октября 1308 г. он умер в возрасте всего лишь восемнадцати лет, прежде чем успел осуществить брак со своей невестой, Матильдой де Эно, наследницей дома Виллардуэнов. В отсутствие наследника де ла Рошей мужского пола герцогство Афино-Фиванское отошло к Готье V де Бриенну, кузену Ги II по женской линии.

Готье де Бриенн был тесно связан с герцогством Афинским. Он являлся сыном Юга де Бриенна и Изабеллы де ла Рош, сестры герцога Ги I. С другой стороны, Юг де Бриенн, овдовев после смерти Изабеллы, вторым браком женился, как мы уже знаем, на герцогине Елене, вдове герцога Гийома де ла Роша, и в этом качестве разделил с ней регентство в малолетство Ги II.

Итак, у Готье были самые бесспорные права на наследство династии де ла Рошей. В то же время он не был чужим в стране, где его знали уже долгое время. К сожалению, как мы увидим в дальнейшем, у него не было никаких способностей к управлению. Это был Филипп де Валуа, наследовавший прямым Капетингам. И его Креси, к которому он пришел, его разгром каталонской Большой компанией на берегах озера Копаис в 1311 г. означал конец этого блестящего бургундского государства в центральной Элладе.

Готье де Бриенн стал последним французским герцогом Афин.

4. Жизнь в Морее при Виллардуэнах

Князь и бароны по данным «Ассиз» и «Морейской хроники»

В Морее положение династии и феодалов несколько напоминает существовавшее на Кипре и противоположно тому, что происходило в Иерусалиме. В Иерусалиме, как мы помним, Годфруа де Буйон был избран своими пэрами. В Морее Гийом де Шамплит получил полномочия от короля Фессалоникского, а затем, в свою очередь, раздавал фьефы своим соратникам. Таким образом, здесь, как и на Кипре, корона «появилась ранее феодализма». Что же касается передачи власти, наши источники желают нас убедить в том, что происходило это совершенно по правилам. Гийом де Шамплит, возвращаясь во Францию, якобы (по крайней мере если мы поверим «Морейской хронике») указал на Жоффруа I де Виллардуэна как на

своего наследника в случае, если по истечении одного года и одного дня после его смерти не явится наследник из рода Шамплитов. Правда, тот же источник не скрывает от нас, как Жоффруа I хитрыми уловками прокурора сумел использовать это условие себе на пользу. Выше мы рассказали настоящую комедию, разыгранную им: играя в прятки с наследником Шамплитов, он так «замотал» его, что, когда тот наконец добрался до него, законный срок уже закончился неделю назад, и благодаря этой уловке Жоффруа стал князем Морейским. Отметим, что юристы, вдохновлявшие нашу хронику, вовсе не возражают против подобных действий: буква «обычая» была за сира де Виллардуэна, равно как, что мы уже показали выше, были давность владения и свершившийся факт. В остальном решение Высокого совета, вынесенное по данному случаю — опять-таки, если верить «Морейской хронике», — относилось не столько к избранию князя, сколько к толкованию условий завещания. Речь шла не о том, чтобы выбрать нового сеньора, а об исполнении воли сеньора предшествующего. И с тех пор (1210) до 1278 г. корона передавалась напрямую, без споров, от Жоффруа I его старшему сыну Жоффруа II (ок. 1229), затем младшему брату Жоффруа II, Гийому де Виллардуэну (1246). Они были князьями по праву. Высокий совет не мог их избирать или назначать, а лишь признавал в качестве законных наследников, принимая акт об этой легитимности. Совет выполнял функции не конституционного органа, а скорее отдела записи актов гражданского состояния.

Таким образом, история Виллардуэнов не знает (за одним исключением, о котором мы напомним) феодальных мятежей, так сотрясавших Святую землю. В отличие от Иерусалима, Сен-Жанд’Акра или Триполи, мы не видим здесь феодальной оппозиции. Единственный случай, о котором стоит упомянуть, — это подавление Гийомом в 1258 г. сопротивления сеньора Афинского Ги I де ла Роша. Однако взаимоотношения сеньории Афинской с княжеством Морейским до того момента не были четко определены. Ги, как мы отметили, мог считать независимыми от Мореи Афины и Фивы и признавать свой вассалитет лишь в отношении фьефов Аргос и Навлия, которые в 1212 г. Жоффруа I уступил его отцу.

