Тема 5. Проблема романтизма в отечественной литературе хх века (уроки одной дискуссии)

Романтизм пока есть жадное стремление жить удесятеренной жизнью, стремление создать такую жизнь.

А. Блок

Исчерпанность концепции «реализм – антиреализм», уязвимость воззрений на «открытый» и «закрытый» реализм привели к тому, что прежнее истолкование романтического в советской литературе, его роли и места, отношения к методу и стилю оказалось теоретически дискредитированным. Проблема романтизма стала рассматриваться на более широком материале, включающем не только отечественную литературу, но и литературу других социалистических стран. Обмен мнениями между учеными, координация усилий в решении вопросов дали возможность наметить отдельные закономерности.

Вместе с тем понимание природы романтизма, романтичес­кого стилевого течения и романтики в советской литературе зависело от успешного решения общетеоретических вопросов и, прежде всего, от взгляда на социалистический реализм, на его типологию, на соотношение в нем метода и стиля. В период демократизации общества и надежд все большее признание получало истолкование его как открытой эстетической системы, единой по идеологической сущности, цельной по методу, но многообразной по форме, по стилевым течениям внутри метода. Социалистический реализм в интерпретации сторонников этого взгляда – искусство, неограниченное по своим возможностям и способам образного отражения жизни. В связи с этим целесообразно понять, как трактуется проблема романтизма в советской литературе в теоретических исследованиях 70-х годов, какие перспективные пути намечены в них, какие конструктивные соображения получили признание.

В 1969–1970 годы на страницах «Литературной газеты» и ряда журналов прошла дискуссия, поводом к которой послужила статья А. Овчаренко «Романтизм в советской литературе»¹. В ней на широком историко-литературном материале был поставлен вопрос: «Является ли романтизм в современных усло­виях только стилевым течением искусства, или он может рас­сматриваться как нечто методологически цельное, существующее наряду с методом социалистического реализма, или, по крайней мере, обладающее в ряде случаев известной автономией внутри социалистического искусства?»². А. Овчаренко указывал, что романтическое в творчестве А. Довженко, Ю. Яновского, Вс. Вишневского, А. Малышко и других писателей не может быть сведено только к стилю, поскольку сам стиль как неотъемлемая часть формы зависит от содержания, оказывает на него воздействие и не является нейтральным в формировании метода. Поэтому исследователь призывал к дифференцированному рассмотрению проявлений романтизма в советской литературе, к ясному определению таких понятий, как метод и стиль.

Говоря об исторической судьбе романтизма, А. Овчаренко признавал, что романтизм в его классических формах ушел в прошлое. Но значит ли это, спрашивал исследователь, что романтизм закончил свое существование вообще? Или в нашу эпоху он может возродиться на новой социально-исторической основе, в новых формах? Исследователь ссылался на азербайджанского поэта Самеда Вургуна и доказывал, что он является ярчайшим представителем не просто литературы романтического стиля, а романтизма как видения мира, как направления, как самостоятельного метода, не противостоящего реализму, но и не копирующего его.

Анализ литературы от А. Грина до Э. Межелайтиса приводил ученого к мысли, что романтизм может возникнуть в социалистическом мире «как результат естественной неудовлетворенности строителей нового мира достигнутым, их страстного стремления ощутить в осязаемых формах свое отдаленное будущее... наконец, как художественное воплощение того, что Белинский назвал “вечным и непреодолимым стремлением, не уничтожаемым никаким удовлетворением”»³.

А. Овчаренко отклонял сведение романтизма к романтике и считал необходимым дифференцировать романтические произведения в отечественной литературе. Романтика как категория эмоционально-пафосная отделяется исследователем от романтизма как категории теоретической и идейно-художественной – способа восприятия и воссоздания мира. «В одних случаях перед нами романтизм как самостоятельный художественный метод в широких рамках социалистического реализма как эстетической системы социалистического общества (“Всадники” Ю. Яновского, “Фархад и Ширин” С. Вургуна, “Дума про Опанаса” Э. Багрицкого, “Фауст и смерть” А. Левады); в других – как стилевое явление в более узких рамках социалистического реализма как основного художественного метода социалистической литературы (“Молодая гвардия” А. Фадеева, “Знаменосцы” О. Гончара, “Прометей” А. Малышко)», – пишет он⁴.

Исследователь выдвигал понятие социалистического реализма как эстетической концепции, включающей в себя метод социалистического реализма и допускающей существование других методов, например, социалистического романтизма или символизма. А. Овчаренко приходил к выводу, что романтизм существует в советской литературе «как художественный метод на ранних этапах, – но далеко не только на ранних этапах ее развития. Рядом с самым суровым реализмом и множество переходных... форм между тем и другим»⁵. Современная украинская литература, творчество Ю. Яновского и А. Довженко, по мысли исследователя, подтверждает стремление писателей к широким обобщениям и символам, смелому обращению к фантазии и условности.

