Часть II

Романтизм как поэзия мечты –

Александр Грин

Введение

Драматического писателя должно судить по законам, им самим над собою признанным.

А.С. Пушкин

Мы назовем этот закон – любовью к сплавленному с душой.

А. Грин

Александр Грин известен в литературе как творец романтического мира, в котором он запечатлел неповторимые черты своего времени, утвердил значение духовного в жизни общества и человека. «Гринландия», созданная писателем – это мир мечты и энтузиастов, вносящих в будничную реальность пафос обновления и защиты идеалов человека.

Страна, вызванная ярким воображением художника, стала символом неизведанного и поэтического, что всегда влечет человека и поддерживает его на жизненном пути. Грин подарил нам самобытный мир, воздействие которого тем более значительно, что многие вопросы, мучившие писателя, остаются актуальными и по сей день. Его творчество помимо конкретно-исторических признаков ХХ века несет в себе общезначимое содержание, обращенное к душе человека и его стремлению к красоте и счастью.

Грин продолжает волновать читателя конца XX – начала ХXI века. Более того, психологическая направленность его творчества становится понятнее и ближе нашему современнику. Мир, созданный писателем, покоряет не только демократичностью позиции, интересом к таинственному и загадочному в жизни, но и той задушевностью мироощущения, утонченной духовностью, которые составляют достоинство романтического произведения и не могут быть восполнены другими художественными методами.

Притягательная сила искусства Грина состоит в том, что и в условиях XXI века оно поднимает человека над обыденностью, очищает его душу, выявляет нереализованные возможности. Писатель утверждает необходимость гуманизации жизни, отстаивает значение человека как личности. «...во мне странное только то, что я всегда надеюсь на невозможное», – говорит персонаж Грина («Серый автомобиль»), и это доверие к жизни, понимание неисчерпанности ее и несводимости к привычному существованию целительно и перспективно. Оно дает ощущение полноты и красочности бытия, способствует внутреннему раскрепощению. Читатель Грина, приобщенный к власти неизведанного, к ярким страстям и поступкам, к торжеству высокого, проникается чувством собственного достоинства, лучше понимает свое назначение и возможности.

Среди многих представлений, сложившихся об Александре Грине, особую устойчивость приобрели два суждения. Одно утверждает несамостоятельность Грина как художника, другое – оторванность его от проблем своего времени и литературного движения. Подобное отношение сложилось еще в дореволюционные годы. В рецензии на сборник рассказов Грина критик А. Горнфельд писал: «Нынешнего читателя трудно чем-нибудь удивить; и оттого он, пожалуй, не удивится, когда, прочитав в журнале такие рассказы г. Грина, как “Остров Рено”, “Колония Ланфиер”, узнает, что это не переводы, а оригинальные произведения русского писателя»¹.

Отношение к Грину как к эпигону европейской приключенческой литературы продолжалось и в советское время. Вот одно из характерных высказываний, в сущности повторяющее мнение А. Горнфельда: «Менее всего в авторе… можно было заподозрить нашего соотечественника и нашего современника. Неизменно казалось, что имеешь дело с каким-то иноязычным, переводным материалом, то ли с нарочито подчеркнутым стилизаторством»².

Считалось, что общественная проблематика чужда творчеству Грина, что он представляет интерес лишь в жанре авантюрно-психоло­гической новеллы. Не удивительно, что имя его «звучало дико и бесприютно, как имя странного и одинокого создателя нереальных, только в воображении живущих людей и стран»³. Отсюда всего лишь один шаг до «создания легенды о Грине как «поэте, потерпевшем крушение в реальном мире, но преуспевшем в области фантазии»⁴.

Однако, несмотря на одиночество, Грин не был представителем жанра, являющегося «не фактом искусства, а фактом редакционного обихода популярных приключенческих еженедельников», как это стремился показать И. Сергиевский⁵. Грин не был феноменом в русской литературе, далеким от ее навыков, вкусов, течений и школ, как думал Л. Борисов⁶.

Творчество писателя является фактом большой русской литературы, ибо оно гораздо серьезнее и проблемнее, чем его представляли недавно. Оно впитало в себя многое из того, что было в европейской литературе конца XIX – начала XX века, и вместе с тем крепко связано с Серебряным веком, с развитием русской действительности, с эпохой жестоких революционных испытаний, с активными поисками в сфере духовной жизни и человеческих отношений. «В основе каждой из лучших его вещей лежит глубокая мысль, близкая, острая насущная для переживаемого им (Грином. – В.Х.) времени, и в этом немалая доля “секрета” его непреходящего успеха»⁷, – отмечает В. Россельс.