Еще более деликатным, как мы видели, но юридически менее сомнительным был в этом мятеже случай Жоффруа де Брюйера, сира Каритайны. Точнее, правовой аспект здесь вообще не возникал. «Сир

Каритайны», несмотря на то что был зятем Ги де ла Роша, бесспорно, являлся одним из главных баронов княжества. Самые строгие феодальные обязанности требовали от него стать под знамя Виллардуэнов. Как нам известно, «безумный» и галантный, он предпочел прекрасные глаза афинской принцессы, на которой женился. Так этот образец рыцарственности предал своего сеньора, которому давал клятву верности. Правда, возможно, его сердце разрывалось из-за родственных чувств, поскольку Гийом был не только его сюзереном, но и дядей. В общем, если борьба Ги де ла Роша против Гийома де Виллардуэна не представляла собой феодальный мятеж в чистом виде, явным феодальным мятежом является случай Жоффруа де Брюйера. В остальном, как мы видели, победа Гийома при горе Кариди (1258) принудила их обоих покориться и окончательно остановила сюзеренитет княжества над тремя латинскими сеньориями Эллады: Афинской, Салонской и Бодоницской.

Основные вассалы княжества Морейского

Говоря о княжестве Морейском, следует различать крупные внешние баронии, которые, по меньшей мере, с 1258 г. должны были приносить ему оммаж, и внутренние фьефы Пелопоннеса. Внешними барониями, согласно «Ассизам Романии», были: герцогство Афинское, герцогство (венецианское) Наксосское, три баронии терциариев Эвбеи, маркизат Бодоница (Фермопилы) и графство Кефалония, к которым, хотя они и не упомянуты в «Ассизах Романии», следует прибавить сеньорию Ла-Соль (Салон, Амфисса). Похоже, Ассизы здесь путают две категории, которые мы разделили выше, включая в список внешних бароний четыре крупных фьефа, расположенные на самом Пелопоннесе: сеньории Каритайну, Патры, Матагрифон и Калавриту. Владельцы этих одиннадцати фьефов, к которым Ассизы добавляют «маршала Романии», носили титул баронов и имели ранг пэров при княжеском дворе — «пэров мессира Принца».

Как видим, мы здесь имеем дело с очень четким намерением создать в Греции двенадцать баронов по примеру двенадцати пэров каролингского цикла; для того чтобы включить в список маршала Романии, в нем не упомянут сеньор Салона. Да и в целом составленный

список весьма искусствен: если герцогство Афинское осталось тесно привязанным к жизни княжества, другие внешние вассалы, например герцог Санудо Наксосский, были привязаны к «андревильскому» двору чисто номинально, мы крайне редко видим их присутствующими на некоторых исключительно важных собраниях «парламентов» или в походах против греков. Так, на Коринфский «парламент» 1304 г. князь Морейский Филипп Савойский призвал наряду с герцогом Афинским и другими баронами центральной Эллады (Бодоницы, Салона) терциариев Эвбеи и герцога Санудо Наксосского. Как мы помним, латинский император Бодуэн II в 1236–1237 гг. отблагодарил Жоффруа II де Виллардуэна за помощь, даровав ему сюзеренитет над герцогством Наксос, терциариями Эвбеи и маркизатом Бодоница.

Двойственный порядок был принят не только для «баронов». В самом Пелопоннесе феодальная иерархия включала двенадцать крупных вассалов, или баронов, список которых мы дали выше, не говоря уже о многочисленных мелких вассалах или «людях полного оммажа». Следует отметить различие между первыми и вторыми и еще раз подчеркнуть отличие морейских институтов от существовавших в Святой земле. Иерусалимское королевство строилось на принципе единственного строгого оммажа, ставящего всех феодалов на одну ступень, подчиняющего всех в равной степени королевской власти. Все законодательство «Ассиз Романии», напротив, построено так, чтобы определить привилегии баронов, образующих узкую замкнутую прослойку крупных феодалов. В Романии класс баронов, наделенных всяческими привилегиями, четко отличается от массы вассалов простого оммажа. Другой особенностью морейских институтов была иерархия фьефов, содержавшая в вопросе наследования привилегии для тех, что возникли в период завоевания: «фьефы по праву завоевания» передавались всем прямым и непрямым наследникам, тогда как простые «фьефы по пожалованию» могли передаваться только прямым наследникам.