А. Овчаренко напоминал суждения Горького, Воровского, Луначарского о подвижности границ в искусстве нового мира, о том, что элементы романтические и реалистические в нем могут соединяться самым неожиданным образом или существовать отдельно как самостоятельное художественное качество.

Выступление А. Овчаренко было плодотворным по существу, поскольку акцентировало внимание на многообразии путей и форм развития советской литературы, подтвержденных фактами современных литератур. В то же время проблема, поднятая исследователем с большой увлеченностью, требовала более основательной теоретической аргументации, которая бы отвела сомнения и предотвратила ряд вопросов, возникших в ходе обсуждения.

Позиция А. Овчаренко была поддержана польским ученым Кржижановским и советским теоретиком литературы Г. Поспеловым. Но многие специалисты выступили в поддержку единого метода социалистического реализма, отражающегося в многообразных стилях. Так, А. Дымшиц⁶ указал, что единая литература социалистического реализма вбирает в себя передовые романтические тенденции, которые становятся частью ее метода, а не самостоятельного направления. Подобная мысль пронизывает монографические исследования В. Иванова⁷ и С. Асадуллаева⁸. Концепция романтизма как особого метода в советской литературе исходит, по мнению В. Иванова, из традиционного представления о реализме, без учета того, что это реализм социалистический, отражающий действительность в ее революционной перспективе; следовательно, ему присуща и революционная романтика. В. Иванов считает возможным говорить о «романтической стилевой манере» или «романтическом стилевом течении» внутри социалистического реализма. Аналогичной точки зрения придерживается С. Асадуллаев.

С. Петров⁹ в рецензии на исследование А. Овчаренко отмечал, что в нем поставлены вопросы, которые не получили еще удовлетворительного историко-критического рассмотрения: «Автор книги вовсе не является апологетом романтизма, хоть бы и социалистического: в книге ясно утверждается именно реализм как столбовая дорога современной социалистической литературы»¹⁰. С. Петров считает, что для признания романтизма как метода пока нет достаточных аргументов. Он обращает к исследователю вопросы, которые требуют предварительного решения. В чем историческая необходимость метода социалистического романтизма? Разве есть такие явления жизни, которые не могли бы быть выражены искусством реализма? В чем заключается ограниченность реалистического метода? Чем объяснить тот факт, что в сравнении с ранним этапом развития советской литературы романтизм постепенно утрачивает свое влияние, поле его воздействия суживается?

Ряд соображений, касающихся данной проблемы, высказал Н. Жегалов¹¹. Поддерживая А. Овчаренко за смелое решение вопроса, автор статьи сетует на то, что жизненная глубина, социальный анализ и историзм связываются обычно с реалистическим искусством; никто еще не поставил вопроса о познавательном значении романтического восприятия и изображения действительности. Между тем, считает Н. Жегалов, писатель-романтик также занимается художественным исследованием социального бытия. «Романтическое искусство, если оно воодушевлено высокими идеалами, не только выражает субъективную фантазию художника, но и открывает объективно существующие стороны, нюансы жизни – более патетические, яркие, эмоциональные»¹². Н. Жегалов указывает на то, что предложения А. Овчаренко опираются на живую практику искусства. «А эта практика показывает, что романтическое мироощущение, романтический “темперамент” могут “соединяться” с разнообразными миросозерцаниями, чего нельзя сказать, например, о натурализме или символизме, представляющих собой вполне определенную эстетическую программу с философской основой...»¹³.

Следует отметить, что даже те исследователи, которые оставались непоколебимыми приверженцами реализма и только реализма, вынуждены делать отступления и признавать возможность существования и развития других литературных явлений в рамках социалистического искусства. Один из наиболее решительных оппонентов А. Овчаренко – Б. Сучков назвал вначале концепцию социалистического романтизма «мертворожденной теорией», но затем снял это определение ввиду несостоятельности его. В статье, посвященной современному литературному процессу, ученый утверждал, что объективная истина истории доступна только реализму¹⁴. Те же явления советской литературы, которые рассматриваются как романтические, он относил к стилевому течению, «с романтизмом в собственном смысле слова, не имеющего ничего общего»¹⁵. Развивая мысли о реализме в другой статье, Б. Сучков утверждал, что «единственное направление в искусстве, которое сохранило и приумножило после революции свои завоевания, был реализм»¹⁶. Другие художественные течения предреволюционной и революционной поры – символизм, футуризм, акмеизм, экспрессионизм, сюрреализм, по его мнению, исчерпали свои возможности, отразив духовный кризис буржуазной культуры.

В то же время, отвергая унификаторский подход к теории и практике литературы, в результате которого реализм превращается в тотальный метод, ученый отклоняет привычку относить все значительное в искусстве только за счет реализма. Б. Сучков констатирует, что «великие творения художественного гения были созданы дореалистическим искусством: барокко, классицизмом, романтизмом и представителями нереалистических течений искусства и литературы»¹⁷.