Революция поддержала в массах надежду на освобождение от несправедливости, на улучшение социального и духовного положения. Ощутимее и ближе стала мечта о гармоничном обществе, о человеке свободном и прекрасном. «Как в древней Финикии чуть ли не все были заняты изобретением системы алфавита, так и в России конца прошлого века и начала нынешнего изобретали совершенный мир и совершенного человека. Свои варианты предлагали политики и поэты, художники и философы и просто верующие – во всех богов, какие есть! – люди. Одним из искавших был Александр Грин»⁸.

Легенда об отрешенности писателя от литературы и действительности создавалась теми, кому было чуждо направление его творчества и кто не понимал оригинальности гриновского дарования, на первый взгляд, не имеющего сходства с существовавшими в русской литературе формами поэтического мышления.

Необычен уже сам творческий путь Грина. Он начал в русле реалистической прозы, а затем пришел к созданию самобытной романтической формы. Романтизм как типологическое явление к этому времени считался пройденным этапом, возвращение к которому было эпизодическим и неполным. Тем не менее Грин принял его как свой путь литературной жизни и, осмысляя материал современности, развил и обогатил классические принципы романтизма достижениями искусства XX века.

Романтизм Грина был вызван к жизни потребностью своего времени. «Метод Грина, – писал В. Ковский, – имел свои общественные, художественные, биографические предпосылки и возник не на пустом месте, испытав сильнейшее влияние эпохи – не только политических настроений двух русских революций, но и той усиленной тяги русской литературы на рубеже двух веков к субъективности, которая питалась предчувствием грядущих невиданных мятежей...»⁹.

Но есть сторона дореволюционной действительности, к воздействию которой Грин остался равнодушен. Декаданс с его проповедью стихийных инстинктов, культом секса и насилия, с героем, наделенным мелкой психологией и ущербным мышлением, был чужд Грину. В период «позорного десятилетия в истории русской интеллигенции» и затем в 1920-е годы Грин не отказался от исторического наследия русской литературы, от лучшего, что было достигнуто ею на протяжении многих десятилетий. И хотя писатель не связал себя ни с одной из литературных группировок или направлений и твердо сохранял независимость, по сути творчества он был на стороне тех художников, которые в дни безвременья отстаивали право человека на достойное существование, боролись за гуманистическое искусство, вскрывая пороки общества. В лучших произведениях Грин стремился пробудить в людях желание красоты и добра, развенчивал лживость буржуазной морали, восставал против антиэстетической действительности. Он делал это, по мнению А. Овчаренко, «во имя полного счастья людей, не знающих, что такое нищета, унижение, рабство, разврат, честолюбие… во имя бескорыстной, всеобъемлющей, возвышающей любви к людям, книгам, цветам, морям, путешествиям... во имя того, чтобы каждый живущий мог сказать: “Мне хорошо”»¹⁰.

Грин отверг Старый мир, ибо и сам много страдал от него. Биография писателя дает богатейший материал для понимания его эстетического отношения к действительности и стоической жажды красоты и справедливости. Томительно бедная жизнь преследовала молодого Грина, побуждая его запоем читать Майн-Рида, Жюля Верна, Купера, А. Дюма, Р.Л. Стивенсона, Э. По и погружаться в таинственный мир приключений и выдумки. Влияние авантюрной литературы и тонко развитого воображения причудливо скажется в творчестве зрелого Грина. Писатель создавал значительные произведения, не приукрашивая «томительно бедную жизнь», а отрицая ее во имя лучшей и светлой. Его мечта, активная и действенная, не навевает «золотых снов», не уводит в сторону от жизни; она исполнена веры в человека и возможности преобразить мир в соответствии с законами прекрасного.

Тот факт, что и в советский период Грин продолжал использовать сценическую площадку буржуазного общества, вызывал неоднократные упреки в пренебрежении к новой жизни. Поэтому необходимо понять мотивы этой особенности, свойственной, кстати, ряду писателей старшего поколения (Горький, Пришвин, Вересаев, Куприн, Сергеев-Ценский и др.). Во-первых, Грин рассматривал буржуазную действительность как символ старого мира, как модель общества, характерного для XX века и рельефно выявляющего несовершенство человеческого существования. Структура буржуазного общества представляла собой наиболее зрелый, откристаллизованный материал, который позволял утвердить идеи и позиции художника. Эта действительность была лично пережита Грином, и он профессионально владел данным материалом.

