Тема 2. Романтическая концепция мира и человека

Искусство удивлять нас приятным образом, искусство представлять перед нами тот или иной предмет так, чтобы он казался странным и все же знакомым, манящим, это и составляет поэтику романтизма.

Новалис

1

Среди вопросов, возникающих при изучении романтизма, центральным является вопрос о его философско-эстетической сущности, о том единстве, которое свойственно романтизму как общекультурному движению. Не без горечи признавал Н. Берковский, что «мы имеем хорошо разработанную историю определений романтизма и не имеем определения его, которое отвечало бы потребностям современной мысли»¹.

Рассматривая основные точки зрения на романтизм в дореволюционных и советских работах, А. Соколов отмечал, что каждая из них обладает известными основаниями и в то же время ни одна не оставляет чувства удовлетворения². Методологическую ошибку этих определений автор видел в стремлении охарактеризовать романтизм по одному исключительному признаку: «Все попытки охватить романтизм какой-то единой формулой неизбежно дадут обедненное, одностороннее и потому неверное представление об этом литературном явлении»³. А. Соколов предлагал «раскрыть систему признаков романтизма и по этой системе определить изучаемое явление»⁴. Признаки эти, по мнению ученого, «связаны между собой, представляют некое единство, в котором есть объединяющее начало».

Принцип, предложенный А. Соколовым, имеет свою предысторию. Усилия многих литературоведов были направлены на то, чтобы выявить совокупность тех признаков, которые делают произведение романтическим. А. Цейтлин, например, указывал на следующие основные признаки: «поход против рационализма, религиозность, интуитивность, индивидуализм, иррационализм, историзм, народность...»⁵. Однако Г. Поспелов оспорил этот путь и показал, что произведение может обходиться и без этих признаков, и наоборот, наличие их может не иметь никакого отношения к романтизму⁶. Так, в Южных поэмах Пушкина нет ни религиозности, ни интуитивности, ни иррационализма, ни историзма, ни даже истинной народности. А между тем эти произведения законченно романтические. «В “Братьях Карамазовых” можно найти, видимо, все приведенные А. Цейтлиным показатели романтизма. Но это произведение невозможно считать романтическим...»⁷.

Определение романтизма по совокупности признаков страдает двумя недостатками. Во-первых, не определен сам принцип отбора данных признаков, а потому список их должен расширяться до тех пор, пока не будет в состоянии охватить особенности всех романических произведений. Задача эта практически невыполнима, так как всегда найдется произведение, выходящее за рамки указанных признаков. Во-вторых, неясно, нужны ли все признаки, чтобы признать произведение романтическим, или достаточно некоторых, даже немногих.

Обнаруживается еще одно затруднение – отсутствие точного и однозначного употребления терминов. Одни и те же понятия оказываются элементами разных литературных направлений и, наполняясь там специфическим содержанием, лишаются единственного смысла. Так, А. Соколов отмечал, что индивидуализм встречается не только в романтизме, но и в модернистских течениях искусства; субъективность же мы встречаем не только в романтизме, но и в сентиментализме, импрессионизме и экспрессионизме⁸. И хотя каждый из этих признаков будет наполняться специфическим содержанием в конкретном художественном направлении, термин во всех системах остается один, что и приведет к смысловой запутанности. Каждое понятие, по существу, получает несколько разных значений и утрачивает устойчивое наполнение.

Поиски типологической сущности романтизма возможны и другими путями. Романтизм целесообразно рассматривать не с точки зрения его целей и задач, а с точки зрения того, как объективно-историческое развитие человека и его сознания проявлялось в теоретических построениях и художественной практике романтиков. Этот подход подразумевает, в первую очередь, осмысление романтизма как исторически закономерного и неизбежного этапа на путях художественного развития человечества. При этом интерес представляет то, чем был вызван романтизм как общественное и культурное движение. Какова его философско-эстетическая концепция мира и человека? Что в духовном наследии романтизма является специфически неповторимым открытием, которое не может быть сглажено или повторено последующим развитием культуры?

Как общественно-историческое и культурное движение романтизм не может быть рассмотрен в отрыве от тех причин и обстоятельств, которые вызвали его к жизни и служили опорой в дальнейшем развитии. Обращаясь к этим причинам, нельзя ограничиваться анализом лишь одной стороны (политической, исторической, гносеологической и др.) и представлять ее как доминирующую; необходимо рассматривать эти мотивы как разные стороны единого общественно-исторического и духовного развития в конце XVIII века.

Социально-исторической предпосылкой романтизма явилась сама переходная эпоха на рубеже XVIII и XIX веков, в которой феодальная система отношений сменялась капиталистической и личность оказывалась в необычной для нее ситуации. Своеобразие этой эпохи состоит в том, что «человек, какому бы он сословию не принадлежит, уже отрывался тогда от своей старой среды, но еще не вошел в устойчивую связь с той общественной средой, так как она только что стихийно зарождалась»⁹.

Эти неопределенные переходные обстоятельства, в которых новые связи были «еще в зародыше»¹⁰, разрушали прежние отношения человека с обществом, но не давали взамен ничего прочного и устойчивого. «На этой общественно-исторической основе сложился особый романтический тип духовного и духовно-практического освоения жизни, основную особенность которого составляет расчет на отдельную человеческую личность как на самоценную силу, которая единственно способна освободить себя и других от чуждых им жизненных обстоятельств и утвердить иной желаемый образ жизни»¹¹.

Представляется справедливым и то суждение, что эти общественно-исторические отношения привели к абсолютной самоценности человеческой личности и ее неограниченных возможностей во всех сферах общественного сознания. Так, отмечал И. Волков, в философии наиболее полным выражением романтического типа сознания явился субъективный идеализм Фихте, провозгласивший «человеческое я» единственной реальностью и всемогущей творческой силой. В политической сфере самым ярким выражением романтического типа сознания и деятельности был бонапартизм, культ Наполеона. В области социологии и политэкономии романтический тип освоения жизни породил целый ряд социальных утопий от феодально-христианских до коммунистических. В литературе он проявился «в виде художественного воспроизведения индивидуального характера как абсолютно самоценного и независимого от окружающих его жизненных обстоятельств»¹².

Существенную роль в формировании романтизма играли кризис идеалов эпохи просвещения и та антибуржуазная реакция, которая возникла после французской революции во многих слоях общества. Идеалы разумного государства, утверждаемые французскими философами XVIII века, были оторваны от возможности действительности и превосходили потребности разви­вающегося класса буржуа.

Во время практической реализации эти идеалы утратили блестящие очертания и превратились в орудие узко классовых интересов. «Государство разума потерпело полное крушение, – пишет Ф. Энгельс, – установленные «победой разума» общественные и политические учреждения оказались злой, вызывающей горькое разочарование карикатурой на блестящие обещания просветителей»¹³.

