848

– Что делать будем?

Меня больше всего интересовало зрение, поэтому попросил его промыть мне глаза.

– Это можно.

В обыкновенной алюминиевой чашке он слегка подогрел воду, слегка покрасил ее марганцовкой, и небольшим ватным тампоном осторожно протер мне оба глаза.

– Видишь?

Я поморгал глазами, закрывал ладонью то один, то другой глаз и к своему удивлению и радости обнаружил, что мой правый глаз, хотя и плохо, но видит!!! Не в силах скрыть радость, я сказал «фельдшеру»: «Спасибо!», словно именно он вернул мне зрение.

–Не за что, – ответил он. – Белки глаз красные, но думаю, что со временем это пройдет. А сейчас иди и ложись на свою койку.

Обернувшись, я увидел, что майор стоял сзади и внимательно следил за происходящим. Увидев мое улыбающееся лицо, он тоже слегка улыбнулся. А я, впервые увидев его обоими глазами, как-то враз обнаружил, как он постарел за эти дни. Это было заметно по его седеющей двухнедельной бороде и по легкому седому пушку на лысеющей голове.

«Фельдшер» приготовил раствор марганцовки, вату, пинцет, и, присев на койку майора, приступил к извлечению осколков. Эта процедура оказалась не очень болезненной. Я в шутку назвал ее «извлечение квадратного корня». Не знаю, был ли он знаком с математикой, но шутка ему понравилась.

Все выковырянные осколки он складывал в стакан с марганцовкой. Работа продвигалась успешно, и через полчаса на дне стакана лежало с полдюжины наиболее крупных стеклянных осколков.

–На сегодня хватит: ранки кровоточат. Придется лицо забинтовать. Это уже ... ерунда. Главное я ВИДЕЛ! ВИДЕЛ!

«Извлечением квадратного корня» мы занимались дня четыре. За это время в стакане накопилось 24 крупных стеклянных осколка. С мелкими он возиться не стал. Они, кстати, сохранились у меня и до сегодняшних дней.

71

Кэтому времени ранки подсохли и «фельдшер» снял с лица

иглаз бинты. Но тут я вспомнил про осколок в ноге.

– Покажи, – попросил он.

Ранка, не более сантиметра, была открытой. Болевые ощущения, особенно при ходьбе, не проходили. «Фельдшер» осторожно прощупал область ранки, смазал ее йодом и, помолчав, сказал:

–За это не берусь. Я не хирург. В лагере есть еще один главный госпиталь, но там скажут это же. А, кроме того, попадать туда я не советую: друзей своих можете порастерять...

Примерно на третий день нашего здесь пребывания в госпиталь вошла молодая красивая статная женщина в гражданской одежде лет 25. Ее сопровождали пожилой мужчина тоже в штатском и полицай. Она поздоровалась с «фельдшером», потом с санитарами. Чувствовалось, что здесь она не впервые. Со словами «Поправляйтесь» положила туберкулезному больному небольшой кулек с яйцами. Увидев нас с майором, обратилась к «фельдшеру»:

–Я вижу, у нас новенькие?

–Да, тоже летчики.

Иони все вместе подошли к нашим койкам. Мы с майором оба встали: как-никак женщина. Ничего не понимая, я с удивлением рассматривал эту процессию. Выручил «фельдшер», сказав нам, что это представители городского общества Красного Креста, шефствуют над нашим лагерем.

– Как Вы себя чувствуете? – обратилась она ко мне.

– Ничего, – ответил я, неопределенно пожав плечами.

– Что с ним? – спросила она у «фельдшера».

– Многоосколочное ранение в лицо и осколок в ноге. Немного подживает.

В это время в разговор вмешался Черепанов. Он попросил даму в следующий раз принести нам хоть какое-нибудь зеркало.

– Хорошо, – ответила она и попросила своего помощника, чтоб он взял это на заметку.

Идействительно, через день полицай, сопровождавший женщину, принес нам небольшой обломок зеркала.

Современный молодой человек, читающий эти строки, может подумать: «Эка невидаль, зеркало. Стоит ли писать об

72

этом?». Но для нас, лишенных элементарных удобств, этот факт оказался не просто событием, а событием немаловажным.