Во-вторых, и в советский период обращение к буржуазной действительности стало ширмой, за которой писатель сохранял свою независимость от вульгарных представлений о литературе и способность говорить то, что он считал нужным донести до читателей. Эта маска позволяла Грину высказывать соображения, выходящие за границы прикрепленности к буржуазной сфере и относящиеся к любому общественному строю, в том числе и к социалистическому. Писатель поднимался над временными, социальными, национальными границами к общезначимым представлениям, поддерживал извечное стремление человека к добру, справедливости, высоте духа. Поэтому романтизм Грина, даже по внешним атрибутам, был не столько антибуржуазен, сколько внебуржуазен, или надбуржуазен; он обращал читателей к такому обществу и отношениям, которых еще не было в действительности. Отсюда трагическое признание одинокого мечтателя в «Дороге никуда» (1930): «Я много мог бы сделать, но в такой стране и среди таких людей, каких, может быть, нет»¹¹. В этих словах звучит и горький итог самого художника.

В-третьих, это был способ сохранения дистанции от действительности и официальной идеологии, которая все решительнее вторгалась в писательский мир и ориентировала на выполнение «социального заказа», не считаясь с творческой индивидуальностью художника. Грин не строил иллюзий относительно «перековки» природы человека и создания гуманного общества в ближайшее время. Писатель не принимал всерьез и не разделял эйфорию соотечественников, как и их веру в возможность скорейшего обновления действительности, хотя он, как и они, жаждал справедливой, значительной жизни. В этом смысле обращение к буржуазной атрибутике несло оттенок недоверия, настороженности к планам современников на ускоренное преображение России.

В истории изучения Грина были свои взлеты и длительные периоды молчания. С конца 1930-х годов до середины 1950-х писатель фактически выпал из поля зрения литературоведов. Вульгарно-социологическая критика 1930-х годов препятствовала объективному подходу к творчеству романтика. Затем война 1941–1945 годов отложила эту возможность на более поздний период. Напряженное состояние послевоенного десятилетия с «холодной войной», жесткими идеологическими установками, с кампаниями против «космополитов» не способствовало открытию Грина для читателей.

Лишь с середины 1950-х годов, после развенчания культа личности, в атмосфере надежды на демократизацию общества и свободу стало возможным обратиться к Грину. «Возвращались стихи Ахматовой и Есенина, “Клоп” и “Баня” Маяковского, “Мандат” Эрдмана, картины Петрова-Водкина и Фалька, раскрывались тайники спецхранов в библиотеках; запасники в музеях…»¹². Появились новые журналы: «Юность», «Иностранная литература», «Москва», «Нева», «Вопросы литературы», сборники и альманахи. В литературу пришло поколение, лишенное прежнего страха и оглядки на цензуру. Оно приобщалось к духовным ценностям, сокрытым от народа, было полно энтузиазма и веры в обновление страны...

Вершиной общественного интереса к Грину стали 60–70-е годы. В 1965 году вышло его шеститомное собрание сочинений, выполненное с участием Н.Н. Грин – вдовы писателя. Появились статьи, воспринимающие творчество Грина свежо и ново. В 60–70-е годы были выполнены исследования, определившие направление и уровень отечественного гриноведения. Они легли в основу защищенных кандидатских диссертаций (В. Ковский, А. Ревякина, В. Хрулев, В. Харчев и др.), тогдашних и более поздних публикаций, заложили базу для более детального изучения творческого пути Грина и его вклада в литературу. Активную роль в популяризации наследия Грина стали играть региональные центры, связанные с писателем биографически (Дом-музей А. Грина в Феодосии, центр по изучению творчества А. Грина в Кирове (Вятка).

В 1970-е годы А. Грин был введен в контекст теоретических споров об исторических судьбах романтизма и формах его развития в искусстве XX века. Исчерпанность концепции «реализм – антиреализм», уязвимость воззрений на «открытый» и «закрытый» реализм привели к тому, что прежнее истолкование романтического в советской литературе, его роли и места, отношения к методу и стилю оказалось теоретически дискредитированным. Проблема романтических традиций стала рассматриваться на более широком материале, включающем не только советскую литературу, но и литературу других стран. Обмен мнениями между учеными, координация усилий в решении вопроса дали возможность наметить отдельные типологические закономерности.

В 1969–1970 гг. на страницах «Литературной газеты» и журналов прошла дискуссия, поводом к которой послужила статья А. Овчаренко «Романтизм в советской литературе»¹³. Обсуждение проблемы, привлекло внимание не только к вопросу о романтизме в советской литературе, но и к эволюции его от начала XX века до 20-х годов¹⁴. В этих спорах наряду с творчеством М. Горького, А. Блока, Ю. Яновского, Вс. Вишневского, А. Довженко, К. Паустовского центральное положение занимал А. Грин, поскольку статус его как романтического писателя был наиболее определенен и убедителен¹⁵. И хотя дискуссия не разрешила проблему, а лишь отчетливо обозначила ее на современном уровне и апробировала смелые соображения о романтизме как самостоятельном художественном методе в советской литературе, благотворные последствия ее несомненны. Обсуждение проблемы в значительной мере легализовало романтическое творчество, способствовало изданию ряда авторов и более глубокому осмыслению их наследия. Косвенным результатом дискуссии стало окончательное «возвращение» А. Грина в литературу, обретение им того достойного положения, которое он заслуживал.