Антибуржуазная оппозиция включала в себя разные социальные группы – от свергнутых аристократов и феодалов до мелкой буржуазии и пролетариата. Эта социальная разнородность порождала и разные идейные тенденции. К. Маркс неслучайно говорит о двух реакциях на французскую революцию, одна из которых «состояла в том, чтобы видеть все в средневеко­вом, романтическом свете», а другая, соответствующая социа­листическому направлению, «заключается в том, чтобы загля­нуть за пределы средневековья в первобытную эпоху каждого народа» и найти там все самое новое, вплоть до поборников равенства¹⁴.

Однако, несмотря на различие идейных позиций, большинство романтиков занимали антибуржуазную позицию и развенчивали оп­тимизм нового строя. Современные общественные отношения представлялись им неразумными, бездуховными, враждебными человеку и его личной свободе. Это разочарование разрасталось до космического пессимизма и сопровождалось настроением безнадежности, отчаяния и мировой скорби.

Гносеологической основой романтизма явилась опора личности на возможности раскованного сознания, на стремление человека опередить конкретно-историческое развитие действительности и провозгласить свои идеалы как единственно достойные человека. Эта ориентация на высшие духовные представления человека была не только исторически обоснованной и вызывалась героическим периодом буржуазного развития, но и была исторически прогрессивной. Она открывала новый этап в осмыслении человеком окружающего мира и своего места в нем.

Романтики отвергли метафизические нормы, игнорирующие цельность исторического процесса и неизбежную смену прежних отношений новыми. Они пытались диалектически взглянуть на мир, понять законы, лежащие в основе развития. Новое миропонимание было исторически противоречивым, содержало в себе разные тенденции, связанные с наличием разнородных сил в антибуржуазной оппозиции. К. Маркс отмечал, что критика капиталистического прогресса могла быть с точки зрения и феодального социализма, и мелкобуржуазного социализма; притом каждое из этих течений могло наносить в сердце буржуазии острые удары, хотя и оставалось исторически реакционным.

Как духовное и эстетическое явление романтизм связан с философией Канта, Фихте, Шеллинга. Учение немецких классических идеалистов было крупным достижением в развитии человеческой мысли и не имело прямой связи с экономическим строем общества. Как явление переходного периода романтизм подчиняется законам духовного развития, которые могут совпадать с экономическим базисом и с общественно-политической сферой, но могут и расходиться с ними. Впервые это несоответствие отметил Гегель, обстоятельно обосновали его К. Маркс и Ф. Энгельс. Буржуазная революция и романтизм в Европе были следствием крупных исторических сдвигов, вызваны переходным этапом в смене одной общественно-исторической формации другой. На этом уровне европейского развития личность была подготовлена к осознанию себя первоосновой и владыкой окружающего мира.

Интеллектуальное и духовное возрождение, ставшее основой для романтизма, породило соответствующую философию, социологию и даже политику. В течение длительного времени это культурное движение опиралось на возможности самого сознания и потребность человека утвердить свои высшие идеальные устремления в самой действительности. Когда человечество, пройдя полосу этого могучего, но трагического взлета, придет к мысли о зависимости человека от окружающей действительности, его мышление и психология обретут трезвость и точный аналитизм. Эпоха же романтизма принесла упоение личности своими возможностями, пренебрежение к практической стороне жизни.

Учитывая общественно-исторические, литературные и гносеологические истоки романтизма, нельзя забывать и те факторы, которые заключены в природе человека и играют значительную роль в его стремлениях и действиях. Психологические истоки романтизма скрыты в глубоком недовольстве личности своим положением в конце XVIII века и в тех сдвигах, которые произошли в ее мировосприятии. Речь идет о пробуждении индивидуальности и протесте ее против рационализма эпохи просвещения, подавляющего личное «я».

Человек новой эпохи, открывший себя как полнокровный целостный мир, не мог примириться с приоритетом разума над чувством, долга над свободой; он стремился изменить все общественные отношения. Эта внутренне созревшая потребность в обновлении отношений человека с миром была основой общественной психологии в начале романтического движения. Она же определила и тот «взрыв», который возник в психике человека, вынужденного длительное время находиться в рамках жестких нормативных отношений с обществом и поступаться личной свободой.

Б. Рассел, характеризуя эпоху романтизма, обращает внимание на безраздельное подчинение индивидуальности государственным интересам начиная со второй половины XVII века и до Руссо. «Эти отношения, – пишет Б. Рассел, – поддерживались воспоминаниями о религиозных и гражданских войнах во Франции, Англии и Германии. Люди сознавали опасность хаоса, анархических тенденций всех сильных страстей… Благоразумие рассматривалось как высшая добродетель, интеллект оценивался как наиболее эффективное оружие против губительного фанатизма, изысканные манеры превозносились как барьер против варварства. Упорядоченный космос Ньютона, в котором планеты неизбежно вращаются вокруг Солнца по подчиняющимся закону орбитам, стал воображаемым символом хорошего направления. Сдержанность в выражении страсти была главной целью образования и первым признаком джентльмена...»¹⁵.

Бунт индивидуалистических инстинктов против социальных уз является, по мнению Б. Рассела, ключом к пониманию философии, политики, чувств – не только того, что обычно называется движением романтизма, но и его последователей, вплоть до наших дней.

Объяснения Б. Рассела трудно принять полностью, поскольку он игнорирует общественно-исторические и социальные причины эпохи романтизма и сводит их к извечному противоречию культуры и стихии в природе человека.

Безусловно, индивидуалистическая сторона личности получила яркое воплощение в романтическом движении, обнажив не только созидательную, но и разрушительную силу своей страсти. Влияние ее на философию, эстетику и мораль своего времени было значительным. Однако эти обстоятельства не дают основания сводить романтизм к борьбе инстинктов против социальных уз. Романтическое движение было не столь стихийным, сколько интеллектуальным, имеющим целью постичь мир более сложно и многогранно, чем это было в эпоху Просвещения. Как и любое крупное движение, оно включало в себя стихийное начало с разгулом индивидуалистических страстей, но не они определяют смысл и содержание его.

Психологические истоки романтизма заключены и в том извечном, неуничтожимом стремлении человека к идеальному, которое в этот период проявляется наиболее целеустремленно и всеобъемлюще. Эту сторону романтического мироощущения отмечали Гегель, Белинский и сами романтики.

Бунтарскую творческую особенность романтического мироощущения отмечал А. Блок в своей статье «О романтизме». Поэт рассматривал романтизм не только как литературное явление, а, прежде всего, как творческое стремление, присущее истории всего человечества. А. Блок видел романтизм во всяком революционном движении, которое приводит к открытию новых сторон человека или окружающего мира. «Романтизм, – пишет он, – пока есть жадное стремление жить удесятеренной жизнью, стремление создать такую жизнь. Романтизм есть дух, который струится под всякой застывающей формой и в конце концов взрывает ее... он есть вечное стремление, пронизывающее всю историю человечества...»¹⁶.