В семьях первых завоевателей присутствовала воля составить своего рода синдикат, чтобы зарезервировать для себя основные выгоды от завоевания. Установленное подобным образом различие между, если так можно выразиться, баронами первой и второй категории смогло сохраниться лишь потому, что в Морее долгое время царил мир, ни атаки извне, никакие серьезные угрозы не нарушали установившийся

порядок. Столь искусственное разделение не могло бы долго существовать в Иерусалимском королевстве, где фьефы постоянно переходили из рук в руки, в зависимости от перипетий священной войны. Наконец — но мы находим здесь обычный феодальный режим

— двенадцать пелопоннесских бароний сами разделились на арьерфьефы, из которых одни, домениальные фьефы, остались под непосредственной властью барона, а другие, фьефы оммажа, были выделены их вассалам. Так, самая крупная барония Матагрифон насчитывала 24 фьефа, из которых 15 домениальных и 9 оммажа.

К светским барониям следует прибавить церковные фьефы, которыми владели архиепископ Патрский с шестью своими подчиненными: епископами Оленским, Модонским, Коронским, Велигостийским, Амиклейским и Лакедемонским. Мы видели, как архиепископ Патрский вступил в борьбу с Жоффруа II по поводу контрибуции, затребованной с церковных фьефов на войну против греков.

В целом Морея Виллардуэнов была просто образцовым феодальным государством французского типа XIII в. Не зная ни постоянной внешней угрозы, при которой каждодневно жило королевство Иерусалимское, ни дворцовых драм, часто будораживших Кипрское королевство Лузиньянов, оно, для выживания, нуждалось лишь в одном: капетингском чуде. Я имею в виду: непрерывности династии по мужской линии.

Двор и высшие должностные лица

Организация «андревильского» двора была аналогична организации дворов иерусалимского и кипрского, с той лишь разницей, что должности и титулы вдохновлялись одновременно французским и византийским образцами, о чем говорит то, что названия этих должностей и титулов даются в двойном написании. Центральную власть представлял князь, окруженный высшими должностными лицами короны, среди которых мы видим маршала (протостратоласа), командовавшего армией в отсутствие князя. Должность маршала была наследственной в семье де Нейи, из которой по браку перешла в семью де Сент-Омер (через брак Жана де Сент-Омер с Маргаритой де Нейи,

дамой Пассавы и Аковы, в 1270 г.). Назовем также канцлера

(логофета), камергера (протовестиария), коннетабля (контостаулоса),

заменявшего маршала (должность коннетабля также была наследственной и принадлежала семейству Шодерон, из которого по браку перешла в семью венецианского происхождения Гизи), казначея

(тризурьера) и инспектора крепостей (пробеурес тон кастрон).

Конституция княжества Морейского

Княжество Морейское так же, как королевства Иерусалимское и Кипрское, было конституционной монархией в том смысле, что князь был обязан соблюдать права и привилегии знати, а «вольности» и «прецеденты», связывавшие ему в этом смысле руки, играли роль настоящей конституции. Составленные морейскими юристами тексты четки и недвусмысленны. При восшествии на престол, говорят «Ассизы Романии», князь Морейский должен «присутствовать лично», дабы «дать присягу своим баронам, крупным вассалам и рыцарям и иным своим подданным, что охранит и гарантирует и всей своей властью прикажет своим чиновникам охранять и гарантировать все свободы и вольности империи Романия. И после того, как мессир принц даст эту клятву своим баронам, означенные бароны поклянутся означенному принцу в верности».

Речь здесь идет отнюдь не о пустых стилистических оборотах. Оммаж баронов зависел от выполнения весьма четких условий. В случае если нового князя будет замещать бальи, бароны смогут отказаться приносить присягу любому иному лицу, помимо князя. Более того, союза князя и его баронов будет недостаточно. Кроме всего прочего, принесение присяги должно происходить на территории княжества. Мы видели, что довод того же порядка позволил баронам Святой земли отказать в реальном подчинении Конраду IV Гогенштауфену под предлогом, что тот не прибыл в Заморье.

В Морее так же, как в Святой земле, эта своеобразная конституционная монархия дополняется своего рода феодальным парламентаризмом. В Андравиде, как и в Сен-Жан-д’Акре, бароны, чья власть ограничивает власть князя, осуществляют эту свою власть, собравшись в Высокий совет. В обеих странах Высокий совет, или

парламент, являет собой одновременно совет при монархе и верховный суд. Именно он решает феодальные споры. Если у одного из баронов Высокого совета спор с князем, князь должен покинуть совет, чтобы не быть в числе судей, и заменен в качестве председателя этой ассамблеи.

Этот феодальный контроль сильно стеснял инициативу князя. Ему полностью не принадлежало ни право вершить правосудие, ни право собирать налоги. Принц не имел права наказывать своих вассалов или устанавливать новые налоги без согласия большинства крупных вассалов; он мог арестовать крупного вассала лишь за убийство или государственную измену; он даже не мог уступить неприятелю территорию без согласия Высокого совета. Мы видели на примере Никлийского парламента 1262 г., что последнее условие было строго соблюдено, даже когда уступка части территории требовалась для освобождения князя из плена.