2

Обсуждение проблемы привлекло внимание не только к судьбе романтизма в советской литературе, но и к эволюции его от начала XX века до 20-х годов. А. Дымшиц считает, что благодаря Октябрьской социалистической революции по-новому сложилась судьба романтических и постромантических явлений в литературе. Исследователь критикует теорию «тотального реализма», сторонники которой «охотно списывают» художников романтиков по разряду так называемого модернизма, по разряду антиреалистического искусства»¹⁸. По мнению автора, романтизм не умер, «он обнаруживает себя в ряде постромантических явлений»¹⁹. А. Дымшиц считает, что и в романтическом, и в постромантическом искусстве продолжается то размежевание, о котором некогда писал Горький, хотя и в новых формах и новых условиях. «Часть романтиков не враждебна реализму, более того, некоторые их представители движутся в направлении социалистического реализма (неверно представлять себе, будто к социалистическому реализму ведет лишь один путь – через реализм критический), другая часть закономерно сближается с декадентскими школами и течениями, которые привыкли суммарно называть модернистскими»²⁰. Свою мысль он подтверждает ссылками на Блока, Маяковского, Есенина, которые сохранили романтические позиции в творчестве.

Пафос статьи А. Дымшица, направленной против упрощения литературного процесса и сведения его к двум направлениям художественной мысли XX века (реализму и декадансу), был актуален. Своевременны и возражения критика тем, кто «пытается приуменьшить роль художественных поисков в литературе или отнести новаторские искания писателей к области модернизма»²¹. А. Дымшиц считает, что «мы не должны отталкивать от себя и тех, кто идет путями критического реализма, активного романтизма, кто ищет выхода из декадентского плена»²². Вместе с тем краткость изложения и лаконичность суждений, данных без развернутой аргументации, снижали убедительность позиции исследователя.

Обсуждая проблему романтизма в советской литературе, участники дискуссии столкнулись с вопросом о соотношении социалистического реализма и социалистического искусства. Интерес к нему был вызван не только стремлением осмыслить различные литературные явления, которые испытали на себе воздействие идей социализма, но и потребностью достичь более четких представлений о самом социалистическом реализме, с тем чтобы избежать сужения границ метода и одновременно произвольного расширения их.

Как указывал М. Храпченко²³, обсуждение этого вопроса выявило две точки зрения. Одни исследователи считают, что социалистический реализм и социалистическая литература – понятия тождественные, а само существование этих терминов вызвано узким пониманием социалистического реализма. Другие полагают, что социалистическая литература – явление более широкое, нежели социалистический реализм. Творчество некоторых крупных советских писателей, будучи социалистическим по содержанию, не заключает в себе особенностей, которые характеризуют социалистический реализм. При этом называются имена Есенина, Ахматовой, Пастернака, Цветаевой, Сергеева-Ценского, Пришвина, Вересаева, Хлебникова, П. Романова и ряда других.

По мнению М. Храпченко, «более верной представляется постановка проблемы защитниками второй точки зрения, хотя в содержании самой темы многое еще остается непроясненным»²⁴. Исследователь указывает на опасность расширения понятия социалистического реализма до такой степени, что оно теряет свои конкретные очертания, свой подлинный смысл. В качестве примера М. Храпченко приводит оценку пролетарской литературы эпохи гражданской войны, о романтическом характере которой говорят многие. Он считает, что «суждения о революционно-романтических началах в новой литературе убедительны, они подтверждаются фактами»²⁵. Вместе с тем он отмечает, что эти суждения недостаточны для того, чтобы понять особенности творчества целого ряда художников, которых связывают с различными течениями в социалистических литературах. «Вряд ли что-либо существенно прояснится, если, например, Ахматову, Пастернака, Цветаеву, Пришвина отнести к числу романтиков. Еще более далекими и сторонними для них являются критерии и принципы критического реализма»²⁶.

Какой же путь решения вопроса предлагал М. Храпченко? Он считает, что существо вопроса заключается не столько в необходимости подыскать соответствующие обозначения и термины, сколько в том, чтобы «раскрыть специфические черты новых по своему характеру явлений и течений внутри социалистической литературы»²⁷. Этот новый характер исследователь связывает с восприятием идей социализма. «В широком общественно-эстетическом плане важно понять как идейно-художественные особенности различных течений в социалистическом реализме, так и их функцию. И хотя она отнюдь не однозначна, нет оснований говорить о ее разнородности, если иметь в виду течения, которые включает в себя социалистическая литература»²⁸.