Когда они ушли, я спросил у «фельдшера»:

–Часто они приходят сюда?

–Да нет. Примерно раз в месяц.

–А что, принести зеркало раньше было нельзя? Он долго молчал. Потом произнес:

–Я был против. Опасался вон за них (он кивнул в сторону летчиков). Да и ты еще неизвестно как среагируешь, когда увидишь собственную физиономию...

Самое печальное заключалось в том, что он был почти прав. Оба летчика молча лежали на своих местах и вовсе не спешили взглянуть на то, какими они стали. Глядя на них, не спешил взглянуть на себя и я. Ситуацию разрядил майор. Он спокойно взял зеркало, повернулся лицом к свету, потрогал густую, двухнедельную бороду, и задумчиво произнес:

–Побриться бы. И вопросительно посмотрел на «фельдше-

ра».

«Фельдшер», наводивший в это время некоторый порядок на своем столе, ответил:

– Ножи, бритвы, заточки и другие острые предметы пленным иметь и хранить воспрещается. Можно и карцер схлопотать. Но в лагере есть парикмахерская. Мастер скоро придет в соседний, за стенкой отсек. Я сообщу вам об этом.

Так мы узнали, что за стенкой, рядом с нами находятся тоже летчики, но не требующие лечения.

Я долго не решался взглянуть на себя в зеркало, но любопытство побороло. Дело в том, что я не раз замечал, что все, кто заводил со мной разговор, почему-то избегали смотреть мне прямо в лицо, а отворачивались в сторону. Я полагал, что это из-за бинтов. А сейчас, мельком взглянув в зеркало, я... я не узнал себя: все лицо было в еще не заживших ранках, густо смазанных зеленкой и йодом, а белки глаз были кроваво-красного цвета. Я испугался: а вдруг это навсегда?

«Фельдшер» сидел на своей койке и молча наблюдал эту сцену. Он не был врачом-профессионалом, не был психологом, но был, видимо, не глупым человеком, насмотрелся всего. Видя

73

мой испуг и замешательство, он все понял, подошел ко мне и произнес:

– Месяца через два-три пройдет, не раньше. Не унывай. Утешает, наверное. Но поверил.

А обломок зеркала долго еще лежал на столе у «фельдшера», как теперь говорят, невостребованным.

Оба летчика надолго замолчали. Радист уткнулся в подушку. Истребитель, у которого ожоги еще не зарубцевались, лежал на спине и молча глядел в потолок, лишенный и этой возможности уткнуться лицом в подушку и, может быть, утереть непрошенную слезу. На фронте и в плену многие детали быта, казалось бы, мелкие, имели другие единицы измерения. Современному человеку это трудно понять и в это трудно поверить.

***

В эти дни все свободное время я усиленно осваивал костыль, подаренный мне Черепановым. Кто как, а я отношу его к великим изобретениям человека. С ним я получил возможность более свободного «перемещения в пространстве». Дня два прогуливался по госпиталю, а потом стал выходить на улицу. Бродить по лагерю без надобности было запрещено, но около барака было можно. Тем более что недалеко от нашего барака располагался «туалет», если его можно было так назвать.

***

Иногда, если не спалось, я вставал пораньше, выходил на улицу и наблюдал процедуру «утреннего развода».

В восемь утра, после завтрака, пленных выводили на утреннюю поверку. Они выстраивались около своего барака в строгую колонну по четыре. Не могу сказать точно, какова была численность пленных в лагере, но, по-моему, не менее тысячи.

Поверку довольно быстро проводили немцы. При этом часто возникали различные конфликтные ситуации: кого-то недосчитали, кто-то болел, кто-то симулировал. Конфликты разрешались уже с помощью полицаев. Все это сопровождалось крепкой руганью и различными ссорами.