В романтическом мироощущении А. Блок ценит порыв к новой связи с миром, свойственный человеку и обществу в периоды крупных революционных ломок. К числу таких моментов он относит Великую французскую революцию и события 1848, 1870, 1917 годов.

Романтизм же в узком смысле слова, как литературное течение, рассматривается Блоком как «новая форма чувствования», как «новый способ переживания мира», как «следствие того перелома, совершившегося в душе, которая помолодела, взглянула на мир по-новому, потряслась связью с ним, трепетом, тревогой, тайным жаром, чувством неизведанной дали»¹⁷. Становится ясным, что суждения Блока раскрывают не романтизм как художественный метод, а то духовное и эмоциональное состояние, которое свойственно писателям-романтикам. Не случайно романтизм для Блока – это «условное обозначение шестого чувства».

Обновление мироощущения человека и опора его на самого себя были вызваны также и падением авторитета религии под влиянием науки и духовного развития. Человек, утративший то, чему он длительное время поклонялся, должен был неизбежно прийти к осознанию себя единственным подлинным феноменом жизни. Ф. Энгельс, критикуя Карлейля за попытку создать взамен христианства пантеистическую религию, отмечал, что необходимо «возвратить человеку содержание, которого он лишился благодаря религии, – не какое-то божественное, но человеческое содержание, и это возвраще­ние сводится просто к пробуждению самосознания»¹⁸. «Мы требуем, – писал Ф. Энгельс, – чтобы истории было возвращено ее содержание, но в истории мы видим откровение не «бога», а человека, и только человека...»¹⁹. Не случайно Ф. Энгельс указывал на Гете, искусство которого было освобождено от оков религии и наполнено подлинно человеческим содержанием.

Итак, целый ряд обстоятельств (общественно-исторических, психологических, гносеологических и др.) определил на рубеже XIX века отрыв личности от реальной действительности и потребность ее выяснить отношения человека с миром на крупном философском уровне. Романтики стремились постичь мир в его бесконечности и ощутить полноту власти над ним. Их желание вырваться за пределы конкретно-исторических возможностей и постичь скрытые законы бытия, их намерение изменить мир и его духовное содержание, опираясь на возможности сознания²⁰, обогатили культуру XIX века, привели к коренной перестройке концепции мира и человека.

2

Самым ценным завоеванием романтической концепции является ее диалектика: способность видеть мир в противоречиях и развитии, понять эти противоречия как источник. И хотя диалектика романтиков в основе была идеалистической, это была высшая форма идеалистической диалектики, которая достигла предельной сложности и виртуозности в постижении действительности.

Кроме того, в идеалистическую диалектику уже вливались материалистические элементы и вызывали внутренние противоречия. Стихийно материалистическое отношение к жизни активизировалось уже у передовых мыслителей XVIII века. Оно стимулировалось развитием естественных наук и сказалось в материалистических позициях Гете и Форстера. В философии Канта элементы материализма и диалектика определили его оппозицию феодальной идеологии. Что же касается Шиллера, то он, по выражению В. Асмуса, «движется от Канта к Гете и даже к Гегелю, от идеализма субъективного к объективному, от метафизики к диалектике, от эстетической теории познания к эстетике...»²¹.

Своеобразие диалектического мышления романтиков состояло в том, что оно сосредоточивало внимание на констатации и анализе самих элементов диалектики, но не поднималось до осмысления единства и причин этих противоречий. Исторический уровень сознания романтиков уводил их от прежнего ограниченного понимания синтеза, но не привел еще к синтезу на более высоком уровне. Поэтому основной формой осмысления действительности стал принцип контраста и антиномии. В сознании большинства романтических героев идет непрерывное противоборство диалектических составных (долга и свободы, самообречения и эгоизма, духовных и чувственных стремлений и т. д.), которое воспринимается как источник развития, но не приводит к внутренней целостности и единству.

В основе романтизма лежит понимание мира, включающее всю сложность и взаимодействие духовного и материального, внутреннего и внешнего, сознательного и иррационального. Мир представляется в романтизме как явление движущееся, т. е. находящееся в бесконечном развитии вне нас и внутри нас; как начало движущее, т. е. дающее толчок и начало развития внешнему миру человека; и как начало, движимое, уже самим духовным стремлением и внутренним миром человека. В этом триедином движении мира заключена суть философской концепции романтизма, которая предполагает единство и взаимодействие всех отношений человека с окружающей реальностью.

Диалектичность видения у романтиков является высокораз­витой формой художественного познания мира и человека в его бесконечности и неисчерпаемости. Пути и формы выражения последнего различны. В одних случаях писатель оттеняет бесконечность мира при помощи специфических средств (аллегории, символа, смешения реального и воображаемого и т. п.); в других – аналитическим раскрытием сложности самого человека и его внутреннего мира; в третьих – путем поэтических размышлений автора о противоречивых, зыбких ситуациях и моментах. Но как бы ни были различны приемы авторов, диалектичность мироощущения неизбежно присутствует в их произведениях.

Диалектика романтиков проявилась прежде всего в толковании самого сознания человека в его связи с окружающей жизнью. То, что обычно именуется двоемирием, по существу, есть признание относительной самостоятельности сознания и его неадекватности бытию. Романтики знали, что сознание может опережать развитие действительности, и в своей практике опирались на реальность своих духовных устремлений, считая их столь же правомерной частью действительности, что и остальные. Многие образы романтических произведений являются персонификацией тех идеальных представлений, которые возникали у писателей, но не могли реализоваться в действительности.

Раскованное сознание возвратило свободу художнику и право утверждать свои идеалы, используя условно-фантастические и народнопоэтические формы. Обращение к ним было также не случайным, а определялось философско-эстетической позицией романтизма.

Для выражения новых диалектических воззрений романтики нуждались в художественных формах, которые бы смогли раскрыть их трактовку мира как бесконечности, находящейся в непрерывном развитии и противоречии. Кроме того, перестройка, проводимая романтиками в эстетике и поэтике, предполагала, чтобы эти художественные средства более намекали, нежели объясняли, более создавали ощущение таинственности и бесконечности, нежели говорили о ней. Обращение к народнопоэтическим воззрениям и явилось благодатной почвой для романтиков. Они обнаружили там неисчерпаемые возможности для отражения своих взглядов и многочисленные ассоциации, сближающие их позиции.

Путь к народнопоэтическим воззрениям на мир был прогрессивен не только потому, что привел к изучению прошлого и созданию исторической школы. В народнопоэтическом творчестве романтики увидели стихийно-диалектическое понимание мира, ту образную форму, которая отражала грани нового мировоззрения и служила опорой романтизму в его самоутверждении.

Диалектика пронизывает все стороны романтизма: его мышление, психологию, стиль, философию, эстетику и творческие принципы.