Отвечая оппонентам в статье «Продолжение спора»²⁹, А. Овчаренко указывает на то, что сторонники одного метода сталкиваются с неразрешимыми для них противоречиями. Он считает сомнительным, чтобы «Песня о Буревестнике» и «Городок Окуров», «Жизнь Клима Самгина», «Алые паруса» и «Танкер Дербент» были написаны одним методом. Список писателей, не охватываемых социалистическим реализмом, можно, по его мнению, продолжать дальше: Блок, Брюсов, Белый, Ахматова, Мандельштам, Бабель, Пастернак... Автор статьи приходит к мысли, что если названные писатели «вне метода» создавали такие произведения, как «Конармия», «Дни Турбиных», «Фро», «В прекрасном и яростном мире», «Мастер и Маргарита», то не ставится ли под сомнение проблема художественного метода вообще, не оказывается ли она искусственной, надуманной? «Если признать, что есть один метод, то с какого времени он становится доминирующим, единственным методом? Со времени его возникновения, или он завоевывает гегемонию на определенном этапе развития? На каком?» – спрашивает он.

Суждения ряда исследователей представляются А. Овчаренко неверными по существу. В ответе Б. Сучкову он указывает на то, что «объективная истина истории», которую Б. Сучков делает привилегией социалистического реализма, может быть выражена не только в исторически конкретных формах, но и в условно-романтических. Идея вечной, всепобеждающей любви, воспетой Горьким в поэме «Девушка и Смерть» и Вургуном в пьесе «Фархад и Ширин», тоже может быть истолкована как «объективная истина истории»³⁰.

Анализируя книгу С. Асадуллаева «Историзм, теория и типология социалистического реализма» (Баку, 1969), А. Овчаренко показывает, что понятие социалистической литературы шире понятия социалистического реализма. Последний, по его мнению, став основным, не объемлет все многообразие литературы. Социалистический реализм понимается А. Асадулловым как метод, равный советской литературе в целом. Внутри этого метода исследователь выявляет пять течений, обладающих идейно-художественным родством: собственно реалистическое, романтическое, сатирическое, научно-фантастическое и лирическое. В свою очередь, каждое из них складывается из индивидуальных стилей.

Ясность этой схемы, по мнению А. Овчаренко, достигается искусственным путем. «Во-первых, благодаря полному выключению советской литературы из мирового социалистического искусства XX века, во-вторых, благодаря отсечению... из конкретного литературного процесса всего, что не подтверждает заданной мысли (для исследователя вне советской литературы не только футуристы, имажинисты, ничевоки, но и Ахматова, Хлебников, Клюев, Орешин, Клычков, П. Романов...); наконец, благодаря “смелому” зачислению в социалистический реализм всего, в чем есть хоть какие-либо элементы жизненности, реальности, “реальных отношений”»³¹.

А. Овчаренко считает, что концепция С. Асадуллаева «представляет собой попытку логически преодолеть крайние тенденции в нашей теории социалистического реализма – как чересчур “узкую”, так и чересчур “широкую”». Методологическую ошибку исследователя А. Овчаренко усматривает в механическом перенесении философских категорий в теорию искусства и прямолинейном соотнесении реализма с материализмом, а всех других течений с идеализмом, что было отвергнуто наукой. С. Асадуллаев допускает, по мнению критика, и другие ошибки: реализм отождествляет с реальностью (соответственно – романтизм с романтикой), с правдой жизни, элементами объективной истины истории; разграничивая понятия «направление – метод – стиль», он игнорирует формы их взаимозависимости, взаимопереходы. «Метод, – говорит он, – неотделим от специфики искусства; стиль – это не что иное, как конкретное воплощение творческого метода». В то же время утверждается, что метод не связан со стилевыми направлениями, поскольку использует самые различные приемы, средства, формы. А как же быть с «конкретным воплощением»? Возможно ли оно без взаимозависимости? Работа С. Асадуллаева, по мнению А. Овчаренко, является «типичной для целого направления в советском литературоведении; высказанные в ней ... идеи давно развивают и защищают в более элегантных формулировках такие ученые и критики, как Л. Тимофеев, Д. Новиченко, Г. Ломидзе, Л. Якименко, 3. Кедрина…»³².

Уязвимость многих современных концепций состоит, по мнению ученого, в выборочном подходе авторов к социалистическому искусству. В своих теоретических построениях они опираются на знание в лучшем случае двух-трех национальных литератур. А если взять социалистическое искусство как явление мирового процесса, то неизбежно придем к иному решению проблемы «социалистическая литература – социалистический реализм: направление? метод? стиль?» А. Овчаренко указывает на венгерскую и югославскую литературы, где развиваются рядом друг с другом разнообразные течения, в том числе и несоциалистические, но гуманистические по духу. Он приходит к мысли, что существуют различные типологические линии внутри социалистического реализма, так же как и романтизма. Исследователь обращает внимание на то, что социалистический реализм как метод даже в советской литературе не сразу завоевал гегемонию: в первые годы советской власти рядом с ним продолжал существовать и критический реализм (скажем, в творчестве Сергеева-Ценского), и романтизм (хотя бы в первых книгах Ю. Янковского), некоторые писатели делали попытки выразить коммунистическое содержание посредством футуризма, импрессионизма, имажинизма.

