Тема 4. Проблема романтизма в свете теории отражения

Уверенность в себя... как определенного субъекта, есть уверенность в своей действительности и в недействительности мира.

В. Ленин

Теоретический подход к романтизму предполагает выявление специфики художественного познания и характерных вариантов его, сложившихся в историческом развитии. Необходимо раскрыть механизм самого познания и правомерность романтических воззрений в процессе осмысления человеком окружающего мира. Сущность романтического искусства нельзя понять полно, пока не выявлена роль категорий: фантазия, идеал, мечта, идея, пока не осмыслена структура романтического отношения к жизни.

1

В литературоведении было предпринято несколько попыток раскрыть гносеологические основы романтизма. Первые представления о них выдвинули писатели-романтики. Отталкиваясь от нормативной теории классицизма, они провозгласили источником искусства «гениальность» художника, творящего интуитивно, по внутренним импульсам. Теория «интуиции» и «гениальности» писателя обогатила знание о психологии творчества, о внутреннем мире художника, но не была подкреплена достаточной научной аргументацией. Хотя большинство открытий в эпоху романтизма опиралось на достижения философии, искусства, психологии, на идеальные сферы, в которых осуществлялась духовная жизнь общества, наука была еще на подступах к диалектическому познанию мира. Теория интуиции занимала устойчивое положение до 40-х годов XIX столетия, затем вновь привлекла внимание исследователей на рубеже XX века в связи со спорами об отношении искусства к действительности. В 1930-х годах вульгарный социологизм с его дихотомическим членением литературы по образцу философии (реализм – материализм в искусстве, романтизм – идеализм) задержал исследование романтизма. В течение длительного времени внимание сосредоточилось на негативной стороне романтизма, что привело к умалению его исторического и эстетического вклада.

Интерес к проблеме интуиции обострился в середине 1960-х годов, когда появились исследования по теории познания и самой интуиции. Новейшие достижения в философии, эстетике, психологии творчества позволили глубже осмыслить взгляды романтиков и критически проверить их справедливость. Попытка встать на позицию романтиков и осмыслить их творческий метод с точки зрения интуиции была предпринята в статье У. Фохта «Некоторые вопросы теории романтизма». Центральное положение ее состоит в утверждении, что «гносеологической предпосылкой романтизма как художественного метода является интуитивное проникновение в действительность», что «в этом – его существенное отличие от реализма», «что интуитивный путь обуславливает принципы романтической типизации», что в интуиции нужно искать разгадку романтизма¹. Каковы аргументы этого предположения?

У. Фохт считал, что реализм складывается на почве рационального, научного познания жизни, что основа его – стремление познать истину жизни, проникнуть в тайны реального мира, понять закономерности человеческого общества, в то время как романтизм конструирует целостную картину жизни несознательно, интуитивно. Однако это противопоставление уязвимо. Тот факт, что реализм создан на почве научного познания действительности, не умаляет обстоятельства, что сам романтизм был вызван крупнейшими успехами в интеллектуальном развитии общества и основан на современных ему достижениях наук. Романтические писатели были людьми широкого кругозора, и только такие люди могли поставить целью универсальный охват жизни в ее бесконечности, противоречивости и целостности. Связь романтического способа мышления с научным познанием его времени не слабее, чем у реалистов. Романтики стояли на рубеже крупных открытий XIX века, которые предопределили интерес искусства к духовной сущности человека².

Ссылки на то, что романтики отвергали рационализм и системы, не свидетельствуют в пользу интуиции. Начиная с братьев А. и Фр. Шлегелей, В. Вакенродера, Л. Тика вплоть до А. Блока, все романтические писатели восставали против рационализма и систематизации в искусстве. Отрицая предписания и правила, они выступали против «нетерпимости рассудка», предпочитая «нетерпимость чувства». (В. Вакенродер). И в этом они ориентировались на диалектику жизни, которая разрушает ограничения системы и включает в себя всю полноту бытия.

Мало говорили в пользу интуиции приведенные У. Фохтом высказывания Белинского, Горького и других критиков о том, что романтизм отражает противоречивые настроения переходных эпох. Сложное и неясное отражение всех оттенков, чувствований и настроений в переходные моменты свойственны не только романтизму, но и ряду течений начала XX века: символизму, импрессионизму и др. Следуя логике ученого, примат интуиции необходимо видеть и в этих течениях.