Зато точно так же, как в Иерусалиме и Никосии, обязанности вассалов были велики. Все они должны были в течение года четыре месяца отдать полевой службе князю и четыре месяца службе гарнизонной. Каждый барон, владеющий более чем четырьмя фьефами, должен был служить лично, выставляя по одному рыцарю и двум сержантам с каждого фьефа; бароны с четырьмя фьефами по рыцарю и двенадцать сержантов. Только в одном Пелопоннесе князья Морейские могли таким образом собрать армию в 300–400 всадников и, видимо, в два раза больше пехотинцев, к каковым следует приплюсовать контингенты внешних пэров, например около 200 всадников герцога Афинского.

Не отмечены протесты морейских баронов против слишком продолжительных периодов службы, что было у баронов кипрских. Насколько нам известно, не имело места ничего подобного манифесту Жака д’Ибелина, отрицавшего в 1271 г. право короля Юга III вести кипрское рыцарство в Святую землю. Дело в том, что походы Виллардуэнов, даже самые дальние (в Эпир или Константинополь, например), не могут сравниться с жестокой войной против мусульман. Правда, мы отмечаем один отказ служить — Жоффруа де Брюйера в 1258 г., но мотив, которым вдохновлялся сир Каритайны, чисто сентиментального и личного порядка, не имеющий никаких юридических аргументов.

Судебная власть в Морее, как в Иерусалиме и на Кипре, была, что мы уже видели, представлена Высоким советом, заседавшим в Кларенце. Между дворянством и вилланами место — опять-таки как в Святой земле и на Кипре — занимали свободные горожане, в состав которых, естественно, вливались богатые итальянские купцы и, очевидно, часть греческого городского населения. Здесь мы также находим ту же социальную организацию, что в Святой земле: в частности, в Антиохии мы видели, что горожане греческого обряда объединились с горожанами-франками и создали вместе с ними в 1194 г. коммуну под покровительством патриарха.

Вопрос греческого населения

Латинская колонизация в Морее столкнулась с той же проблемой, что и на Кипре: проблемой греческого населения.

В реальности проблема была неразрешима. В Морее, как и на Кипре, латинская колонизация практически ограничивалась военной элитой французского, а позднее франко-итальянского происхождения, а также итальянским купечеством. Основное сельское, а также городское население составляли греки. И о том, чтобы этих греков уничтожить или хотя бы систематически их угнетать, не могло быть и речи. В связи с чем приходилось искать способы сосуществования с ними. Как мы видели, в момент завоевания, архонты, то есть богатые греческие землевладельцы Элиды и Аркадии, затем Лаконии, один за другим, признали власть латинян при условии сохранения части своих латифундий, преобразованных в фьефы, и тем самым вошли во франкскую социальную иерархию. «Благородные люди из Морейской долины и жители замков по всей долине и гор Эскорты, — сообщает „Морейская хроника“, — стали замиряться с Шампанцем (Гийомом де Шамплитом) на том, что благородные люди греки, владевшие землями и замками, принесут присягу и будут держать их, по своему достоинству, а излишек будет поделен меж нашими, и народ останется на своих местах, и станут служить так, как служили они господину императору Константинопольскому». В другом месте «Морейская хроника» сообщает нам, что в 1209 г. для раздела фьефов была

сформирована комиссия из двух рыцарей, двух латинских прелатов и четырех греческих архонтов.

Данный текст проливает новый свет на историю франко-эллинских отношений. Значит, перераспределение земель происходило подружески, на основе равноправия. Победители даже не пытались обеспечить себе большинство голосов в комиссии по разделу, что позволяет нам предположить, что такое же равенство царило и при самом дележе фьефов, по крайней мере арьер-фьефов.

Подобный либерализм дал значительные результаты. С одной стороны, греческое население Мореи сохранило социальное значение, намного превышающее то, что оно имело на Кипре, где мы не наблюдали подобного аккуратного обхождения с греками. С другой стороны, феодальная система внедрилась в греческое общество. Наряду с латинским феодализмом княжество Морейское создало и сохранило феодализм местный. «Ассизы Романии» защищают права архонтов точно так же, как и права латинских сеньоров. «Во фьефах греческих феодалов, держимых с давних пор, — гласит параграф 138, — сыновья

идочери наследуют равно». Некоторые архонты, как мы знаем, достигают высоких должностей при дворе. Греки, примкнувшие к латинскому делу, часто демонстрируют примеры подлинного франкского патриотизма, что доказывает тон греческой хроники. С другой стороны, под рубриками 1262-го и последующих годов мы видим, что в борьбе с мистрийскими византийцами у Жоффруа де Брюйера, сира Каритайны, нет лучших помощников, чем его греческие подданные: «Самую большую войну, что он вел против них (византийцев), он вел со своими греками, каковые были очень храбры,

иверны, и преданны, потому что были вскормлены и взрощены

им»[305].