После поверки пленные расходились по рабочим командам (арбайтс-командо). В большинстве случаев пленные работали за

74

пределами лагеря. Конвой был смешанный: и немцы, и полицаи. Не знаю точно всех объектов работы, но главнейшие – аэродром и погрузочно-разгрузочные работы на железнодорожной станции. Часть пленных была занята на работах внутри лагеря: баня, уборка территории, кухня, госпиталь, сапожная и пошивочная мастерские, немецкая комендатура.

Дней через пять в лагере с утра начался какой-то переполох: команды не ушли на работу, пленные с худенькими котомками переходили из барака в барак. Немцы и полицаи суматошно сновали из одного барака в другой, постоянно ругались, что-то доказывая друг другу.

Как оказалось, в результате успешного наступления наших войск, немецкое командование было вынуждено ликвидировать лагерь военнопленных в Кировограде. При этом часть пленных прибыла в наш лагерь. Нас это коснулось самым неожиданным образом. Дело в том, что среди прибывших был один квалифицированный врач-хирург. Его поселили в наш барак в отдельную комнатушку. Это был высокий, стройный, с военной выправкой, седеющий мужчина лет 50-ти, с крупными, грубоватыми чертами лица.

Утром следующего дня я поковылял к «отхожему месту» и увидел, как он делал зарядку и даже обтирался снегом. Я был восхищен и даже позавидовал ему. «А ты смог бы так?» – мысленно спросил я себя. Пожалуй, нет. Странно, ему завидую, а сам не могу. Видать, не герой.

После завтрака он был уже у нас. Представился:

– Полковник медицинской службы.

Спросил, кто мы такие? И тут же в сопровождении «фельдшера» подошел к нам. Познакомился с каждым. Поинтересовался жалобами. Дошла очередь и до меня. Увидев меня с разукрашенным лицом (уже без бинтов), вначале даже не понял, что это за чудо?

–Что с ним? – спросил он «фельдшера».

–Многоосколочное ранение со множеством стеклянных осколков. Каждый день выковыривал понемногу.

Увидев мой распоротый сапог, спросил:

–Еще жалобы есть?

75

–Осколок в голеностопном суставе. Болит, но не заживает и не выходит.

–Рентгена у нас нет, но я могу прощупать ранку специальной иглой. Будет больно, может быть даже очень. Если согласны, можем сделать это прямо сейчас.

После некоторых колебаний я согласился. Он сходил в свой

«кабинет», вернулся с длинной стальной иглой с утолщенным, тупым окончанием, наподобие булавы. Я сел на койку майора, положив ногу на свою. Хирург осторожно ввел иглу в рану. Вначале было терпимо, но когда начались поиски осколка, я невольно застонал. Соседи по койкам потом сообщили мне, что даже матерился. Но сам я этого не помню. Вся процедура длилась не более минуты, но мне она показалась вечностью. Когда врач вытащил иглу, я спросил его:

–Ну как?

–Ничего не прощупывается: осколок ушел в голеностоп.

–А что дальше?

–А ничего, найдет там удобное место и останется надолго. Хирург оказался прав. Лет семь назад я проходил комиссию

ВТЭК, и рентген обнаружил осколок в «полном здравии» в «обществе» многочисленных косточек сустава.

Так прожили мы в госпитале уже неделю. И однажды майор попросил меня обращаться к нему не по званию, а по имени Вахтанг. Мало ли что: в лагерях многие жили под псевдонимами. Я все понял без дополнительных объяснений и постарался выполнить его просьбу. И вот однажды я спросил Вахтанга, где сейчас Шпак и Козлов?

– В соседней комнате, за стенкой. Там собрались летчики со всего лагеря. Я уже был там не раз.

В тот же день после обеда мы направились туда. Это была такая же комната как у нас в госпитале. Справа и слева во всю длину комнаты стояли деревянные двухэтажные нары без матрацев и подушек. Между ними, в проходе – большой деревянный стол, на котором была уложена чисто вымытая обеденная посуда

истакан соли. В отличие от госпиталя, здесь было шумно, тепло

ипо-своему уютно.

76

Вкомнате находилось около тридцати человек, преимущественно летчиков. Большинство было уже в гражданской одежде, поэтому я не смог определить у них ни чинов, ни званий... Среди них были и танкисты и даже два моряка.