Намерение У. Фохта найти первооснову романтизма и дать более тонкий анализ его структуры обернулось против самого романтизма. Ссылка на интуицию, которая, по замыслу автора, должна разрешить спорные вопросы, привела к еще большей неопределенности. Сам термин «интуитивное познание» несет в себе противоречие. Если речь идет о познании, то необходимо признать доминирующую роль разума, наличие определенных критериев и инструментов исследования, так как истинное по­знание понятийно и системно³. Если же перед нами внепонятийное постижение, то необходимо выяснить специфичность его, отличие от других типов познания, наконец, соотношение традиционных компонентов с интуитивными элементами. Тогда мы сможем представить содержание данного понятия и проверить справедливость утверждений У. Фохта.

Интуиция не является привилегией или сущностью романтического искусства. Она – элемент любой творческой и научной деятельности. Своеобразие романтического искусства заключается в особом видении, понимании и отражении окружающего мира. Оно образуется специфическими соотношениями всех элементов художественного познания. И наша задача состоит в том, чтобы понять общую модель мышления и роль таких элементов, как идея, мечта, идеал, фантазия, их отношения между собой и действительностью, особенность их в романтическом отражении действительности. В решении ее определенную роль играет теория отражения и гносеологический аспект ленинских высказываний о романтизме.

2

В 1902 году в работе «Что делать?» В. Ленин провозгласил: «Надо мечтать!». Эти слова стали его девизом в борьбе против тех, кто за внешней трезвостью скрывал догматическое отношение к делу. Разъясняя сущность мечты, В. Ленин приводит рассуждения Д. Писарева: «Моя мечта может обгонять естественный ход событий или же она может хватать совершенно в сторону, туда, куда никакой естественный ход событий никогда не может прийти. В первом случае мечта не приносит никакого вреда; они может даже поддерживать и усиливать энергию трудящегося человека...»⁴.

Мечта для В. Ленина, как и для Писарева, – это способность «созерцать воображением... в цельной и законченной картине то самое творение, которое только что начинает складываться...»^5.

Однако существуют два противоположных типа мечты и два типа мечтателей. Мечта первого типа обгоняет естественный ход событий, не разрывая связей с жизнью; такой мечтатель «серьезно верит в свою мечту», «добросовестно работает над осуществлением своей фантазии». В этом случае мечта превращается в стимул всякого деяния, становится движущей силой прогресса. Но есть мечта, уводящая человека в сторону от жизни; она превращается в пустую мечтательность, маниловщину, ведет к застою, убивает волю к действию.

В конспекте книги Аристотеля «Метафизика» В. Ленин вновь обращается к проблеме фантазии и мечты. Здесь она подвергается гносеологическому анализу.

Ценность фантазии, по В. Ленину, состоит в том, что без нее невозможны даже элементарные акты мышления. Например, чтобы образовать простейшее понятие стола, стула и пр., необходимо отвлечься, обособиться от множества соответствующих единичных предметов. Нужно предположить, что данное понятие как бы существует самостоятельно и отражает сущность указанной категории предметов. Но для этого необходимо освободить мышление от непосредственного созерцания, дать ему право воображать. В. Ленин говорит, что «и в самом простом обобщении, в элементарнейшей общей идее («стол» вообще) есть известный кусочек фантазии»⁶.

Но как только мы допускаем, что это понятие получает независимое существование, так сразу же возникает опасность мистики. Ибо в тот самый момент понятие, созданное нашим сознанием, мы начинаем воспринимать как объективно существующее. Так, простой акт мышления уже включает в себя диалектическое противоречие. В. Ленин указывает на эту сложность: «Подход ума (человека) к отдельной вещи, снятие слепка (= понятия) с нее не есть простой, непосредственный, зеркально-мертвый акт, а сложный, раздвоенный, зигзагообразный, включающий в себя возможность отлета фантазии от жизни»⁷.

Отлет фантазии может быть настолько значительным, что В. Ленин допускает «возможность превращения (и притом незаметного, несознаваемого человеком превращения) абстрактного понятия, идеи в фантазию...»⁸. Ленин указывает на коварство фантазии; подобно сказочному джину, выпущенному из заточения, она может сделать мышление че­ловека всемогущим, но может и поработить его.

