных плакатах того времени). А у моего отца не было земли, и он не носил жилетку, но его все-таки раскулачили...

–О-О-О! Это уже интересно! И как это случилось? – спросил Иван.

Сибиряк задумался, очевидно, собираясь с мыслями и ре-

шая вопрос о том, стоит ли поднимать эту болезненную для него тему. Долго молчал. Молчали и окружающие.

–Ну, что замолчал? – С некоторой усмешкой спросил Иван.

–Ну, что ж, могу рассказать, – не очень уверенно ответил Сибиряк.

И он поведал нам горькую и печальную, полную драматизма историю о том, как это происходило, которую все выслушали

согромным вниманием.

(Рассказ о том, как происходило раскулачивание в начале 30-х годов, я привожу со слов Сибиряка):

– Я никакой не сибиряк. Моя родина – Ивановская область.

110