Часть I. Романтизм как миропонимание

Тема 1. Методология изучения романтизма

Поэт – ... представитель мечты; он попирает ногами эту землю, но устремляет свои взоры в иной мир.

В. Гюго

1

Проблема романтизма длительное время находилась на периферии интересов ученых и лишь с 60-х годов ХХ века привлекла активное внимание отечественного и зарубежного литературоведения. Стало очевидным, что без осмысления романтизма – этого крупного художественного явления – трудно верно представить развитие национальных литератур XIX–ХХ веков.

В советский период объективное осмысление романтизма осложнялось воздействием идеологического фактора, а само явление вовлекалось в пространство противостояния разных общественных систем. Отечественные исследователи вынуждены были учитывать это обстоятельство и давать свою оценку происходящему. А. Елистратова отмечала, что «поборники буржуазной культуры цепляются за самые худшие, реакционные явления в истории романтизма как своего рода прецеденты для нынешнего декадентства. Вместе с тем они прилагают всяческие усилия для того, чтобы по возможности обезвредить силу эмоционально-художественного и идейного воздействия революционного романтизма»¹. Об этом же писал и В. Ванслов: «Романтизм находится сейчас в центре идейно-художественной борьбы. Интерес к нему повсеместно активизировался и у нас, и за рубежом. Силы реакции пытаются поставить романтизм себе на службу. Модернисты объявляют его своим предтечей. Декаденты опираются на него в борьбе с реализмом. Вместе с тем передовые силы социализма и демократии видят в романтическом искусстве непреходящие духовные ценности... опираются на него в борьбе за гуманизм и свободу народов»². Специалисты отмечали, что в сферу идеологической борьбы все чаще вовлекаются эстетические художественные проблемы романтизма ³.

Оглядка на идеологический надзор не способствовала полной и объективной оценке явлений. Она ограничивала круг исследуемых произведений, мешала профессиональному общению специалистов. Да и сами тексты писателей, зачисленных в разряд реакционных романтиков, издавались выборочно и ограниченным тиражом.

Тем не менее методология изучения основных направлений литературы была разработана основательно и доказала свою результативность. Именно в 1960–1970-е годы были созданы крупные авторские и коллективные исследования по романтизму, в которых обобщался опыт национальных литератур и европейских регионов, предлагалась типология романтизма, подводился итог накопленным знаниям, обозначались перспективы дальнейшего изучения.

В последние два десятилетия ХХ века началось восполнение «белых пятен» в истории культуры и литературоведении. Для широкого круга читателей были изданы произведения зарубежных романтиков. В академических историях литератур (немецкой, французской, английской) вышли обзорные статьи о романтизме и конкретных писателях. Изданы монографические работы, отражающие современный уровень научной мысли. Все это способствовало более полной информированности о времени романтизма и его интерпретации.

В конце 1990-х годов И. Карташова в статье «Итоги изучения проблем романтизма в отечественном литературоведении» справедливо отмечает, что «обращение к романтизму в ХХ веке предполагало немалую научную смелость и независимость суждений»⁴. Достижения ученых о романтизме сегодня очевидны: «...создана большая научная литература. Можно назвать десятки имен его исследователей: Г.А. Гуковский, Н.Я. Берковский, В.В. Ванслов, А.С. Дмитриев, А.В. Карельский, С.В. Тураев, Ю.В. Манн, Ал.В. Михайлов, Н.А. Гуляев, А.А. Елистратова, Н.Я. Дьяконова, М.П. Алексеев, В.Н. Аношкина, Д.Л. Чавчанидзе, Е.Ю. Сапрыкина, В.И. Сахаров, Ф.З. Канунова, А.С. Янушкевич, К.Н. Григорьян, А.Б. Ботникова, В.Ю. Троицкий и многие другие. Исследование романтизма идет в разных аспектах, используются разные способы анализа. Романтизм рассматривается как тип художественного сознания и литературное направление в своей исторической эволюции, в национальных модификациях, в связях с другими литературными направлениями, как эстетическая художественная система, в своих жанровых формах и поэтике и т.д.»⁵.