В конспекте книги Л. Фейербаха «Лекции о религии» В. Ленин специально выделяет рассуждения автора о двойственности фантазии, ее положительной и отрицательной роли. Отрицательная роль фантазии тем значительнее, чем невежественнее человек, чем менее способны его знания развивать фантазию в верном направлении. А отсюда один шаг до религии. В. Ленин выписывает остроумное замечание Фейербаха: «“Религия есть поэзия” – так можно сказать, ибо вера – фантазия. Но не уничтожаю ли я (Фейербах) поэзии? Нет. Я уничтожаю (аufebe) религию “лишь постольку” (курсив Фейербаха), “поскольку она является простой прозой, а не поэзией”»⁹. Прозаизм религиозной фантазии состоит в том, что она преследует «эгоистическую цель… держится главным образом за предметы, возбуждающие в человеке чувство зависимости»¹⁰. Л. Фейербах прямо заявляет, что в религии ищут утешения, помощи, защиты и что религия «есть не только дело воображения, но также и дело желания… есть выражение так называемого стремления к счастью»¹¹. Следовательно, религиозная фантазия идеалистична по своей природе. Она пытается преобразовать субъект (сознание), не допуская изменения объекта (бытия). В результате отрыва духа от природы устанавливается искусственная гармония внутри сознания, которая подавляет проблемы бытия и создает иллюзию разрешения противоречий.

Религия, таким образом, есть не только продукт зависимой фантазии, но и следствие противоречий между духом и природой. Преодоление религии связано прежде всего с установлением данного противоречия. Процесс этот осуществляется в гуманистическом идеале. «Религия дает человеку идеал. Человеку нужен идеал, но человеческий, соответствующий природе, а не сверхъестественный», – отмечает В. Ленин и приводит затем слова Л. Фейербаха: «Пусть нашим идеалом будет не кастрированное, лишенное телесности, отвлеченное существо, а – цельный, действительный, всесторонний, совершенный, образованный человек»¹².

Приведенные суждения подводят к выводу о существовании двух потоков фантазии.

1. Фантазия не порывает с действительностью, но продолжает тенденции ее развития и на высшей ступени приводит к открытию новых связей в окружающей жизни.

2. Фантазия уводит в сторону от развития жизни, вырывается из-под контроля разума, воли и подавляет их, в конечном счете ведет к мистике.

Применительно к романтизму речь идет об отражении разных путей фантазии в творчестве писателя.

Было бы поспешным механически связывать одно направление фантазии с консервативным романтизмом, а другое – с прогрессивным, поскольку общие для обоих направлений мотивы и поэтические приемы могут нести различную идейно-художественную функцию. Так, повесть А. Грина «Алые паруса» включает в себя многие компоненты, свойственные еще немецким романтикам Л. Тику и В. Вакендродеру. Поэтизация «томления» и романтические скитания, проникнутые «томлением», одухотворенность природы, встреча с причудливым странником, определяющим жизнь героев, переплетение сна и яви, ослабление предметно-смыслового содержания и усиление лирической настроенности – все эти мотивы лежат в основе повести «Алые паруса».

Однако формальные точки соприкосновения обнаруживают коренное расхождение в их идейно-художественном содержании. «Томление» героев А. Грина не кончается «голой тоской души по идеалу» (Гегель), а является благодатной почвой, на которой созревает энергическое вторжение в действительность с целью изменения ее сообразно мечте. «Ирония», вытекающая из «интеллектуального, созерцания», в творчестве Грина уступает место активному отношению к жизни и утверждению не только лучших этических норм, но и воспитанию воли, энтузиазма, духовного богатства и жизнеспособности человека.

И все же, обращаясь к общим закономерностям разных направлений, следует отметить, что фантазия консервативных романтиков обретает меньшую связь с общественным движением времени и ее лучшими устремлениями. Так, фантастика творчества Тика, Новалиса, Гофмана, Кольриджа, Жуковского при всем различии их тональностей зачастую приобретает самоценное эстетическое назначение, превращается в единственную объективную действительность и служит выражением иррациональных сил, не подвластных человеку и произвольно играющих его судьбой.