Применительно к мышлению человека диалектика сказывалась в тщательном изучении истинности человеческого суждения, в испытании его на разрушение, в процессе которого выявлялись противоположные точки зрения. При этом сама мысль, процесс ее возникновения и развития становились предметом исследования романтиков и приводили в отчаяние писателей за свое бессилие перед ее властью. «Человеческая мысль не знает границ, – писал В. Гюго, – на свой страх и риск она исследует и изучает даже собственное заблуждение. Пожалуй, можно сказать, что своим сверкающим отблеском она как бы ослепляет самое природу; таинственный мир, окружающий нас, отдает то, что получает, и возможно, что созерцатели сами являются предметом созерцания»²².

В изучении психологии человека диалектика состояла в разрушений нормативных представлений и постижении индивидуальной неповторимости психических свойств личности. Аналитический метод, созданный романтиками, выявлял психику в ее контрастах, необычных сочетаниях и внутренних переходах. Характерным результатом этого явилось предпочтение случайного характерному, исключительного, типическому, условного реальному. Романтическая диалектика открыла тончайшие стороны духовного мира человека, проникла в область подсознательного и интуитивного.

При этом романтики стремились понять законы мышления и психики человека, природу их тайн. Они ввели утонченный интеллектуальный психологизм, который привел ко многим открытиям и значительно расширил сам предмет литературы.

В эстетике романтизма диалектика проявилась в обновлении всех категорий и рассмотрении их в развитии и взаимопереходах: прекрасного и безобразного, возвышенного и низменного, трагического и комического. Эта сторона позволила В. Гюго провозгласить сущность романтизма в смешении разных эстетических категорий и в свободе от статических норм. В своей художественной практике В. Гюго последовательно проводил этот принцип, подчас намеренно выявляя подвижность и относительность эстетических представлений. Квазимодо является наиболее яркой фигурой, воплощающей этот принцип: при внешнем безобразии и уродливости герой наделен благородной душой, которая возвышает его и делает полноценным человеком.

В основу многих произведений и образов В. Гюго положен принцип трансформации и подвижности этических и эстетических категорий. В «Отверженных» В. Гюго скромный провинциальный священник Шарль Мириэль становится праведным епископом, образцом мудрости и доброты. Другой герой – бывший каторжник Жан Вальжан, обреченный на вечное изгнание, выбирается почетным мэром и оказывается покровителем всех обездоленных.

Применительно к правовой области диалектика проявляется в осознании того, что «абстрактное право, доведенное до крайности, переходит в несправедливость»²³. В романтизме диалектический подход осуществлялся в решении проблем: человек и закон, человек и общество²⁴.

Во многих произведениях показывается отчуждение личности от государства и ее протест против социальной несправедливости. Целая галерея отверженных, брошенных обществом на преступление и затем судимых им, проходит в произведениях романтиков (В. Гюго «Отверженные», Вордсворт «Вина и скорбь», Ш. Нодье «Жан Сбогар» и др.).

Конфликт героев с государством и формально-абстрактным законом зачастую приводит писателей к глубоким социальным прозрениям: «Трудно решить, что более отвратительно в общественной жизни: преступление или закон; что более жестоко: преступник или судья, преступление или кара», – утверждает Ш. Нодье в романе «Жан Сбогар»²⁵.

Диалектика пронизывает и философские позиции романтизма, при помощи которых он утверждал себя теоретически. Основные положения ее складывались на основе немецкой классической философии Канта, Фихте, Шеллинга, хотя и представляли собой причудливое переосмысление многих ее сторон.

Романтики относились к философским исканиям своего времени дифференцированно и использовали лишь то, что соответствовало их диалектическим воззрениям. И хотя их интерпретация философии носила главным образом субъективно-идеалистический характер в ней было немало глубоких и значительных открытий, которые подготовляли объективно-идеалистическую философию Гегеля и значительно обогатили само понимание диалектики. С другой стороны, сами потребности романтического движения объективно сказывались на развитии философской мысли и подводили ее к выводам, желательным для романтиков.

3

Девизом романтического движения было стремление познать бесконечность, заключенную в мире и в самом человеке. Эта тенденция конца XVIII века была той осью, вокруг которой складывались разные философские построения.

Формально романтики были не новы в своем стремлении к бесконечному, по существу же они выступали новаторами. Представители «Бури и натиска» не решались ставить вопрос о бесконечном. Они считали, что разум ограничен в своем развитии и не в силах постичь бесконечное. Одно только чувство способно приблизиться к нему, но подвергнуть анализу чувство – значит разрушить его.

Иначе ставили вопрос романтики. Свою тоску по абсолюту они рассматривали как потребность разума и не боялись подвергнуть чувство анализу. При этом они не ограничивались тем, что связано с рассудком, а подвергали исследованию и область подсознательного и интуитивного. Здесь уже сказывалось влияние Канта, который видел в стремлении к бесконечному исконное требование разума и призывал постичь то, что лежит за пределами сознания.

Романтикам импонировало учение об антиномичности разума и неизбежности противоречий в процессе познания. Близки им были и суждения философа о двойственной природе человека. По Канту, человек одновременно и не свободен (как существо в мире явлений), и свободен (как субъект непознаваемого сверхчувственного мира). Вместе с тем Кант выдвинул принцип самоценности каждой личности, которая не должна быть попрана общественными интересами. Эти суждения стали опорой для провозглашения индивидуализма и утверждения трагичности отношений человека с обществом.

Из «Критики способности суждения» романтики заимствовали понимание прекрасного как объективного, исключающего личный эгоистический интерес. У Канта же романтики переняли тот тезис, что стремление к бесконечному есть требование разума. Однако учение Канта содержало в себе противоречие между критикой чистого разума, утверждавшей, что «вещь в себе» непознаваема, и критикой практического разума, допускающей приобщение человека к абсолюту. Это противоречие обязывало отказаться от изучения мира за пределами практической реальности; оно сковывало свободу и устремления романтиков. Необходимо было устранить дуализм и противоречия Канта. Эту задачу выполнил Фихте.

Учение Фихте привлекло романтиков своей этической стороной, так как открывало необъятные просторы для самоусовершенствования и овладения миром. Фихте утверждал право человека обновлять и перестраивать мир в соответствии с его идеалом.

Кроме того, это учение утверждало свободное, не стесненное никакими рамками развитие личности. Поскольку человек, по Фихте, в самом себе носит мир и его законы, он властвует над миром. Познавая свое духовное «я», он приобщается к познанию абсолюта и к бесконечному творчеству сознания. В этой программе, безусловно, таилась опасность индивидуализма и духовного аристократизма, которой не избежали романтики и которая сказалась в учении о романтической иронии.

«Фихте был первым сознательным теоретиком диалектики нового времени», – отмечал И. Нарский. И романтики сознавали это. Им была близка идея Фихте о бесконечном творчестве сознания как мысль о развитии всего сущего по законам диалектики.