Тем не менее удовлетворенность достигнутым вряд ли уместна: «...интенсивность изучения романтизма (по сравнению, например, с огромным увлечением «серебряным веком») в последнее время явно невелика. Специальные исследования, охватывающие целые научные коллективы, сейчас, пожалуй, ведутся только в Томском и Тверском университетах»⁶, – отмечает И. Карташова.

Конструктивному решению проблем романтизма до сих пор препятствует недостаточная теоретическая и практическая разработанность аппарата исследования. Отсутствие единых и достаточно четких представлений о романтизме и реализме затрудняет историкам литературы выход к широким типологическим обобщениям, а теоретикам – нахождение универсальных критериев в оценке романтизма и его дифференциации. Сохраняющаяся неопределен­ность и многозначительность терминов, несогласованность в их употреблении мешают нахождению единых критериев. Разнобой в терминологии ведет к тому, что исследователь, неудовлетворенный имеющимися определениями, либо стремится избегать их и подбирает те, которые, на его взгляд, наиболее точно отражают индивидуальность данного писателя, либо придерживается устоявшейся однозначной оценки, что приводит к нивелированию творчества, а порой и к утрате эстетических критериев.

Сегодня требуется установление единой терминологии, которая обладала бы достаточной определенностью, чтобы исключить двусмысленность толкования, и достаточной широтой, чтобы охватить круг родственных явлений. Внесению терминологической ясности способствовало бы решение следующих задач: а) выработка принципов отбора терминологии; б) нахождение комплекса терминов, который был бы удовлетворителен в пределах от нижнего уровня исследования (отдельное романтическое произведение) до высшего (типологическое обобщение романтизма); в) выявление универсальности и однозначности каждого термина.

Попытки унифицировать терминологический аппарат предпринимались неоднократно, но всякий раз исследователи, сталкиваясь с огромным объемом необходимой работы и ответственностью за предложенные решения, отступали. Естественный процесс «выкристаллизации» понятий и терминов представлялся им более надежным и менее рискованным, чем волевые решения даже самых авторитетных специалистов. В результате неточность литературоведческого аппарата воспринимается не только как неизбежность, вытекающая из природы самой литературы, но и как компромисс, как молчаливая договоренность литературоведов быть терпимыми к разноликости толкования одного и того же термина. И здесь важно, сохраняя толерантность, придерживаться максимально четкого и общеупотребительного смысла используемых понятий.

Перед исследователем романтизма прежде всего встают вопросы методологии: выбор цели, предмета, метода и принципов анализа. Изучение романтизма находится сейчас на том уровне, когда опыт конкретно-исторических исследований побуждает перейти к сравнительно-историческим и типологическим обобщениям. И здесь возможны различные пути. Один путь – изучение национальной формы романтизма сравнительно-историческим методом. Так, «сопоставление русского романтизма с “романтизмами” в других литературах помогает, с одной стороны, уяснить природу этого направления русской литературы первой трети XIX века, поскольку русский романтизм есть романтизм, а с другой – установить его национальное своеобразие, поскольку это – русский романтизм»⁷.

Другой путь – «проследить развитие романтизма в мировой литературе. Эта задача решается на основе изучения романтического направления во всех тех литературах, которые пережили это направление»⁸. В обоих случаях основной интерес заключается «в установлении сходства и различия романтических направлений в разных литературах и в объяснении этих сближений и расхождений своеобразием исторических условий развития литературы в каждой стране»⁹.

Задача осложняется, когда мы обращаемся к романтическим традициям в советской литературе или к романтическому творчеству одного из писателей той эпохи, например, А. Грина, К. Паустовского, Ю. Яновского, Э. Багрицкого и других. В этом случае необходимо уяснить не только особенности советской литературы, но и сущность романтизма «вообще», как типологического явления с его общими «конституционными признаками» (А. Соколов), а также закономерности развития романтизма в русской литературе. При этом основное внимание должно быть сосредоточено на выявлении тех существенных признаков, которые позволяют отнести данное явление к романтической литературе, а также на изучении специфических черт, которые характеризуют данного писателя-романтика как индивидуальность.