Напротив, у прогрессивных романтиков фантазия, даже при самом высоком отлете, сохраняет земную обеспокоенность и многозначную ассоциативность с демократическими идеями эпохи. Байрон, Шелли, Шамиссо, Гюго, Пушкин и Лермонтов использовали фантастические ситуации и образы для выражения лучших духовных исканий современности.

Так же неоднородно отношение романтиков к религии. Для одних религия была частью их миросозерцания и философско-эстетической концепции. Учение «о центре» не случайно соединяло религию, искусство, любовь в некий тотальный мир, заключенный внутри художника и выступающий изнутри как «я».

У других же – религиозная традиционность вступала в противоборство с демократическими задачами, национально-освободитель­ным движением, а также с тем возвышением личности, которое разрушало прежнее отношение к религии. Вследствие этого их творения порой поднимаются до идеи богоборчества и утверждения высшего человеческого идеала в героической личности (Освобожденный Прометей» Шелли).

Фантазия и мечта как сфера субъективного воплощаются у романтиков в системе художественных образов, поэтической настроенности и тем самым получают свою объективацию. Вследствие этого субъективность романтиков может иметь объективную ценность, поскольку раскрывает специфику мышления и мироощущения человека своей эпохи, а также его общественные идеалы и устремления, которые зачастую опережают конкретно-исторические возможности. Так, в размышлениях Рылеева об истории период от эпохи Возрождения до XIX века характеризуется как процесс борьбы с тиранией, а XIX век видится как торжество разума и свободы. Эта романтическая трактовка истории получает воплощение в думах и в стихотворении «Гражданин». Взгляд Рылеева на историю, безусловно, субъективен. Но образы, созданные поэтом, обладают ценностью, поскольку отражают идеалы своего времени и несут в себе (хотя и отдаленную) сопричастность с объективным движением истории.

Субъективность романтиков в лучших проявлениях не уводит в сторону от жизни, а напротив, опережает ее и служит средством прорыва к законам бытия, которые скрыты и которые они пытались постичь с помощью интуиции или поэтического прозрения. Отсутствие философии и теории общественного движения побуждало их создавать свои концепции всемирной истории, которые в большинстве своем были субъективны, но содержали зерно объективной истины.

Точно также субъективность романтиков в изучении внутреннего мира человека, его интеллектуальной и эмоциональной сферы сыграла исключительную роль в духовном обогащении литературы и представлении о самом человеке. Глубокий психологизм в изображении внутреннего состояния человека, особых качеств его души и индивидуальных свойств был ценным завоеванием романтизма, которое перешло в сокровищницу реализма. Историкам и филологам эпохи романтизма впервые оказалось доступно чувство историзма, конкретности и единичности. Поэтому субъективность романтиков была исторически неизбежна и несла в себе объективные ценности, которые оказались составной частью дальнейшего развития духовной культуры.

3

Творческая сила воображения участвует не только в начальном процессе мышления, но и в разрешении дальнейших противоречий человека с миром, которое осуществляется в результате перехода от интеллектуального освоения мира к освоению практическому. В ленинской теории отражения этот процесс кратко обозначен звеном: «...и от него (абстрактного мышления – В.X.) к практике...»¹³. А так как «сознание человека не только отражает объективный мир, но и творит его»¹⁴, то и в этом процессе присутствует фантазия. Каковы ее роль и место? Чтобы ответить на этот вопрос, необходимо обратиться к самому процессу мышления.

В конспекте книги Гегеля «Наука логики» В. Ленин вскрывает причины и условия возникновения фантазии. Перерабатывая материалистические положения Гегеля, Ленин записывает два суждения: «Понятие (= человек) как субъективное снова предполагает само-в-себе сущее инобытие (= независимую от человека природу). Это понятие (= человек) есть стремление реализовать себя, дать себе через себя самого объективность в объективном мире и осуществить (выполнить) себя»¹⁵.

Человек как субъективное и природный мир как объективное находятся в состоянии диалектического противоречия, конфликта. Это противоречие разрешается в желании субъекта реализовать себя. Субъективное тянется к объективному; человек ощущает необходимость в активном самоутверждении в независимой природе. Иначе говоря, намерение человека действовать носит объективный характер и является выходом из противоречия его с природой.

Как же осуществляется это намерение? Конфликт человека и природы побуждает сознание искать иные формы отношений. Субъект создает некую «теоретическую идею», не имеющую соответствия в окружающем мире. Но, будучи созданной, она вызывает противоречие себя с объективным миром.