В статье «Продолжение спора» А. Овчаренко высказывает неудовлетворенность дискуссией, проходившей в 1969 году на страницах «Литературной газеты». Неудовлетворенность эта вызвана тем, что широкий плацдарм, на котором с самого начала был предложен кардинальный спор о социалистическом искусстве – социалистическом реализме – и на котором его вели М. Храпченко, С. Петров, Д. Марков, Б. Сучков, А. Метченко, А. Бушмин, был упрощен и сведен к вопросу: существует ли сейчас в советской литературе романтизм как самостоятельный метод? «Наша наука еще не решила более существенных проблем, а нас спрашивают о романтизме. Только о нем. И только в советской литературе»,³³ – замечает исследователь.

Более того, этот вопрос был, по мнению А. Овчаренко, рассмотрен однолинейно. Уже первые статьи: «Романтизм – без конца и без края?» Арк. Эльяшевича и «Безбрежная романтика и берега романтизма» В. Оскоцкого «были рассчитаны на компрометацию обсуждаемой статьи». Арк. Эльяшевич всех критиков и литературоведов, которых не удовлетворяет игнорирование романтического творчества, сблизил с защитником реакционного романтизма 3. Гиппиус и модернизма Франца Кафки. А. Овчаренко напоминает, что «спорить можно лишь тогда, когда твое право на теоретический поиск не только не ставится под угрозу, но и не ограничивается». Он упрекает участников дискуссии в том, что они рассуждали лишь о том, существует или не существует романтизм как самостоятельный метод, оперируя аргументами, которые с исчерпывающей полнотой представлены в книге С. Асадуллаева.

Думается, что А. Овчаренко не во всем прав, когда упрекает своих оппонентов в дискредитации и сужении его точки зрения. Действительно, часть критиков проявила излишнюю пристрастность в оценке предложенных суждений. Однако это субъективные причины. Объективные же трудности споров о романтизме кроются в том, что эта проблема неизбежно влекла за собой ряд нерешенных или частично решенных вопросов. Так, недостаточно поняты причины, вызывающие романтическое творчество на разных этапах развития социалистической литературы, не было единого и удовлетворительного представления о категориях социалистической литературы и социалистического реализма, не ясны были взаимоотношения метода, направления, стиля.

Чтобы убедиться в существовании социалистического романтизма как самостоятельного метода, необходимо было решить по меньшей мере две задачи. Одна – обосновать, что в советской литературе, и шире – в социалистических литературах, имеются объективные предпосылки для существования романтической литературы. Другая – доказать, что все явления, в которых усматривается метод романтизма, имеют общую философско-эстетическую и идейно-художественную основу, что их связывают типологические признаки, которые позволяют данные произведения отнести к романтизму и считать их социалистическим романтизмом. Решение этих вопросов позволило бы с достаточным основанием либо принять, либо отклонить существующие точки зрения.

Отдельные критики, отклоняя мысль о романтизме как методе после 1920-х годов, сняли из-за перестраховки с повестки дня и те вопросы, которые вызвали выступление А. Овчаренко и ради которых высказывались конструктивные предложения. Вместо того, чтобы сосредоточить внимание на нерешенных вопросах, критика сконцентрировала внимание на противоречиях самого исследователя. Неудачность такого подхода проиллюстрирована в статье А. Овчаренко «Продолжение спора», где автор, использовав метод своих оппонентов, выявил противоречия их собственных суждений и показал неаргументированность позиции, которой они придерживаются.

Споры о романтизме в 1970-е годы обнаруживают тенденцию к расширению самого предмета анализа и вовлечению в разговор новых литературных явлений. В этом отношении интересна монография Д. Маркова, в которой предпринята попытка выявить историческую типологию развития социалистического реализма на материале южно-западнославянских литератур. Одним из вопросов этой работы является соотношение реализма с романтизмом в процессе формирования литератур нового типа. Прежде всего М. Марков отклоняет точку зрения исследователей, которые рассматривают революционный романтизм пролетарских литератур «только как наследие, как продолжение традиций». Он считает, что «уже при самом их рождении для них в высшей степени характерен романтический тип художественного обобщения»³⁴, что «революционный романтизм выступал как необходимая форма художественного познания жизни и совершенно закономерный этап в общем процессе складывания нового метода»³⁵.

Явление это, по мнению исследователя, должно быть объяснено с двух точек зрения – социально-исторической и эстетической. Социально-исторические принципы романтизма конца XIX – начала XX века исследователь видит в социальных потрясениях, в поиске общественного идеала, которые привели к возрождению и образованию новых романтических структур, различных по своей идейно-эстетической основе. В пролетарской литературе романтизм вызван утверждением нового социалистического идеала, который был тогда еще отдаленным, а «новое проступало в самых общих очертаниях – больше как идея, чем конкретная реальность». «И потому, – пишет Д. Марков, – человеческое переживание, как эстетическое отношение к идеалу, выливалось в литературе в образы – символы, аллегории, в ораторско-призывные строки, передающие ощущение могучего прибоя революционных сил, способных разрушить все преграды»³⁶. Д. Марков ссылается на пролетарскую поэзию Сербии, Болгарии, на песни русских рабочих поэтов конца XIX – начала XX века и революционный романтизм раннего Горького.