Романтизм как общественное движение начала XIX века не ограничен литературой или искусством вообще. Он охватывает не только культуру, но и другие стороны общественной жизни: политику, социологию, философию, религию, естествознание. Правда, влияние его на точные науки не могло быть столь значительным и непосредственным, как, например, в искусстве. Но и в точных науках романтизм сыграл роль стимулятора, принес ряд новых идей и вопросов, вызвал внутреннюю перестройку некоторых областей¹⁰. И все же именно в искусстве романтизм обрел полноту и свободу выражения, породил произведения, вошедшие в мировой фонд культуры человечества. Романтическая литература, музыка, живопись, насыщенные эстетическими и философскими проблемами, открыли богатство внутреннего мира человека, надолго определили пути развития европейского искусства.

Изучение романтизма в пределах литературы осложняется его многоликостью и противоречивостью. Складывается положение, при котором конкретно-исторический подход диктует необходимость в соответствующем теоретическом осмыслении. Чтобы выводы исследований были универсальны и в то же время точны применительно к частному явлению внутри данного обобщения, необходимы верные методологические посылки. Поиск их связан с решением ряда спорных вопросов, в том числе и двух главных: а) признаем ли мы единую сущность романтизма, а, следовательно, и возможность типологического подхода; б) если признаем, то на какой основе усматриваем эту сущность?

Широкий типологический подход позволяет выяснить закономерности романтизма как искусства, направления, метода, его художественные и эстетические принципы. Вплоть до последнего времени исследователи затрудняются дать четкое определение романтизма. Их останавливает индивидуальность каждого из романтиков, национальные и исторические различия, опасность упрощения. Еще Ф. де ла Барт – исследователь романтической поэтики XIX века – с горечью сетовал, что отсутствие точного определения романтизма невольно наводит на мысль: возможно ли оно теперь? И отвечал самому себе: «Мы думаем, что для этого время еще не пришло»¹¹. Проходит больше полстолетия, и исследователь романтизма Ю. Ковалев на материале американской литературы приходит к подобному выводу: «По-видимому, следует признать, что в американском романтизме не было методологического, социально-философского и эстетического единства»¹².

Противники типологического исследования видят общность романтизма лишь в связях и отношениях, которые складываются в процессе его развития. Такая точка зрения ограничивает решение вопроса. Принять ее – значит отказаться от мысли, что существует некая общность эстетико-философских взглядов на сущность человека, искусства и действительности у всех романтиков.

Известно, что между романтиками существуют различные связи и отношения. В одних случаях они касаются принципов творчества, проблематики, стиля, в других – ограничены общностью поэтических приемов и отдельных деталей. Эта близость может быть более широкого и более узкого плана. Можно обнаружить точки соприкосновения у разных видов искусства, например, у литературы и живописи, литературы и музыки, у отдельных этапов романтического искусства или даже у целых национальных культур. Однако каковы бы ни были эти отношения, они не раскрывают природу и специфику романтизма. Подменять ими сущность романтизма неправомерно.

Развитие литературоведения подтвердило правоту тех, кто склонялся к мысли, что «романтизм и его эстетику следует рассматривать не как сумму пестрых и разнородных конкретно-исторических явлений, а как единое и цельное направление историко-художественного процесса»¹³, что «романтизм нельзя понять вне диалектики общего, особенного и индивидуального, которая относится и к идеалу, и к методу, и к стилю романтического искусства, а соответственно и к взглядам романтиков»¹⁴.

1970-е годы оказались наиболее плодотворными в изучении романтизма. В это время опубликован ряд серьезных исследований, посвященных русскому романтизму¹⁵ и романтизму других национальных литератур¹⁶, определенных историко-культурных зон и связям русского романтизма с зарубежным¹⁷.