В. Ленин, перефразируя Гегеля, формулирует свое отношение к данному вопросу: «В теоретической идее (в области теории) субъективное понятие (познание) как общее и само по себе лишенное определенности противостоит объективному миру, из коего оно почерпает определенное содержание и наполнение»¹⁶. Иными словами, возникает противопоставление теоретической идеи, лишенной определенности, объективному миру. Действительно, теоретическая идея, созданная в нашем сознании, есть абстракция. Она требует реального наполнения. Но так как эта идея является фантастической, то в силу своей новизны она не имеет реального содержания. Возникает потребность создать такую конкретную субстанцию, которая бы наполнила ее. Этот конфликт разрешается путем конкретизации «теоретической идеи» в «практическую». При этом содержание «практической идеи» вступает в противоречие с действительностью. Возникает конфликт нового, более совершенного знания со старым, господствующим в природе. Новое утверждает себя путем отрицания старого. В. Ленин пишет: «Уверенность в себе... как определенного субъекта, есть уверенность в своей действительности и в недействительности мира»¹⁷.

Из этих размышлений В. Ленин делает решительный вывод: «...мир не удовлетворяет человека, и человек своим действием решает изменить его»¹⁸.

Таким образом, из теории познания следует:

1. «Познание есть вечное, бесконечное приближение мышления к объекту»¹⁹.

2. Процесс познания представляет собой движение противоречий, начальным и конечным пунктом которого является практическая деятельность.

3. Воображение присутствует на всем протяжении творческого познания; оно помогает решать его противоречия и служит активным орудием в переустройстве жизни.

Именно поэтому В. Ленин придавал такое значение фантазии во всех сферах интеллектуальной деятельности. Он говорил: «Напрасно думают, что она (фантазия. – В.X.) нужна только поэту. Это глупый предрассудок! Даже в математике она нужна, даже открытие дифференциального и интегрального исчислений невозможно было бы без фантазии. Фантазия есть качество величайшей ценности...»²⁰.

Возникает вопрос: есть ли критерий того, что наша фантазия развивается в верном направлении? Таким критерием остается практика. «Точка зрения жизни, практики, – писал В. Ленин, – должна быть первой и основной точкой зрения теории познания»²¹.

Но практика и фантазия находятся в диалектическом противоречии. Практика творит в основном по законам необходимости, а фантазия ориентируется и на законы красоты. Практика исторически и социально ограничена. Она не только рождает фантазию, но и тормозит ее развитие. Кроме того, фантазия способна приводить мышление к таким открытиям, которые не могут быть непосредственно проверены практикой, так как эти открытия сами являются первыми образцами новой практики. Поэтому В. Ленин обращал внимание на относительность этого критерия: «...не надо забывать, что критерий практики никогда не может по самой сути дела подтвердить или опровергнуть полностью какого бы то ни было человеческого представления. Этот критерий тоже настолько «неопределенен», чтобы не позволять знаниям человека превратиться в «абсолют», и в то же время настолько определенен, чтобы вести беспощадную борьбу со всеми разновидностями идеализма и агностицизма»²².

Необходимо учитывать специфичность связи предметного мира с миром фантазии. Из концепции познания следует, что эта живая связь сложна и опосредована, а потому было бы упрощением допускать прямое соотношение конкретного объекта с вызванной им фантазией.

Процесс этот, по нашему мнению, развивается в диалектическом противоречии. С одной стороны, фантазия стремится не потерять из виду образ объекта, который вызвал ее, а с другой – освободиться от него и творить по собственным законам. Освобождение фантазии и происходит в бегстве от двух крайностей этого противоречия, в бегстве от очевидности и одновременно в бегстве от чуда.

Отвлекаясь от первичных, казалось бы естественных, представлений об объекте, фантазирующая личность как бы устраняет свое пристрастное, ограниченное мнение о предмете. Она поднимается на такую ступень, с высоты которой смотрит на явление как бы глазами всего человечества. Это не означает, что человек утрачивает свою индивидуальность, растворяется в «общем». Принцип «субъективное мнение об объективном мире» перерастает в принцип «объективное мнение об объективном мире». И с этой точки зрения явление раскрывает свою истину, которая недоступна для ограниченного, субъективного взора.