Многие просто валялись на нарах. Одни читали какие-то потрепанные книжки (представители Красного Креста позаботились об этом). Другие спали, третьи, собравшись в кучки, о чемто оживленно беседовали или спорили. На одном конце стола человека четыре азартно «резались» в карты, на другом выясняли отношения шахматисты, за игрой которых молча наблюдали болельщики. Вахтанга здесь уже знали, поэтому на нас никто не обратил особого внимания. Подошел Козлов и любезно предложил нам табуретки. На мой вопрос, здесь ли Шпак, ответил:

– Да, вон там в углу. Спит, наверное. Мы с ним почему-то мало общаемся.

Вскоре к нам подошел еще один из обитателей комнаты. Коротко поприветствовал Вахтанга: «Здравия желаю». Я сразу обратил внимание на то, что он тоже не назвал его звания. Это был невысокий коренастый парень лет 25-ти с открытым русским лицом. Придвинув свободную табуретку, уселся рядом. Вахтанг был с ним, очевидно, знаком, и представил его мне:

– Это Павел.

Вкомнате его все звали «Пашка», на что он нисколько не обижался.

Немного поговорив, мы вернулись в свой госпиталь, и там

Вахтанг поведал мне весьма драматическую историю про этого Павла.

История эта такова.

Павел был пилотом офицера связи одного из штабов нашего фронта. Офицером связи была женщина майор Мария Ситник. В их распоряжении был старенький самолет У-2, конструкции Поликарпова. («Небесный тихоход» – так ласково называли его летчики). Один раз им поручили отвезти секретные материалы в штаб одного воинского подразделения в прифронтовой полосе. Представители этого подразделения должны были встретить их на одном из полевых аэродромов, недалеко от фронта. Но, пока они летели, обстановка на этом участке фронта резко изменилась, и аэродром был захвачен немцами.

77

Далее рассказ Павла я привожу со слов майора:

– Немцы каким-то образом (очевидно, от служащих порта) узнали о нашем прибытии и поджидали нас. А мы, как обычно, сделали посадку, но немного удивились, что нас никто не встречает. Но вскоре из здания порта вышел какой-то служащий в гражданской одежде и знаками показал нам, чтоб мы подрулили к зданию порта, что я и сделал, но мотор не выключил, а оставил его на малых оборотах. Мы с майоршей (так звал ее Павел в обиходе) осторожно подошли к нему. Он встретил нас спокойно, козырнул, поздравил с удачным прибытием. Кивком головы поздоровался со мной и крепко, за руку, с майоршей. В это время из здания порта выскочило несколько немцев в военной форме. Они быстро скрутили нам руки и увели в здание порта. Ситник не успела опомниться, как ее планшет был уже в руках захватчиков. Все было сделано быстро и четко. Я даже не сразу понял, что мы находимся в плену. Нас обезоружили, надели наручники, затолкали в какую-то машину и под усиленным конвоем привезли в Умань. Майоршу долго допрашивали, меня – нет. Сидел в какойто комнате. Вечером того же дня были уже здесь, в лагере.

Первое время Ситник жила здесь же, со всеми. Позже ее перевели в отдельную комнату.

Немцы сразу же стали ее усиленно «обрабатывать». Дали понять, что за утрату секретных материалов, попавших в руки немецкого командования, у своих ей «не поздоровится»... Ее сравнительно хорошо кормили. Устроили свидание с детьми и матерью, которые, как оказалось, жили недалеко отсюда – в Кировограде. Надо отдать должное, баба она боевая. С немцами вела себя мужественно, даже дерзко.

Через несколько дней их обоих увели в комендатуру и кудато отправили.

С Павлом мы встретились примерно через месяц совсем в ином месте. Но это уже другая история.

***

А время шло. Вот уже полторы недели как мы в госпитале. Стал привычным распорядок дня, лечебные процедуры. Плохо ли, хорошо ли лечили меня, но бинты с лица уже сняты, ранки стали подживать, зрение немного улучшилось. По совету хирурга

78

я с костылем почти каждый день гулял на улице по морозному воздуху, «расхаживая» раненую ногу. Мы подружились с обгоревшими летчиками, узнали обстоятельства их пленения. Узнали, что нашего «фельдшера» зовут Федором. А вот фамилию не помню.