Объединение усилий ученых в одном направлении привело к созданию работ, в которых проблема романтизма ставилась на широком историческом материале. Так, книга «Европейский романтизм»¹⁸, явившаяся коллективным трудом советских и венгерских ученых, позволила изучить общие закономерности романтизма, его типологию, временные границы, своеобразие национальных путей в европейском контексте и сопоставить закономерности литературы с другими искусствами – живописью и музыкой. Опыт подобного широкого подхода был продолжен и дальше¹⁹.

В 1970-е годы активизировалось и стало более основательным изучение романтического в советской литературе. Этой теме были посвящены исследования, которые внесли заметные изменения в понимание исторических судеб романтизма и его традиций в социалистическом искусстве²⁰.

2

Проблема теоретической общности романтизма связана с принципами внутреннего членения явления на определенные течения и обозначения их. Прежнее разделение романтизма на консервативный (реакционный) и прогрессивный (революционный) неправомерно, поскольку данная терминология представляет однозначный критерий, лишенный универсальности и гибкости. Понятия «консервативный» и «прогрессивный» не отражают эстетическую природу искусства: они взяты из другой области и превращают искусство в художественную адекватность идеологии.

Традиционное содержание понятий «консервативный» и «прогрессивный» романтизм связывается с различными реакциями на события конца XVIII века. Крушение французской буржуазной революции и надежд, связанных с нею, вызвало разочарование и оппозицию в различных слоях. Сторонники феодального развития ненавидели Просвещение, презирали буржуазные нравы, идеализировали патриархальность, монархизм и духовенство. По словам К. Маркса, «первая реакция на французскую революцию и связанное с ней Просвещение, естественно, состояла в том, чтобы видеть все в средневековом, романтическом свете...»²¹. На этой почве возникает «консервативный», или реакционный, романтизм, «имеющий не только ярко выраженную антибуржуазную, но и не менее определенную монархо-аристократическую, религиозно-спириалистическую направленность»²².

Другая разновидность романтизма связывается с разочарованием широких слоев общества в результатах революции и буржуазного прогресса. Ф. Энгельс писал, что новые порядки «оказались самой злой, самой отрезвляющей карикатурой на блестящие обещания философов XVIII века»²³. Прогрессивная оппозиция бичевала буржуа за то, что общедемократические идеалы отброшены или не получили практической реализации. Прогрессивный, или революционный, романтизм антибуржуазен по своему характеру, однако лишен связи с монархической и религиозной идеологией. Как критика слева – он полон бунтарского пафоса и стремления воплотить свои утопические идеалы в жизни. В основу этого разделения положен политический принцип, а сама принадлежность писателя к тому или иному течению определяется «по характеру социально-политических взглядов и деятельности романтиков, по преобладающей связи их с реакционными и прогрессивными силами»²⁴.

Этот подход к романтизму в свое время был подвергнут не только критике, но и известному обновлению. В монографии В. Ванслова «Эстетика романтизма» проводилось более гибкое и сложное толкование данной терминологии. Однако попытки исследователя увязать идеологические и эстетические понятия в едином термине наталкиваются на узость и недостаточность взятых критериев, в результате чего многочисленные оговорки и исключения лишь острее подчеркивают их ограниченность.

Взгляды сторонников подобного разделения таят немало противоречий. Прежде всего удивляет несоответствие принципов исследования. Когда В. Ванслов утверждает типологическое изучение романтизма на основе его эстетики, это не вызывает сомнений и вселяет надежду, что и внутреннее членение романтизма будет определено на основании эстетических признаков. Однако когда речь заходит о разветвлении романтизма, эстетический критерий сменяется политическим и логика исследования нарушается. Если допустить, что романтизм как типологическое явление имеет единую эстетику, но разделяется в политическом плане, то необходимо создать две терминологии, соответствующие двум принципам подхода. Одна из них должна раскрывать эстетическую сторону романтизма, другая – его политическую направленность. Иначе использование одной терминологии в двух разных принципах сглаживает и снимает специфичность каждого из них.