В связи с этим интересен вопрос о способности романтизма открывать истину. Поднимаясь в своем духовной развитии к бесконечности мира, романтики стремились постичь тайны мироздания, найти путь к познанию закономерностей бытия и улучшению человеческой жизни. Высота романтического обобщения помогла Шеллингу охватить всю историю философии и создать в известной степени целостную и законченную систему натурфилософии, которая стала важным звеном в подготовке гегелевской философии. Стремление к всеобъемлемости позволило Фр. Шлегелю в «Истории древней и новой литературы» представить опыт развития мировой литературы, который сыграл исключительную роль в становлении литературоведения как науки.

Тенденция романтизма к абсолюту, усиленная историческим подходом к развитию общества и культуры, позволила романтикам интуитивно приоткрыть основные противоречия эпохи и выразить их в необычайно энергической, протестующей форме. Творчество Байрона и Шелли, Гюго и Жорж Санд, Лермонтова и Мицкевича сыграло значительную роль в освободительном движении своего времени, в возвышении личности и защите ее достоинства.

Вследствие этого критерием истины в романтизме служит не практическая идея и не соответствие взглядов романтиков социально-историческому мышлению, а способность их подняться на высоту истории и судеб всего человечества.

Непреходящая ценность романтизма – не только в его исторических заслугах. Она кроется и в неповторимости романтической концепции мира и человека, в значительности тех произведений искусства, которые поднялись до таких вершин духовного обобщения и эстетического совершенства, что остались непревзойденными памятниками своей эпохи вплоть до сегодняшних дней.

4

Диалектическое познание мира включает в себя такие звенья, как идея, мечта, идеал. Каково содержание этих понятий, их роль и место в цепи познания?

Практическая идея – это плуг, которым человек, вооруженный научным знанием, переворачивает пласты жизни. В познании идея выступает в трех функциях: а) новая мысль, б) действование, в) истина.

1. Под идеей понимается практическая мысль о каком-либо развитии мира. Идея представляет конечный пункт мышления, на котором теоретическое построение преломляется к практике конкретно поставленной целью и предполагает действие. В. Ленин выписывает у Гегеля следующее суждение: «...идея... есть практическая идея, действование»²³.

2. Идея, следовательно, есть не только цель, но и движение к этой цели – процесс. В. Ленин пишет: «Идея есть познание и стремление (хотение) (человека)...»²⁴.

3. Если идея верно отражает действительность, она есть истина, так как представляет «единство понятия и объективности» (Гегель).

Мечта является одним из видов фантазии и одновременно самостоятельным промежуточным звеном между идеалом и практической идеей. Содержание активной мечты предметно, контуры ее определенны. Она связана с человеческой деятельностью и представляет как бы будущую действительность, к осуществлению которой субъект уже приступил или готовится приступить.

В том случае, когда мечта приобретает общественный характер и выражает интерес целой общественной группы, она поднимается до уровня общественного идеала. Идеал намечает главные черты тех общественных отношений, к которым устремлены люди. В процессе познания идеал является как бы звеном, соединяющим теоретическую и практическую идеи. Это закономерно, так как, с одной стороны, идеал представляет теоретическое построение, созданное с помощью фантазии, а с другой – предполагает практическое воплощение самого себя.

С действительностью идеал находится в диалектической взаимосвязи. С одной стороны, он возникает в результате неудовлетворенности реальной жизнью, и поскольку она не соответствует требованиям человека, то идеал вступает в противоречие с ней. С другой стороны, идеал вызван объективной конкретно-исторической действительностью, опирается на ее научные достижения и в этом смысле приемлет ее. Идеал находится в согласии с высшими проявлениями действительности, так как видит в них историческую перспективу.

Выходом из противоречия идеала с жизнью является практическая идея – действование. Направленность ее определяется многими факторами, например, жизнеспособностью идеала, его научной обоснованностью, степенью активности или пассивности общественного развития, индивидуальными склонностями субъекта и т. д. Можно выделить три главных направления во взаимоотношениях идеала с действительностью.

1. Их отношения приводят личность к активному творческому вмешательству в жизнь с целью ускорить ее приближение к идеалу. В применении к современному литературному процессу это направление выражается в специфической форме образного эстетического идеала. При этом намечается несколько путей его утверждения:

а) реалистическое отражение действительности в ее развитии, утверждение ее передовых сторон;

б) романтическое отношение к жизни, утверждение лучших проявлений гражданских, эстетических, нравственных качеств человека в идеальных формах.