Постижение нового через романтическое восприятие Д. Марков считает общей особенностью становления революционных литератур. Со времени, когда в творчество пролетарских писателей проникают элементы исторической конкретности и анализа, положение меняется. «Романтизм не исчезал, а как бы перерастал постепенно в новое качество»³⁷, – пишет Д. Марков. Этот процесс, по мнению ученого, начинается в 1920-е годы, когда романтический пафос и призыв к революционному преобразованию мира сочетаются с пониманием реальности социалистического идеала.

Д. Марков считает ошибочным связывать понятие романтического метода только с определенным историческим периодом, когда романтизм существовал как историко-литературное явление. Он разделяет взгляд Л. Тимофеева на понятия «реалистического и романтического типов творчества, которые в самых разнообразных формах и соотношениях будут проявляться в любом методе, возникающем в процессе развития истории литературы, поскольку в них выражаются общие свойства образного отражения жизни»³⁸.

Однако Д. Марков делает шаг вперед в своих рассуждениях и допускает, что проявление романтического может вырасти в самостоятельный метод. Естественно ожидать здесь разъяснения того, каким предстает романтизм на каждом из этих этапов, скажем, в эпоху Возрождения, в период классицизма, критического реализма. Что сближает формы романтизма во все времена и что нового вносит каждый из периодов в развитие романтизма как типа творчества? Ведь исследователь считает правомерным говорить об «исторической типологии романтизма». К сожалению, этот вопрос не выходит за рамки гипотетического предложения и не подкрепляется необходимой аргументацией. Исследователь ограничился указанием на свои исходные позиции, поэтому глава IV, посвященная судьбе романтизма, оказывается недостаточно убедительной.

Однако если решать вопрос по существу, то правомерно ли утверждать, что романтизм как метод может существовать до романтизма как историко-литературного направления XIX века? Думается, что предположить существование романтизма до начала XIX века можно лишь применительно к тому этапу литературного процесса, который связан типологическим родством с периодом романтизма. Таким является эпоха Возрождения, которая характеризуется близкими романтизму общественно-историческими и культурными обстоятельствами. И Возрождение, и романтизм являются переходными этапами, каждый из которых подготовил новую, более высокую, по сравнению с предыдущей, ступень исторического процесса. И там и здесь осуществлен был крутой поворот в идейно-культурном плане. В эпоху Возрождения произошел качественный сдвиг в духовном развитии человека. «Человек осознал свое достоинство, уверовал в свои силы, себя поставил на место бога»³⁹, – пишут М. и Д. Урновы, объясняя ренессанский гуманизм. Ориентация на собственные силы стала основой «гуманистической, т. е. человеческой деятельности, и на этой-то основе и произошло то великое обновление лица культуры, которое в какой-то мере действительно может быть названо Возрождением»⁴⁰, – считает Н. Конрад в статье «Шекспир и его эпоха».

Применительно к литературе эпохи Возрождения, видимо, можно говорить о появлении в ней своего романтического творчества как предтечи будущей романтической концепции человека и способа ее художественного утверждения. Акад. Н. Конрад, ставя вопрос о «Восточном ренессансе» и анализируя «Витязя в тигровой шкуре» в сопоставлении с поэмами Фирдоуси, Низами, Навои, Ариосто и Тассо, приходит к выводу «о наличии в литературе Ренессанса особой романтической линии – о ренессанском романтизме»⁴¹. Этот романтизм ученый определяет как «романтизм героический» и отводит ему важное место в истории литературы Западной Европы и Среднего Востока. Причину появления такого романтизма Н. Конрад видит в самой эпохе, которая не могла обойтись без героики подъемной – «романтической».

Если применительно к эпохе Возрождения еще можно говорить о романтическом творчестве, и это подтверждается фактами литературы, то видеть романтизм в эпоху средневековья или в период классицизма затруднительно. Критерий романтизма, предложенный Л. Тимофеевым, настолько безмерен, что, руководствуясь им, придется видеть романтизм во всяком произведении, включающем ориентацию на идеальные представления. «Совсем неубедительно, – пишет Г. Поспелов, – называть вслед за теоретиками РАППа нереалистический принцип отражения жизни, заключающийся в “пересоздании жизни” по “собственному идеалу” писателя, романтизмом. В таком случае придется считать явлениями литературного романтизма и “Илиаду”, и древнегреческие трагедии, и средневековые “Жития”, и авантюрные романы, и “высокие” жанры классицизма и толстовские “рассказы для народа”, и многие другие произведения, явно не содержащие в себе ничего романтического»⁴².