Философия Фихте заложила фундамент романтизма, но была слишком тотальной и рациональной, чтобы полностью удовлетворить романтиков. Поэты по натуре, они видели источник вдохновения в чувстве и хотели, чтобы оно было принято философией и получило достойное место.

Шеллинг на объективно-идеалистической основе попытался найти тот центр, который связал бы реальное с бесконечным, придал бы логическую цельность исканиям романтиков. Система Шеллинга, по его «Философии искусства», представляет вселенную как единый организм, который находится в беспрерывном созидании и управляется одним общим законом. Абсолютное «я» – как единственная реальность, признаваемая Шеллингом – проявляется либо бессознательно в создании творимой природы, либо сознательно – в человеке. Равновесие этих двух форм невозможно, за исключением одной области – искусства, где возникает нерасторжимое тождество идеального и реального, субъективного и объективного. Художник творит одновременно и сознательно, и бессознательно; его детище объединяет природу и дух. Поэтому в истинном произведении искусств абсолютное проявляется в наиболее полном и законченном виде, а само искусство оказывается высшим этапом исторического развития. Убеждение Шеллинга в том, что эстетическое созерцание выше теоретического познания, сделало его философским вождем романтизма.

Однако романтическая концепция не завершилась на этом. Шлейермахер²⁶ внес в нее религиозный оттенок и независимо от Шеллинга наметил свой путь познания бесконечного. Сущность религии, по Шлейермахеру, состоит не в этике или метафизических построениях, а в созерцании необъятности вселенной и органической связи высших и низших начал. В конечном мире отражается бесконечное, – учит Шлейермахер, – но только в религиозном акте оно делается доступным. В тот момент, когда человек расширяет свои восприятия до представления вселенной, ему открывается органическая связь мира. Самосозерцание открывает путь в бесконечное.

В сущности в построениях Шлейермахера налицо подмена понятий, когда ощущению бесконечности мира придается религиозный смысл. В. Ленин в «Философских тетрадях» отмечает, что подобная подмена объективного явления субъективным не исключена в процессе абстрактного мышления, поскольку фантазия таит в себе и опасность идеализма. Понятие, вызванное реальным явлением, у Шлейермахера отторгнуто от своей основы и возведено в самостоятельное начало.

Религиозные тезисы Шлейермахера внесли новый элемент в миропонимание романтиков. Теперь мир не исчерпывался тем, что мы ощущаем и видим: за всем этим кроется нечто иное, вечное, абсолютное, непреходящее. Цель и смысл человеческой жизни состоит в постижении этого бесконечного, в стремлении к нему.

Завершающим звеном романтического миропонимания стало учение Фр. Шлегеля о «центре». Он полагал, что если бесконечное сопричастно человеку, то должен существовать некий центр, в котором заложены все силы, управляющие жизнью. Этот центр Фр. Шлегель увидел в «любви». В ней бесконечное превращается в конечное, в человека, вследствие чего открывается связь вечного и преходящего.

Однако «любовь» у Фр. Шлегеля обретает мистический смысл. Она, по мысли автора, предшествует предвечному творческому акту. Только через нее мы познаем природу, абсолютное и бесконечное. Любовь у Фр. Шлегеля вырастает в универсальную ка­тегорию: она служит и конкретной данностью, и частью беско­нечного, и способом познания этой бесконечности.

Как видим, философские искания романтиков устремлены к постижению бесконечного и его отношений с личностью. Само понятие бесконечного дает возможность двух толкований: либо бесконечное – это объективные непознанные человеком законы, управляющие бытием, либо бесконечное – это высшее надличное начало, связанное с богом.

Стремление к бесконечному отражало пафос эпохи, неутолимую жажду человека постичь смысл жизни и ее скрытые законы. Проникая в глубины окружающего мира, сталкиваясь с неразрешимыми вопросами, романтики неизбежно приходили к идее бога как первоисточнику всего сущего. Ничем иным конечный смысл бытия и происхождение жизни они объяснить не могли. Этим взглядом романтики наделяли и своих героев.

В романе В. Гюго «Отверженные» есть сцена смерти старого якобинца, члена Конвента, мужество и стойкость которого не сломили ни бури истории, ни горечь одиночества. Умирая, он делится сокровенной мыслью, рожденной долгими размышлениями: «Бесконечное существует. Оно там. Если бы бесконечное не имело своего “я”, тогда мое “я” было бы его пределом, и оно бы не было бесконечным; другими словами, бесконечное не существовало бы. Но оно существует. Следовательно, оно имеет свое “я”. Это “я” бесконечного и есть бог»²⁷. Таков высший предел мышления романтиков, включающий диалектику вечного и преходящего, хотя и понятую идеалистически.

Поиск бесконечности пронизывает мышление, психологию я стиль романтизма. «Понимание бесконечности как осуществляющейся бесконечности ведет к активному изображению действительности как движения в противовес покою и классицистической тишине», – пишет польский исследователь 3. Лемпицкий²⁸.

Поскольку бесконечность проявляется в конечном, то романтики тщательно исследуют пути ее реализации. 3. Лемпицкий указывает, что Дейчбейн, опираясь на английский материал, выделяет две формы романтизма по отношению его к бесконечности: интуитивную и волюнтаристскую. В интуитивной бесконечность открывается субъекту, погружающемуся в тихое созерцание. В волюнтаристской – субъект старается воздействовать на объект и слиться с ним посредством любви. Третья возможность поймать бесконечность в конечном осуществляется с помощью творческого усилия и религии, что не совпадает с чисто мистическим созерцанием.

Поскольку романтики отвели искусству «доминирующую роль» среди других ценностей жизни, они неизбежно пришли и к идее мессианства поэта и его исключительной способности проникнуть в тайны природы. Считалось, что поэт мог приобщиться к абсолюту через свое «я» посредством субъективного переживания. Если человек сможет отказаться от всех побуждений и влияний на него со стороны, отвлечется от всего конечного и незначительного, то он постигнет голос своего духовного «я», явственно увидит и услышит то, что хочет. Романтики считали, что отрешение от внешнего мира и погружение во внутреннее «я» позволяет художнику постичь то, что неподвластно обычному зрению. Отсюда представление о внешнем мире ставится в зависимость от глубины и развитости самой личности. Девиз «Познай себя и ты поймешь мир» характеризует направление романтиков в осмыслении бытия.

Зависимость представлений о внешнем мире от нашего внутреннего «я» была ясна романтикам, хотя и трактовалась порой идеалистически. Внутренняя жизнь человека как фактор творческий и активный, превращалась у них в единственный движущий стимул, а порой и в единственную реальность, в то время как внешний мир представал пассивным и косным. Воображение, по мнению многих романтиков, давало человеку свободу от окружающего мира и позволяло внутренний мир представлять как часть объективной реальности, а плоды воображения – столь же правомерными, что и внешний мир.