Мы сталкиваемся, далее, с несоответствием традиционного смысла терминов «реакционный», «прогрессивный» тем значениям, которые им придаются. Поскольку одним термином обойтись трудно, В. Ванслов вынужден вкладывать в него несколько значений, в результате чего образуется трехзначность одного термина и запутанность его содержания. Так, с точки зрения политической, романтизм делится В. Вансловым на консервативный и прогрессивный. Если же встать на историческую точку зрения, то весь романтизм представляется исследователю «явлением исторически реакционным в целом, в смысле отрицания всеми романтиками буржуазного общественного развития»²⁵. Прогрессивный (в политическом смысле) романтизм вследствие абстрактности и утопичности его идеалов также относится к этому разряду. «Поэтому любой романтизм в своей сущности реакционен по отношению к капиталистическому развитию истории», – заключает В. Ванслов²⁶.

Итак, мы имеем уже два подхода к романтизму и соответственно два значения одного термина. В политическом плане романтизм делится на консервативный (реакционный) и прогрессивный (революционный). В историческом плане и реакционный, и революционный романтизм воспринимаются как реакционные. На этом характеристика романтизма не кончается, так как есть еще третий аспект исследования – художественный. В этом пла­не «весь романтизм в целом в лице его лучших представителей имел прогрессивное значение», – пишет В. Ванслов²⁷. Здесь вводится другой уровень исследования, и он нуждается в терминологии, которая обозначила бы его специфику. Если же мы ограничимся прежними терминами, это приведет к путанице, так как каждый из них будет употреблен в трех разных значениях. Однако В. Ванслов предлагает смириться с этим обстоятельством: «...понятия “реакционное” и “прогрессивное” как относительные могут употребляться в разных отношениях (историческом, политическом, художественном). При этом каждый раз изменяется их конкретный смысл».

Недостаточность однозначной оценки выступает особенно ярко, когда мы переходим к анализу конкретного творчества художника. Невозможно разделить всех представителей искусства или все произведения на два основных лагеря. И если в литературе еще можно допустить с оговорками и исключениями существование двух тенденций, то в живописи это разделение ослабевает и может быть распространено лишь на небольшую группу художников, в музыке же оно вообще неосуществимо. Разделение романтизма на две противоположные (и никак иначе) тенденции ликвидирует художественную и эстетическую значимость творчества, дискредитирует искусство как явление культуры, обладающее относительной самостоятельностью.

Невозможно согласиться с утверждением В. Ванслова, что «...любой романтизм в своей сущности реакционен по отношению к капиталистическому развитию истории». Факты показывают, что во многих странах прогрессивный романтизм был порожден не оппозицией буржуазному обществу, а национально-освободительным движением или становлением национального самосознания, языка и культуры. Подобные мотивы имели решающее значение для возникновения романтизма в России (декабристы Бестужев, Рылеев), демократического протеста антикрепостнического содержания (Пушкин, Рылеев), для романтизма в Польше (Мицкевич, Дембовский), Венгрии (Петефи), Италии (Берше, Мандзони), Испании (Гутьерес) и в других странах. Исследователь американского романтизма А. Николюкин считает, что корни романтического движения в Америке также уходят «в эпоху войны за независимость, когда сформировалось творчество первого национального поэта-романтика Филиппа Френо»²⁸.

Кроме того, романтическая критика действительности носила не только антибуржуазный характер. В отношении к реальности романтики исходили из мечты об идеальном гармоническом обществе, в котором человек получил бы максимум возможностей для выражения своих талантов. Развенчивая окружающий мир как враждебный и недостойный человека, романтики не столько отвергали его, сколько утверждали мысль о необходимости иного, небуржуазного, общественного устройства. В этом смысле политическая деятельность многих прогрессивных романтиков показывает, что они были стихийными социалистами (Ж. Санд, Шелли, Байрон, Рылеев и другие).

Разделение романтизма на два противоположных течения не соответствует развитию литературы, где часто возникают переходы и борьба разных тенденций даже в пределах творчества одного писателя. Многие деятели искусства были далеки от общественно-политической активности и избегали участия в политических битвах, например, Мюссе, Лист, Нодье. Они не входили ни в одну из группировок, и творчество их трудно отнести к одному из двух течений.