Анализируя романтизм в болгарской литературе 1918–1923 годов на примере творчества Полянова и Смирненского, Д. Марков приходит к выводу, что «революционный романтизм сыграл огромную роль в процессе формирования нового художественного метода. На ранней стадии социалистической литературы он выступал как одна из важнейших форм выражения нового идеала и связанных с ним героико-революционного пафоса, исторической перспективы»⁴³.

Д. Марков считает, что революционный романтизм был «переходным этапом на пути к реализму», и в то же время сохранился как самостоятельное эстетическое явление. На стадии, когда новый творческий метод уже определился, романтизм, по мнению ученого, «выступал и как свойство, качество в целом конкретно-исторического воспроизведения действительности, как самостоятельная обособленная форма художественного обобщения внутри новой эстетической системы»⁴⁴. Это изменение функций романтизма подтверждается, по мнению Д. Маркова, опытом многих национальных литератур и объясняет место и своеобразие романтизма в современных социалистических литературах.

Иначе говоря, романтизм выявляется теперь либо в качестве романтики социалистического реализма, либо в форме самостоятельного художественного обобщения. Об этом говорят многочисленные факты литературного развития во многих странах. Вопрос в том, чтобы определить качественные особенности и функции этого своеобразия⁴⁵. Однако исследователь, рассматривая социалистический реализм как исторически открытую систему художественных форм, объемлющую всю советскую литературу в целом, склонен видеть в романтических произведениях «стилевое образование». Расширительное истолкование нового метода как всеобъемлющего направления в советской литературе вызывает вопрос: «Правомерно ли утверждать, что одни и те же художественные принципы познания и отражения мира лежат в основе творчества К. Федина и М. Пришвина, Л. Леонова и А. Довженко, М. Булгакова и А. Грина?» Соглашаясь с А. Овчаренко, что целый ряд писателей (Булгаков, Платонов, Ахматова, Пастернак, Цветаева, Хлебников, Грин и др.) нельзя причислить к социалистическому реализму, Д. Марков рассматривает их «как не утвердившихся в новом миропонимании» и потому, видимо, не отражающих закономерности художественного развития.

Творчество каждого из названных писателей представляет собой зрелое явление с формировавшейся концепцией человека, со своими художественными принципами, обогащающими теорию и практику советской литературы и в целом социалистическую культуру. В каком соотношении находится их творчество с социалистическим реализмом? Д. Марков предлагает отнести их к «переходным явлениям» в советской литературе. Тогда неясно, почему именно те, а не другие писатели отнесены к переходным явлениям и «от чего» к «чему» они переходят. Чтобы быть логичным, исследователю необходимо признать, что наряду с социалистическим реализмом существуют явления, не входящие в него и образующие особый пласт литературы, нуждающийся в творческом и историко-литературном объяснении. А если названных писателей неправомерно причислять к социалистическому реализму, то каков метод их творчества? Эти вопросы пока остаются без ответа.

В книге «Социалистическая литература и современный литературный процесс»⁴⁶ А. Овчаренко, размышляя над материалами дискуссии, счел необходимым разъяснить свою позицию, оспорить ряд суждений и обратить внимание на вопросы, не получившие перспективного разрешения. Обращаясь к истории вопроса о романтизме и вводя новые материалы, свидетельствующие о пристальном интересе к этой проблеме Горького, Р. Роллана, о неоднозначной позиции болгарского ученого Т. Павлова, исследователь призывает к вдумчивому и объективному анализу реального литературного процесса. «При постановке вопроса о месте и характере романтизма в искусстве нового мира нужно руководствоваться действительным положением в социалистической литературе, решать его строго исторически, исходя из конкретного рассмотрения определенных этапов определенной национальной литературы, переходящей на социалистические пути развития», – отмечает А. Овчаренко⁴⁷.

Такой подход, по мнению исследователя, не позволяет на вопрос о судьбе романтизма в социалистическую эпоху ответить односложно. Свою позицию ученый мотивирует двумя обстоятельствами: во-первых, тем, что социалистическое искусство создается не только в странах социализма, но и в капиталистическом мире, где оно не исчерпывается социалистическим реализмом, а включает романтические и постромантические явления, проделывающие эволюцию к реализму и социалистическому реализму; во-вторых, тем, что и в литературах социалистических стран существовали и существуют до сих пор «остатки прежних методов искусства» (Т. Павлов).

А. Овчаренко настаивает на учете того обстоятельства, что романтизм в условиях борьбы за социалистическую революцию, в условиях защиты ее завоеваний приобретает новое качество даже в сравнении с прогрессивными проявлениями его в прошлом. Новизна видится в том, что в философском отношении этот романтизм вырастает на материалистической основе, в эстетическом же плане он не противостоит социалистическому реализму, может сливаться с ним в органическое целое, но может существовать в известной степени, по крайней мере, на отдельных этапах развития социалистического искусства, и автономно, являться специфической формой выражения возможного как сущего...»⁴⁸.