Сам факт признания внутреннего мира как духовной сферы, активно влияющей на представления человека, был прогрессивен и открывал диалектический путь познания мира. Но идеалистическая трактовка его была ошибочной и зачастую ослабляла диалектический подход односторонним возвышением внутреннего «я». Она уводила творческие усилия и фантазию художника от жизни, хотя и порождала значительные открытия благодаря тончайшему проникновению в ранее запретные области.

Здесь мы сталкиваемся с исключительным психологизмом романтиков. По сравнению с предыдущей эпохой они сделали новый шаг в познании таинственных глубин человеческой души и в открытии новых граней самой личности. Естественно, что познание тайн человека, требующее тонкого чувства, интуиции и внутренней культуры, способствовало возвышению поэта и самой поэзии. 3. Лемпицкий отмечает существенную эволюцию взгляда на поэзию. Если в эпоху просвещения поэзия является одним из средств преподавания наук в красивой форме (как это было еще в поэтике Шиллера), если в эпоху революций она – одно из средств борьбы и протеста, то в романтической эпохе она не только проявление творчества одаренного человека, но и творческая сила, скрытая за всем бытием²⁹.

Мир романтической поэзии неограничен и неисчерпаем. Это бессознательная поэзия, которая, как пишет Новалис, дрожит в растении, излучается в свете, смеется в ребенке, мелькает в расцвете юношества, пылает в груди любимой женщины, является скрытой творческой силой природы. Вся земля в представлении романтиков – это поэма, частями и цветом которой являемся и мы. Но и та сознательная поэзия, которая возникает в человеческой душе, есть не только удел избранных, но и общечеловеческая способность.

Многие писатели вслед за Новалисом отстаивали жизненную необходимость поэзии и ратовали за такие условия, при которых жизнь была бы поэтичной и всякий человек был бы причастен к ней. «Этот панпоэтизм, являющийся особенной и... характерной формой панэстетизма – самая существенная черта романтизма, а роль, которую романтизм назначает поэзии во всех отношениях и областях, составляет его характерную особенность. Поэзия, таким образом, становится не только ключом к открытию тайн вселенной, но и нормой жизни», – пишет 3. Лемпицкий³⁰.

Смыслом и целью нового искусства становится поэтизация жизни. Она определяет основной эстетический принцип – романтическую ориентацию на необыкновенное, чудесное и преображение действительности в условно-фантастической форме. «Искусство удивлять нас приятным образом, искусство представлять перед нами тот или иной предмет так, чтобы он казался странным и все же знакомым, манящим, это и составляет поэтику романтизма», – писал Новалис³¹.

4

Стремление к поэтическому пронизывает взгляды романтиков на жизнь, идеалы воспитания и этику.

Этика романтиков исторически опередила нормативы эпохи Просвещения, поскольку человек в своем духовном богатстве не умещался в рамках идеи долга. Новые воззрения направлены прежде всего на утверждение индивидуальных различий людей. Как диалектики, романтики считали, что нормы не могут быть вечными и неизменными, что они должны быть приведены в соответствие с реально существующими отношениями между членами общества. Они считали также, что этнические нормы должны соответствовать человеку, его потребностям и допустимым отклонениям. Поэтому этика романтиков была неизмеримо терпимее и свободнее, чем мораль предшественников, и этот демократизм вызвал острые нападки за «вольность» и «аморальность».

Однако эти упреки вряд ли справедливы по существу. Для романтиков жизнь стала неизмеримо сложнее и было невозможно заключить себя в прежние схемы, которые ограничивали свободу и становились препятствием на пути развития личности,

Миф о безнравственности романтиков в значительной степе­ни обусловлен их пониманием любви и теорией, которая изложена Фр. Шлегелем в «Люцинде». Как справедливо указывает 3. Лемпицкий, «анализ исключительной чувственности в романе Фр. Шлегеля характерен скорее для романтического способа мышления, т. е. рефлектирующего разбора чувств, нежели для содержания их взглядов»³².

Романтизм, как и каждая великая эпоха, создал свою теорию любви, которая выдержала немало яростных нападок и внесла свой элемент в развитие человечности и богатства отношений между людьми. Понятие любовь означает у романтиков чувственную любовь, однако облагороженную и возвышенную до сферы бесконечного. Она обладает космическим оттенком, делающим предметом восхищения не столько объект чувствования, сколько само чувство, его поэтическую силу, многогранность и неисчерпаемость.

При всех издержках романтики неизмеримо усилили требование культуры чувства, внесли в чувственное влечение духовную возвышенность и утонченность. Безусловно, элемент религиозного поклонения любви был привнесен уже самой теорий бесконечности. Однако понимание любви как единства и гармонии было прогрессивным и значительным. В противовес буржуазно-торгашескому браку романтическая любовь стала символом единения на духовно-чувственной основе.

Другой стороной романтизма, вызывающей частые нарекания, является понимание индивидуальности. Отстаивая самоценное значение индивидуума, романтики не были полными новаторами, а развивали положения, которые провозгласили их предшественники и которые были поддержаны в зрелый период революции. Вместе с тем именно в начале XIX века само движение объективной действительности потребовало от них научного осмысления этого принципа и соотношения конечного с бесконечным, личности с обществом.

Освобождение человека от устаревших общественных норм принимало первую и естественную форму протеста личности против этого общества. Бунтарский вызов, несущий в себе разрушительное начало, освобождал человека от прежней зависимости и позволял личности отстаивать свои права всеми средствами. Однако индивидуалистическая оппозиция была не только неизбежной, но и трагической формой протеста. Ее трагизм состоял в том, что, вселяя надежду на разрешение конфликта личности с обществом, она, по существу, была бессильна решить его и приводила личность к безысходным выводам.

Большинство романтиков сознавало, что уход от общества не уничтожает общественной природы человека, ибо он продолжает быть частью общества и не только несет в себе прежние противоречия, но и насаждает их в той среде, где сам появляется.

Это противоречие, прослеженное во многих произведениях, побуждало писателей искать разумные соотношения личности с обществом, которые бы гарантировали свободу и в то же время не разрывали глубинных общественных истоков личности. 3. Лемпицкий указывает на то, что романтики не ограничивались крайне индивидуалистической позицией, а ввели понятие исторической индивидуальности. Автор его Фр. Шлегель признает, что свойства каждой личности образуют органическое единство вся­ких явлений, исторически и общественно обусловленных и находящихся в отношениях взаимозависимости. Понимание этого дает толчок развитию исторических и общественных взглядов романтизма. «Историческое мышление романтиков вызывает убеждение, что индивидуум – это органический член человечества, значит ему дана самостоятельность, но самостоятельность ограниченная. Индивидуум берет слово, потому что индивидуумы – это исторически реальные факты», – заключает 3. Лемпицкий³³.