Альтернативность критериев не позволяет учитывать также и эволюцию романтиков. Не все из них были последовательны в своих взглядах до конца, как Шатобриан и Шелли. После французской революции многие отошли от прежних убеждений и отвергли революционный путь преобразования общества.

Разделение романтизма на два течения было выдвинуто М. Горьким и затем поддержано критиками в 1930-х годах во время дискуссии о романтизме²⁹. Участники ее стремились выделить в романтизме прогрессивное крыло и защитить его от вульгарных нападок. Эта тактическая мера получила обоснование и была закреплена в академической и учебной литературе. В результате большая часть романтиков была отнесена в лагерь, идейно чуждый советской литературе. Лишь в конце 1950-х годов начался пересмотр прежнего отношения к романтизму, но принципы разделения оказались живучими до конца советского периода.

Многосторонность романтизма не позволяет заключить его в тесное, однозначное определение. А это, в свою очередь, вызывает вопрос: «Результативен ли вообще типологический подход к романтизму?». Исследователей, отвергающих его, беспокоит не столько невозможность синтезирующего обобщения, сколько опасность упрощения и однозначности. Факт единства романтизма оспаривается многими исследователями. Как показывает польский исследователь романтизма 3. Лемпицкий³⁰, в начале XX века возникла принципиальная полемика на тему единства между знатоком романтизма О. Вальцелем и его противником Ф. Шульцем. Вальцель защищает идейное единство старшего немецкого романтизма и склоняется к возможности синтетического метода. Однако он признает, что всякие обобщения в области истории человеческого духа попирают отдельные факты, ибо эта жизнь и ее развитие слишком сложны для представления их в точных математических формулах. Относительно романтизма Вальцель говорит, что ему один раз нравится односторонне обожать чувство, т. е. идти по пути «Бури и Натиска», а в другой раз – односторонне подчеркивать мышление, т. е. идти по пути культуры Просвещения. 3. Лемпицкий отмечает, что эту точку зрения проводит ряд исследователей немецкого романтизма. Р. Бенц считает, что каждый из романтиков является миром для себя, а их взаимное сходство – это не более чем родственное сходство всего великого и гениального. Г. Рель отмечает, что поэтам и мыслителям причиняют огромное зло, когда вталкивают их в одну «школу» прежде, чем доказать существование этой школы, этим лишают их права на индивидуальность. У Луи Мэгрона возникают сомнения, когда он представляет этику романтизма как единство.

3. Лемпицкий считает, что тенденция к систематизации таит две опасности. Во-первых, в романтизме очень часто необходимо выявить разногласия и противоречия. Во-вторых, надо считаться с тем, в какой степени посмертная трактовка, оперирующая своим понятием стиля, может оценить индивидуальное ядро рассматриваемого явления применительно к данной эпохе или поколению. «Рационалистические склонности, таящиеся в каждой науке, ведут к тому, что все общее, сверхличное начинает главенствовать как нечто, имеющее в логическом смысле более широкую сферу, как нечто более общее, чему следует подчинить отдельные явления», – пишет 3. Лемпицкий и указывает, «что деятельность человеческого духа, особенно у выдающихся людей, обнаруживает такую огромную свободу, что она никогда не позволит подчиниться каким-нибудь категориям»³¹.

Значит ли это, что нет гарантированных путей типологического изучения романтизма? Признание сложности и опасностей, встающих перед исследователями, не означает отрицания поисков их. 3. Лемпицкий, например, считает возможным установить романтические тенденции. «Если мы желаем охватить все романтическое движение как определенное единство, одновременно не приуменьшая индивидуальные достоинства, то нужно ограничиться только констатацией тенденции», – пишет он. Однако само понятие «тенденция» нуждается в пояснении, тем более что оно является основным для выработки синтезов. Исследователь указывает, что тенденция в момент своего обнаружения является результатом определенных соответствий психики индивидов, родственных духовных склон­ностей, из которых вытекает общность взглядов или сходство чувств. Тенденция рождается, распространяется и поддерживается так долго, пока не найдет эквивалента в психике поколения; затем она ослабевает, перекрещивается или соединяется с другой, подвергается пересмотру или какому-то анализу, после которого выступает (как в романтизме) вполне сознательно в виде теории.