Исследователь отклоняет упреки в защите эстетического плюрализма и расценивает их как субъективную и неправомерную интерпретацию его позиции. Он ссылается на суждения Г. Поспелова, Е. Тагер, Ю. Кузьменко, которые прямо утверждают, что и сегодня в советской литературе социалистический реализм – ведущий, но не единственный художественный метод.

«Противники» романтизма в социалистической литературе, по мнению А. Овчаренко, игнорируют строго исторический подход в его изучении, говорят о романтизме нашей эпохи вообще, а не о конкретных его проявлениях на определенных этапа становления социалистическом литературы. «Ни романтизм Грина, ни критический реализм М. Булгакова не превратятся в социалистический реализм, даже в самую незрелую форму его. Мало того, ярко выраженная социалистическая тенденциозность таких произведений, как «150000000» Маяковского, все-таки не позволяет говорить о победе социалистического реализма и в этом произведении»⁴⁹.

Итак, дискуссия 1970-х годов не привела к единому, хорошо аргументированному пониманию сущности романтических явлений в советской литературе. Главное достижение ее в том, что она выявила спорные проблемы и поставила их со всей отчетливостью и бескомпромиссностью. Эти проблемы были апробированы на широком материале советской и ряда социалистических литератур, соотнесены с представлениями о развитии романтизма в литературе XX века.

Вопросы, поднятые в дискуссии, потребовали теоретического уточнения понятий (социалистическая литература, социалистический реализм, советская литература), их содержания, границ, взаимосвязи. Дискуссия выявила необходимость более точного и убедительного представления о системе понятий: метод, направление, стиль.

Обсуждение проблемы показало, что для утверждения мысли о романтизме как о самостоятельном методе в советской литературе необходимо решить две задачи. Одна – обосновать, что в советской литературе и в социалистических литературах имелись объективные предпосылки для существования романтических явлений. Другая – доказать, что все произведения, в которых усматривается метод романтизма, имели общую философско-эстетическую основу, что их связывают типологические признаки, которые позволяют данные произведения относить к романтизму и считать этот романтизм социалистическим.

Исследователи согласились, что в советской литературе существуют такие явления (творчество А. Грина, отдельные произведения Ю. Яновского, А. Довженко, К. Паустовского, С. Вургуна и др.), которые не вмещаются в границы романтического стилевого течения или романтики и содержат явные признаки романтизма. Однако отнесение их к романтизму как методу вызывало настороженность исследователей и потребность в более убедительных доводах.

Сегодня, в конце первого десятилетия XXI века, отчетливее видно то конструктивное, что заключалось в самом факте этого обсуждения. Дискуссия была попыткой открытого профессионального разговора о назревшей проблеме. А. Овчаренко решился озвучить нарастающее расхождение художественной практики и ее теоретического осмысления, дать толчок к обновлению сложившихся представлений. И хотя его позиция была недостаточно обоснованной, а в чем-то и уязвимой, она была шагом вперед в развитии критической мысли.

Однако призыв литературоведа не был воспринят сообразно поставленной проблеме. Осторожность откликов, оглядка на идеологический контроль и нежелание принципиально менять что-либо в существующих представлениях оказались сильнее творческого подхода. Некоторые участники использовали трибуну дискуссии как способ демонстрации своей лояльности к официальной точке зрения, другие – допускали вольные суждения, но предпочли остаться на выверенных позициях. Третьи – предлагали расширить теоретические представления, но не получили одобрения со стороны коллег. Некоторые литературоведы не захотели поддержать инициатора дискуссии за то, что он позволил себе выделиться из общего цеха исследователей... В общем, разговор не был развернут в том объеме и профессиональной заинтересованности, на которые надеялся А. Овчаренко.

Фигура умолчания и боязнь «как бы чего не вышло» вскоре сыграют злую шутку с обществом и наукой. Через два десятилетия произойдет смена общественного строя. Неразрешенные вопросы литературоведения возникнут вновь независимо от того, будет ли это постмодернизм рубежа ХХ–XXI веков или «новый реализм» 2008–2010-х годов. Но идеологический контроль власти сменился рыночными законами, отношением к культуре как к сфере услуг и восприятием литературы как развлекательного чтива.

Возможна ли романтическая устремленность к идеалу в этих условиях? Что станет ее источником и питательной почвой? В каких формах она может проявиться в современном искусстве? И как традиции прошлого опыта могут сказаться в новых художественных исканиях? Ответить на эти вопросы невозможно. Литературный процесс находится в становлении и поиске. Нет стабильности и внятной перспективы развития. Фрагментарность и размытость происходящего в искусстве являются зеркалом современного общественного состояния.

Сегодня романтическое чужеродно реальности. Оно пребывает в резерве культуры как память о прошлых взлетах человеческого духа. Культ наживы и успеха, атмосфера цинизма и пошлости неизбежно ведут к деградации культуры и нравственности. И нужно время, чтобы общество прошло это искушение и осознало ценность духовных основ. А значит, время для постановки и разрешения этих вопросов еще впереди.