Романтическое понимание индивидуальности было переходной ступенью от одностороннего закрепощения личности к осознанию диалектической связи ее с действительностью и средой.

Элементы диалектического мышления вели к двум противоположным тенденциям: с одной стороны – к жизнеутверждению и радости, а с другой – к бегству от реальной действительности и отчаянию. Это противоречие становится серьезным источником романтической поэзии, в которой создаются удивительные сплетения обоих начал. В столкновении двух сил – личности и общества – намечается осознание человеком своих возможностей и необходимость трезвого подхода к жизни. Многие произведения романтиков проникнуты чувством пессимизма и мученичества от неспособности осуществить свои идеальные порывы в действительности. Отсюда возникает особый тип пессимизма – байронизм и интерпретация Гофманом образа Дон Жуана.

Мотивы одиночества, тоски и мировой скорби, варьируемые во многих произведениях, возникали не только от несоответствия действительности идеальным представлениям романтиков, но от осознания утраты глубоких связей человека с обществом, невозможности их компенсации в пределах нового миропонимания. Именно поэтому мотив жизнелюбия часто сглаживается скорбными раздумьями об отчужденности личности и неспособности ее восстановить утраченную связь с миром.

5

Осмысление личности в диалектическом противоречии ее основ (величия и ничтожности, свободы и необходимости, гармонии с миром и разрушение ее) вызвало специфический принцип отношения к миру – принцип романтической иронии.

Ю. Давыдов, указывая на три основных момента миросозерцания романтиков, пишет: «Во-первых, это фихтеанское абсолютное “я”, превратившееся в принцип “гениальной иронии” взятой во всей его игровой “двусмысленности, амбивалентности” субъективного и объективного начал. Во-вторых, тот же принцип “гениальной иронии”, но повернутый другой его стороной, понятый как принцип художественной фантазии в самом широком смысле этого слова... В-третьих, это история искусства, истолкованная с точки зрения данного двустороннего принципа...»³⁴.

В рассуждениях автора не вызывают сомнения ни его положения, ни логическая последовательность, если исходить из позиций самих романтиков, а не с точки зрения того, как объективно-историческое познание жизни отразилось в этих суждениях и что открывается за этими субъективными построениями. Если же рассматривать романтическую иронию с позиции объективного значения романтического мышления, то она предстанет не как «основной момент, лежащий в основе миросозерцания романтиков», а как следствие нового мышления и его исторического уровня.

Романтическая ирония является одной из граней философско-эстетической концепции романтизма, его мышления, психологии и стиля. В основе ее лежит попытка диалектического познания мира в противовес метафизическому принципу эпохи классицизма. В свое время К. Маркс точно отметил диалектическую сущность иронии и то, что она отражает противоречие между философским сознанием, учитывающим неполноту своих представлений, и обыденным сознанием, склонным к устойчивости и окостенелости. Сократовская ирония понимается Марксом вслед за Гегелем как «диалектическая ловушка, при посредстве которой обыденный здравый смысл оказывается вынужденным выйти из всяческого своего окостенения и дойти – не до самодовольного всезнайства, а до имманентной ему самому истины...»³⁵.

К. Маркс полагает, что ирония неизбежно сопутствует философии, так как «ирония есть не что иное как форма, свойственная философии в ее субъективном отношении к обыденному сознанию»³⁶. Поэтому он считает вполне естественным, что в лице Сократа она приняла форму иронизирующего человека, мудреца, что вытекает из основного характера греческой философии, а у Фр. Шлегеля предстала как «некоторого рода философия». И Гераклит, и Галес, и Фихте, словом всякий философ, отстаиваю­щий имманентность против эмпирической личности, прибегает к иронии – таков вывод К. Маркса³⁷.

Сущность романтической иронии заключается в том, что отрицается любой односторонний подход к действительности и утверждается целостный взгляд на явление, включающий многомерность его развития и противоречий.

По мнению авторов этой теории (немецких романтиков во главе с Фр. Шлегелем), истинный художник не может принимать только одну точку зрения, ибо в этом случае он подменяет целое частным и отказывается от универсального охвата материала. Художник должен использовать все способы анализа, все художественные средства с тем, чтобы явление отражалось в своей полноте, в движении и борьбе своих противоречий.

Но так как художник ограничен в своих возможностях, то ему ничего не остается, как намекнуть на относительность выраженных им представлений и несовершенство метода анализа. Способом такого предупреждения становится ирония, которая подчеркивает неполноту и неточность знаний художника, а также несовершенство любого способа раскрытия этого знания.

Художник трактует себя и свое произведение иронически и тем самым сохраняет возможность более глубокого и точного подхода к предмету.

Нетрудно заметить, что в основе романтической иронии лежит предпочтение общего представления частной истине. Тем самым романтики как бы интуитивно перенесли в сферу литературы основной путь науки начала XIX века, который характеризовался переходом от эмпирического анализа к синтетическому обобщению.

Принцип романтической иронии был преломлением исторического развития самой науки, которая искала новых путей изучения окружающего мира. Романтики жаждали целостного знания и целостной культуры. Искусство казалось им высшим синтезом всех элементов и методов культуры, которое вело к обретению универсальности.

Однако романтики не были достаточно упорны и последовательны. Поставив своей целью стремление к универсальному знанию, они зачастую терялись и отступали от нее, поскольку задача эта казалась им просто невыполнимой. Невозможность объять необъятное страшила романтиков; в такие моменты их ирония распространялась на само универсальное знание, а идеал целостности представлялся мнимым и недосягаемым. Это не значит, однако, что отступления романтиков были вызваны субъективными факторами. Нет ничего проще, как осудить их за непоследовательность и закрыть глаза на тот драматизм и объективные трудности, которые вставали перед ними.

Романтики были пионерами. Мир открывался перед ними во всей его сложности и бесконечности. И ставя задачу овладеть этим миром, они сознавали историческую ограниченность своих сил и объективную невозможность выполнения этой задачи. Вот почему их произведения наряду с тончайшим аналитизмом мысли и чувства наполнены скорбью и грустью по поводу неопознанности окружающего мира. Но в этой скорби и сетованиях есть рациональное зерно. Сама мысль, что всякое познание относительно, а абсолютное знание невозможно – была ценна и прогрессивна.

Романтическая ирония, таким образом, противостояла любому ограниченному знанию, которое возводилось в конечную истину. Но художникам не всегда удавалось разрешить противоречия реальности и чаще всего не удавалась универсальность. В моменты отчаяния и бессилия они превращали в оружие познания оружие разрушения, утверждая непознаваемость мира и ничтожность человека. В такие минуты их диалектика оборачивалась остроумием и произвольной игрой фантазии.