В отечественном литературоведении апробировались различные варианты разделения романтизма. Так, крупный знаток русского романтизма И. Замотин различал три его разновидности: индивидуалистический, националистический и универсальный. П. Сакулин видел в романтизме четыре разветвления: философский, сентиментальный, индивидуалистический и романтизм, имеющий свои корни в народности, – народный. А. Соколов усматривал две тенденции романтизма: прогрессивный и регрессивный. У. Фохт намечает четыре типа: психологический, философский, социальный и промежуточный, идущий от психологического романтизма через философский к социальному (романтизм Блока, например). Большинство исследователей русского романтизма выделяют три типа: философский, психологический и революционный. Однако даже применительно к этим трем видам градация сопровождается рядом оговорок, вызванных сложностью и многообразием материала.

В. Кулешов, анализируя типологию русского романтизма в специальной статье, признает, что «понятия и термины, которыми мы оперируем, далеко не совершенны, не всегда имеют предметный характер и не приведены еще в систему научных определений. Так, термин “психологический” романтизм (Жуковский, Козлов) имеет еще в какой-то мере предметно-тематический и даже методологический характер... Противопоставляемый данному типу “революционный” романтизм декабристов определяется уже по своей социально-политической направленности. Нередко революционный романтизм называется “гражданским”»³². В то же время гражданский пафос свойственен не только романтизму декабристов, но и славянофилам Хомякову и Аксакову, хотя природа их гражданственности различна. Исследователи в этом случае нуждаются в дополнительных критериях, которые бы позволили отделить романтизм декабристов, революционный по своему пафосу, от романтизма славянофилов, консервативного по своей сущности.

Много неясностей возникает с понятием «философского романтизма». Одни относят к нему Веневитинова, Одоевского, отчасти Баратынского³³, другие называют еще Шевырева, а также Хомякова³⁴. Как показано в статье В. Кулешова, сложность здесь вызвана тем, что в раздел философского романтизма включаются писатели разных позиций и духовных исканий, в том числе Одоевский, проповедующий интуитивизм, Веневитинов, выражающий оптимистическую уверенность в полном слиянии субъективного и объективного, в безграничные возможности познания, и Баратынский, который, являясь «поэтом мысли», выступал против мысли в поэзии. «Русский философский романтизм выглядит в разных вариантах и должен рассматриваться в исторической динамике», – заключает В. Кулешов³⁵.

Разнохарактерность употребляемых терминов порождена сложностью предмета исследования и невозможностью заключить литературный процесс в жесткие рамки. Поэтому исследователи вынуждены с оговорками использовать данные определения и постоянно иметь в виду их несовершенство. «Можно считать, – пишет В. Кулешов, – что определения романтизма “психологический”, “философский” носят литературоведческий и методологический характер; понятие же романтизм “декабристский” взято из исторической науки, оно социально-политического характера и сложилось сравнительно недавно, – в советское время»³⁶.

Итак, поиски дифференциации романтизма обнаруживают разнородность подходов и отсутствие единых критериев. Думается, что перспективное решение вопроса заключено в рассмотрении романтизма в трех аспектах: историческом, художественном и идеологическом. В историческом плане весь романтизм был прогрессивен: он создал более глубокие и демократические представления о предмете, содержании и цели искусства, усложнил представление о мире и человеке, утвердил принцип историзма, неизмеримо усовершенствовал возможности искусства в психологическом постижении человека. В художественном плане романтизм характеризовался разнообразием ориентации, форм и стилей. Здесь необходимо найти критерии, соответствующие основным типам романтического творчества, определить меру их значимости для развития искусства. В идеологическом плане, определяющем политические позиции писателей, уместны критерии, созданные ранее (революционный, прогрессивный, консервативный, реакционный). Использование их в системе других оценок позволит избежать односторонности и упрощенности в определении как творчества отдельного писателя, так и целого направления или течения внутри романтизма.