По вечерам, после ужина ко мне на койку частенько подсаживался Черепанов. И мы с удовольствием вспоминали наш родной и такой далекий Урал с его быстрыми реками и бесподобно красивыми скалистыми берегами, Каму, Сылву, Чусовую, необъятную ширь лесов на холмистых взгорьях, Кунгурскую пещеру ну и, конечно, футбольные встречи. Казалось, что все это было давным-давно, в далеком невозвратном прошлом. Я только тогда понял, сколь прекрасна моя Родина. Увижу ли ее когда-нибудь???

Забегая вперед, должен сказать, что лагерь, в котором мы находились, слыл довольно либеральным. Городское общество Красного Креста как могло, помогало больным и раненым. Те из пленных, что работали за проволокой, имели отлаженные связи с городским населением. Трудившиеся на погрузочных работах подворовывали кое-что из продуктов. Среди пленных были мастера по различным поделкам: рамки к фото, кухонная утварь и прочее. Все это сбывали горожанам преимущественно за продукты. Особым авторитетом пользовались художники. Они делали увеличенные карандашные рисунки с семейных фото. К ним обращались и немцы из лагерной комендатуры, делая заказы для себя.

По выходным в городе шумела барахолка, где горожане за бесценок продавали различный домашний скарб или обменивали его на продукты, которые иногда привозили крестьяне из окрестных деревень.

Только не надо путать Уманский лагерь с печально известными Уманскими ямами. Они существовали в начале войны на месте выработанных не то песчаных, не то еще каких-то карьеров. В них немцы сгоняли (другого слова не нахожу) десятки тысяч наших пленных. В карьерах не было ни жилья, ни больниц, ни пунктов приема пищи... Одним словом ничего! Охрана по периметру. За малейшую попытку к бегству – огонь без предупреждения. Пленные гибли сотнями от ран, болезней и голода. Точно не знаю, до какого времени просуществовали эти «ямы». Наверное, до зимы 1942 года.

79

Следует также иметь в виду, что на рубеже 1943-1944 гг. и обстановка на фронтах изменилась в нашу пользу, да и немец стал не ТОТ. Прозрел! Отсюда и было некоторое послабление лагерного режима.

***

Конечно, лагерь, есть лагерь: полуголодное существование, забор, колючка, часовые на вышках, специфический, ни с чем не сравнимый запах переполненных бараков – все это действовало на человека удручающе. Но более спокойное существование в госпитале настраивало нас на некоторую умиротворенность что ли. Стало казаться, что так и будет неопределенно долго... Но судьба готовила нам новые испытания. Все случилось внезапно. Однажды в госпиталь с утра, после завтрака, пришел полицай и, обращаясь ко мне и Вахтангу, приказал одеться. На вопрос «Зачем?» ответил:

–Вас переведут в другой лагерь.

–Куда?

–Не знаю.

Мы стали неспешно собираться. Жаль, что не удалось подлечиться более основательно, что костыль (единственное богатство госпиталя) придется оставить. Пока полицай о чем-то беседовал с «фельдшером», Черепанов успел шепнуть мне, чтоб я ничего лишнего с собой не брал: будет «шмон». Знал, видно, хитрец, что у меня есть небольшой кинжальчик, сделанный мною из самолетной «ленты расчалки», с наборной пластиковой рукояткой. Я хранил его в складках куртки. Жаль, конечно, но пришлось и с ним расстаться, я сунул его незаметно под подушку.

Уходя, мы попрощались с «фельдшером», поблагодарив его за лечение, с санитарами, с летчиками, пожелав им скорейшего выздоровления и благополучного возвращения на Большую Землю – так называли мы Родину.

«Фельдшер» и санитары вышли с нами на улицу. Около барака, в виде некоего подобия колонны, уже стояли обитатели соседнего барака. Мы пристроились в хвосте. Полицай привел нас на плац. Там нас быстро построили по одному в ряд, велели снять

80