В 1972 году в Ленинграде вышла книга «Воспоминания об Александре Грине». В ней собраны свидетельства известных современников (писатели, критики, очевидцы творческого процесса и самого жизненного пути). Для почитателей таланта А. Грина эта книга по насыщенности и значимости содержания стала событием. И хотя отбор материалов был строго продуман и выстроен с учетом цензуры, отдален от личных перипетий и горьких обстоятельств жизни писателя, книга эта стала ценным источником понимания личности А. Грина и его творческого поведения. Прошедшие десятилетия не только не ослабили значения этой книги, но, напротив, укрупнили даже на фоне современного, более детального знания творческого пути А. Грина.

В 80–90-е годы вышли исследования, посвященные творческому пути Грина и литературному контексту¹⁶. Публикуются работы, освещающие изучение наследия Грина в критике¹⁷, связи писателя с художественными исканиями начала XX века¹⁸, анализируются поэтические особенности его произведений¹⁹. Весомым подспорьем для исследователей стало издание в 1991–1993 годах нового собрания сочинений А.С. Грина в пяти томах, включающее малоизвестные тексты прозы, стихов и поэмы, снабженное более подробными комментариями и статьями с современной интерпретацией творческого пути художника²⁰.

В 2005 году в Феодосии–Москве вышли «Воспоминания об Александре Грине», написанные его женой Н.Н. Грин. В последние 11 лет жизни писателя она была его спутницей, помощницей и свидетелем творческой эволюции. Она разделила с ним светлые и горькие страницы совместной жизни. Воспоминания Н.Н. Грин привлекают бесстрашием правды и преданностью писателю, самоотверженностью в защите наследия художника и памяти о нем.

Благодаря усилиям жены был сохранен архив А. Грина, открыт музей в Феодосии, а затем дом-музей в Старом Крыму, осуществлено издание шеститомного собрания сочинений А. Грина в 1965 году. Несмотря на трагические обстоятельства в ее судьбе в годы Великой Отечественной войны и в 50-е годы она целенаправленно, с редким упорством возвращала А. Грина читателям.

Воспоминания Н.Н. Грин предельно искренни, откровенны и в то же время полны достоинства и милосердия к недостаткам любимого человека (пьянство, несдержанность, нелюдимость). Она с благодарностью и просветленностью говорит об одиннадцати годах жизни с А. Грином. Особенно ценно то, что воспоминания не ограничены личными отношениями, но включают в себя описание творческого процесса писателя, содержат богатый материал для понимания личности художника. Этому способствуют также и опубликованные записи из дневника и письма к Н.Н. Грин.

Несмотря на скромный тираж книги (2 500 экземпляров) она стала широко известна специалистам и читателям, вызвала благодарные отклики в прессе.

В 2008 году в серии ЖЗЛ вышла книга А. Варламова «Александр Грин». Она стала итогом в создании литературной биографии писателя. Книга вобрала в себя обширный мемуарный и исследовательский материал, накопленный в литературоведении. Достоинства ее определены тем, что А. Варламов – профессиональный исследователь и писатель, органично сочетающий две ипостаси. Живые картины времени, отношений Грина с современниками даны с использованием архивных материалов и тщательным анализом их (особенно раннего дореволюционного периода), с многочисленными свидетельствами современников, которые ранее были недоступны или ограничены по цензурным соображениям. Комментарии ключевых произведений писателя содержат объемные цитирования и выписки текстов общекультурного и историко-литературного значения.

В работе А. Варламова впервые приоткрыты драматические обстоятельства жизни Н.Н. Грин после смерти писателя (вынужденное сотрудничество с оккупационными властями в Старом Крыму, суд, нахождение в ГУЛАГе), стоическая борьба за открытие дома-музея А. Грина в Феодосии и в Старом Крыму, увенчавшаяся достижением заветной цели.

Книга А. Варламова является на сегодня самым полным и современным взглядом на творческую судьбу А. Грина.

***

«Гринландия» – романтизм XX века, в котором традиционные элементы наполняются живым дыханием новой эпохи, ее философско-эстетическим отношением к миру. Данное обстоятельство побуждает рассмотреть его не только как цельный и замкнутый мир, имевший свою предысторию и претерпевающий определенную эволюцию, но и как часть развивающегося типологического явления романтизма. Вследствие этого необходимо осмыслить прозу Грина в ее философско-эстетической сущности, в контексте с общими законами романтического искусства. Без решения этой задачи мы не сможем выйти за рамки локального комментирования писателя, не сможем понять его романтизм как самобытное художественное явление своего времени.