В связи с этим представляется односторонним утверждение, будто романтизм не может удовлетвориться никакой действительностью, сколь бы прогрессивна она ни была. Романтизму вовсе «не было присуще и абсолютное отрицание действительности как во всем недостойной человека»²⁵. Действительно, одной своей стороной романтический идеал уходит в будущее и утверждает более высокие, человеческие отношения и нормы, но, с другой стороны, он опирается на потенциальные возможности самой жизни и пытается найти в ней элементы, достойные подражания. Эта сопричастность романтического идеала с конкретно-исторической средой позволила ему стать мощным орудием в практическом переустройстве жизни, в борьбе за национальное освобождение и демократию.

2. Противоречие идеала и жизни приводит личность к разочарованию и уходу от действительности в мир собственных и желаемых представлений о ней. В литературе это нашло преломление в широком явлении декаданса и пассивного романтизма.

3. Столкновение идеала с жизнью приводит личность к снятию этого идеала и провозглашению истинности жизни в той форме, в какой она существует. В литературе это выразилось в творчестве писателей-натуралистов.

В идеале, помимо его личностного характера, отражаются две потребности: «всеобщая», общечеловеческая и «частная», конкретно-историческая²⁶.

Общечеловеческое начало охватывает то характерное и типическое, что свойственно человеку в различных сферах его самовыражения и деятельности интеллектуальной, эмоциональной, практической, бытовой. В романтическом идеале общечеловеческое представляет собой те духовные ценности, которые заключены в человеке и которые воплощаются в искусстве как общезначимое и непреходящее. Однако общечеловеческое выявляется не абстрактно, а в конкретной социально-исторической атмосфере, что служит основной питательной почвой для непрерывного развития литературы.

Во взаимоотношениях общечеловеческого, социально-историче­ского и конкретно-исторического проявляется диалектика общего, отдельного и особенного. «Отдельный человек... представляет собой единичное, индивидуальное выражение общего в его особенной, социально-исторической форме»²⁷. В преломлении к литературе речь идет об эстетическом идеале, утверждаемом в конкретно-чувственной форме. Диалектика общего и частного здесь особенно ощутима. В свое время русские революционные демократы указывали на двойственное положение идеала. В. Белинский писал, что идеалы – «непроизвольная игра фантазии, не выдумка, не мечты; и в то же время идеалы – не список с действительности, а указанная умом и воспроизведенная фантазией возможность того или другого явления»²⁸. Произведения, остающиеся в рамках конкретно-историче­ского идеала, актуальны для современности, но ограниченны в воздействии и значимости для будущего. Лишь те творения, в которых художник поднимается до глубокого выражения духа времени, его сущности и противоречий, остаются нетленными памятниками литературы.

Связь общечеловеческого и конкретно-исторического неравнозначна в различных литературных направлениях. Романтическое творчество более тяготеет к общечеловеческим идеалам, находящим отклик в современных событиях; писатели-романтики разрешают проблему жизни человека в его интеллектуальной, нравственной и эстетической сущности. Это определяет и героя романтического произведения – незаурядную личность и ее внутренний мир. В творчестве писателей-романтиков заметно стремление к философскому синтезу жизненного материала, хотя синтез этот зачастую абстрактен и малоудовлетворителен. Когда Шелли в «Раскованном Прометее» стремится охватить всемирную историю от богов до социализма, он обращается к столь абстрактным категориям, что исчезает необходимая связь с реальностью, и панорама автора теряет свою жизненность.

Свобода, с которой романтики охватывали фантазией миры и историю, была всесильна и невозможна для реализма XIX века. Хотя Л. Толстой и допускал философские экскурсы в поэтической форме «Войны и мира». Однако отлет романтиков от действительности имел свои пределы и меру, нарушение которых приводило к ходульности и краху самих возможностей романтического искусства. Ф. Энгельс не случайно отмечал «насажденную Шиллером филистерскую наклонность помечтать о неосуществимых идеалах»²⁹, что пагубно сказалось и на художественных достоинствах произведений поэта.