Однако и в моменты падения, без которых немыслимо истинное познание, романтики сохраняли интерес к жизни и подвергали беспощадному анализу свои воззрения и чувства на стадии разочарования. И этот интерес к сущности человека во всех формах его развития и проявления необычайно расширял границы литературы и обогащал представление о самом человеке.

Как же реализуется принцип иронии в художественном творчестве? Прежде всего, он проявляется в свободе писателя относительно взятого материала и способа его построения. Начиная с повести Фр. Шлегеля «Люцинда» романтики используют смешение жанров и свободную композицию.

В «Люцинде», например, мы встречаем эпистолярный жанр и диалоги как обособленные элементы повествования, лирические отступления и хронику жизни героя, философские рассуждения и фантастические аллегории (когда герой вовлекается в разговор с персонифицированными образами Скромности, Дерзости, Нравственности, Деликатности и т. д.).

Романтики разрушили традиционный порядок повествования и провозгласили право создания «очаровательного смешения». Последовательное изложение пугало их своим однообразием и монотонностью. Они боялись, что произведение утратит способность быть «изображением и дополнением прекрасного хаоса возвышенной гармонии и интересных наслаждений».

Порядок в произведениях романтиков заменяется чарующей путаницей, благодаря которой достигается гибкость повествования и устойчивость поэтического настроя.

Романтическая ирония проявляется также и в принципе портретности произведения. Суть его заключается в том, что внимание художника целиком сосредоточено на данной индивидуальности, взятой вне конкретно-исторической среды. Внутренний мир личности с ее частными признаками противостоит внешнему миру, не представлявшему интереса для художника.

На одном полюсе – духовная жизнь героя и самого художника с пафосом его обособления, на другом – призрачная оболочка действительности. Реальность духа и мысли самого человека превалирует над реальностью всех остальных факторов. Такова антитеза и скрытый смысл этого принципа.

Романтическая ирония сказывается и в фактичности или документальности материала, который подчеркивает интерес романтиков к индивидуальному и исключительному. Она проявляется и в тончайшей аналитичности, которой подвергается объект исследования. Характерным приемом романтиков был принцип «сужающейся спирали», когда от общего писатель переходил к частному, затем от частного к одной грани его, затем к частице этой грани и т. д., пока художник не обнаруживал тупик и не возвращался обратно. Стремясь проникнуть в самые отдаленные и скрытые истоки целого, романтики зачастую разрушали целостность и связанность его звеньев. Это характерно для анализа мысли и чувства.

Писатели сознавали опасность мысли, которая вышла за пределы доступного и устремлялась к непознанной бесконечности. Альфред де Мюссе восклицал в «Исповеди сына века»: «Какой страшный рычаг человеческая мысль. Эта наша защита и наш оплот. Это лучший подарок, сделанный нам богом. Он принадлежит нам и повинуется нам, мы можем метнуть ее в пространство, но стоит ей оказаться вне нашего слабого черепа, и конечно – мы уже не властны над ней»³⁸.

У романтиков с их обостренной восприимчивостью и склонностью к рефлексии мысль обретает порой самоценное развитие, неподвластное воле человека. Она движется, питаемая любопытством и жаждой понять самое себя; она отчаянно пробирается в самые темные и глухие мотивы человеческих поступков и отношений, пока не доходит до полного опустошения.

Однако принцип иронии выполнял не только философские, но и эстетические функции в романтическом произведении. Ирония сглаживала тот возвышенный пафос, тот напор чувства и страсти, который должен был каким-то образом соотнестись с обычной действительностью.

Она позволяла достичь самого главного: вызвать доверие человека и интерес к этим чувствам. Ироническая интерпретация снимала тот отрицательный заряд, который накапливался в читателе, восхищенном силою страсти, но не верящим в реальность ее. Ирония автора как бы реализовала потребность иронии у самого читателя и тем самым обезоруживала его, оставляя в его впечатлениях лишь положительные эмоции.

Кроме того, переход к реальности со всеми ее прозаическими деталями укреплял веру в истинность романтической страсти, так как читатель видел, что герой способен мыслить достаточно трезво, что он не замкнут и не одержим только своей страстью.

Далее, возбужденное состояние имеет свои пределы во времени и определенное соотношение с периодом спокойствия. Соблюдение известных пропорций между ними привело бы произведение к однообразию и перегрузке каким-то одним настроением. Постоянные спады к обыденному и взлеты на вершину страстей позволяют художнику придать повествованию гибкость.

И, наконец, последнее: сдерживая и пародируя себя, романтики как бы сглаживали ту откровенность и интимность переживаний, с которыми они обращаются к незнакомому читателю. Ирония становится здесь щитом, прикрывающим личную ранимость, а порой и бессилие перед проклятыми вопросами бытия.

Романтическая ирония претерпела значительную эволюцию в процессе развития романтизма. Если вначале в творчестве Л. Тика, Байрона, Мюссе и Кольриджа она выражала пафос нового мироощущения и была легкой раскованной «игрой сознания», то впоследствии обрела трагическую окраску, приняла характер всеобщего скептицизма и субъективизма. Романтическая ирония в творчестве Гофмана, позднего Тика была сосредоточена не на позитивном начале диалектики, утверждающем загадочность и непознаваемость окружающего мира, а на утверждении его неподлинности, ускользаемости, иллюзорности,

По мере того, как романтики все острее ощущали невозможность ухода от действительности, их ирония превращалась из средства утверждения свободы в средство утверждения разъединенности человека с окружающим миром. Мотив гениальности автора сменялся мотивом трагичности его судьбы, а сама ирония принимала формы парадокса, сарказма и гротеска.

Однако в зрелом романтизме ирония приобретала новые черты. Она не только служила формой трагического противоречия идеальных устремлений романтиков с действительностью, но и объективно расшатывала их убежденность в своей правоте, ве­ла к необходимости замены максималистских взглядов более жизнеспособными реалистическими воззрениями. Ирония, призванная защищать романтиков от реальной действительности, исподволь настраивала их на аналитический подход к ней и подготавливала к познанию законов окружающего мира.

Иначе говоря, романтическая ирония, вызванная историческим процессом художественного осмысления мира, позволила романтикам не только по-новому поставить проблему личности и общества, но и в процессе эволюции привела к ощущению исчерпанности этого принципа и осознанию необходимости иных принципов. Диалектический элемент романтической иронии изнутри взрывал попытку романтиков замкнуться в рамках одностороннего взгляда.

Во второй половине XIX века романтическое мышление сменяется новыми воззрениями. Критический реализм акцентирует внимание на отношениях отдельного человека с конкретно-исторической средой и подвергает их аналитическому исследованию. Однако, перестав быть доминирующей формой мышления, романтизм не ушел в прошлое, а попытался внутренне трансформироваться и сохранить наиболее ценные и жизнеспособные элементы для настоящего и будущего. Человек, прошедший эпоху романтизма, не мог предать забвению его высшие духовные устремления и попытался реализовать их в иных формах.