Тяготение романтизма к абстрактности и условности определяется тем, что конкретно-исторические формы действительности не соответствуют духовным устремлениям писателя, а зачастую и враждебны им. Общечеловеческие идеалы Гете и Шиллера были вызваны объективным развитием, но не могли обрести форму, адекватную реальной жизни, потому что немецкая действительность была не способна воплотить эти идеалы или служить их опорой.

Несоответствие духовной жизни общества его социальному и политическому положению вынуждает художника искать носителей идеала за пределами своей действительности и брать в качестве их фигуры, не вполне удовлетворяющие его. Так, для выражения революционного пафоса Шиллер создает Карла Моора – условную фигуру политического мятежника, бунтующего против социальной несправедливости. У Гете проблема тираноборства в «Прометее» обретает мифологически-философский смысл.

У русских романтиков поиск форм, адекватных идеалу, принимает различный характер. Гражданский идеал Рылеева предстает в образе славянина, трактуемого чрезвычайно произвольно, поскольку главная цель поэта заключалась не в создании исторического образа, а в пробуждении гордости за героическое прошлое и готовности к подвигу ради отчизны. Свободолюбивые настроения передовых людей русского общества реализуются Пушкиным в экзотической атмосфере южных поэм, ставящих проблему свободы личности. Пушкин создает не только фигуры романтических бунтарей-идеалистов («Кавказский пленник», «Цыгане»), но и пытается выдвинуть героя – гражданина и борца («Братья-разбойники»). В поэмах Лермонтова «Мцыри» и «Демон» пафос отрицания враждебной действительности, утверждение свободолюбия находят воплощение также в условно-символических образах и ситуациях.

В том случае, когда действительность несет в себе черты передового идеала, художник устремляется к ней и достигает большей жизненности героя и верности формам самой жизни. Успех комедии «Горе от ума» в значительной степени определен тем, что Грибоедов нашел поддержку своим духовным стремлениям в фигуре декабристского типа, а это определило связь произведения с общественным подъемом, вызванным событиями 1812 года.

В романтизме художник утверждает свой идеал главным образом через этические и эстетические номиналы, которые потенциально присущи самой жизни, но отдалены от наших сегодняшних возможностей или ограничены ими. При этом движение мысли и чувства даже у романтиков XIX века не всегда получало критическую антибуржуазную направленность. Чаще всего оно было полно томления и устремленности к позитивным, небуржуазным отношениям, в которых художник надеялся реализовать свои духовные потребности.

Подобный скачок от конкретно-исторической среды автора к условному или фантастическому миру неизбежен, но контуры последнего и пути к нему чрезвычайно разнообразны и индивидуальны. В одних случаях писатель стремится уловить черты будущего и закрепить их как элементы идеального, достойного подражания. В других – он отдается фантазии и мироощущению, погружается в причудливую игру красок, ассоциаций и образов, открывает вечное движение бытия, великолепное многообразие и неисчерпаемость мира, пробуждает в людях «удесятеренную жажду жизни» (А. Блок).

Обращение романтиков к народнопоэтической стихии с ее мифическими элементами и верованиями, а также деформация действительности были неизбежны, поскольку для выражения внутренней жизни личности и чрезвычайно усложнившихся отношений ее с миром требовались иные средства, чем те, которыми располагали предшественники.

Романтики использовали народнопоэтическую форму, трансформировали ее и наполнили качественно новым содержанием, но и она явилась исторически преходящей. На рубеже XX века, когда мышление человека вновь испытывает обновление, прежняя романтическая форма оказывается бессильной выразить усложнившееся содержание личности.

Теория отражения применительно к литературоведению учит тонкому пониманию специфики искусства, включению в среду анализа не только объективных конкретно-исторических факторов эпохи, общественной психологии, но и личности художника, учета культуры, на которой вырастает данное явление. Суждения В. Ленина о романтическом ценны в методологическом плане; в них просматриваются принципы подхода к изучаемому явлению, к выяснению сущности и связи понятий: «идеология романтизма», «экономический романтизм», «политический», «революционный», «общеевропейский».

Теория отражения позволяет рассматривать романтизм как историческую ступень в «вечном и бесконечном приближении мышления к объекту»³⁰, как художественное познание одной из граней взаимоотношений человека с миром, как движение «не без противоречий, а в вечном процессе движения, возникновения противоречий и разрешения их»³¹.