Вобщем, династия Виллардуэнов в Морее, в отличие от Лузиньянов на Кипре, с самого начала проявила настоящий филэллинизм.

Деликатным моментом для латинян в греческих странах — мы это видели на примере Кипра и Константинопольской Латинской империи

— были взаимоотношения с православным духовенством. Отношения между латинскими сеньорами и греческими архонтами могли стать сердечными. Между представителями двух церквей они всегда оставались натянутыми. Тем не менее кажется, что в Морее эта

натянутость была сведена к минимуму. Греческое духовенство в большинстве случаев сохранило свое имущество, а правящая династия, похоже, никоим образом не поддерживала прозелитизм латинского священства. Мы могли видеть, как князья Морейские боролись против латинского духовенства, в случае о присвоении Жоффруа II церковных доходов для строительства замка Клермон, но нам неизвестны аналогичные меры против греческого духовенства. Самое большее: ограничивалось количество деревенских священников, как на Кипре ограничили количество крестьян, допускаемых для вступления в православные монастыри.

Как мы видели, в Святой земле метисаж между франкскими поселенцами и сирийскими женщинами практиковался довольно широко и породил смешанную расу пуленов. В Морее союзы между латинянами и греками были не менее многочисленными. Рожденные от них метисы известны под именем гасмулов, произошедшего от соединения французского слова gars (парень) и греческо-морейского moulos, что означает «ублюдок». Рожденные от отцов-франков и матерей-гречанок, они обладали, по словам Пахимера[306], «благоразумной ловкостью одних и пылкой храбростью других». Более того: поскольку сами князья Морейские и герцоги Афинские — приведем в пример только их — часто женились на греческих принцессах, то и обе эти династии в конце концов стали гасмульскими; Гийом де Виллардуэн в 1259 г. женился на Анне Ангел Комнине, дочери Михаила II, деспота Эпирского, а герцог Афинский Гийом де ла Рош (1280–1287) на другой гречанке — Елене Ангел, дочери деспота Эпирского Фомы. Такие примеры в XIV и XV вв. только множились.

Морис Баррес[307] в своем «Путешествии в Спарту» грезит о девушках-гасмулках XIII в.: «Юная гасмулка приближается покачивающейся походкой. Когда она входит в жизнь франкских принцев, своих сводных братьев, это как молодая хищная птица, заставляющая своим присутствием замолчать скромных лесных певцов. Ее взгляд, яркий цвет ее щек, гармония ее тела, ее обнаженное плечо, приближение ее секрета — не стоит ли ради них умереть? Франки — искатели приключений сгорели в этом пламени». Добавим, что верность гасмулов латинской власти была зачастую сомнительной. После занятия лаконийских крепостей византийцами в 1262 г. они в

большом количестве поступили на службу в армию Палеологов, которые предпочитали их своим солдатам.

Рыцарские нравы в латинской Морее

Морея Виллардуэнов и Аттика де ла Рошей так же, как Сен-Жан- д’Акрское королевство во времена Ибелинов или Кипрское королевство Лузиньянов, были блистательными очагами цивилизации — той французской цивилизации XIII в., которая стала одной из вершин нашей культуры. Францизация в Андревиле так же очевидна, как в Никосии и Акре, так же подтверждается всеми источниками. «Всегда со времени завоевания, — пишет каталонский хронист Мунтанер, — князья Морейские брали жен из лучших домов Франции, и так же обстояло с прочими баронами и рыцарями. Посему говорили, что самое благородное французское рыцарство — это рыцарство морейское. Там говорили на таком же хорошем французском, как в Париже». Другой хронист, венецианец Санудо, в том же духе описывает тот же морейский двор с его семьюстами или тысячей рыцарей, который во времена Гийома де Виллардуэна был «более блестящим, чем двор какого-нибудь великого короля». Что же касается чувств французов, они подтверждаются многими текстами. «Хроника» показывает нам Гийома де Виллардуэна и членов Высокого совета полагающимися на Никлийском парламенте 1258 г. в решении дела сеньора Афинского Ги де ла Роша на суд Людовика Святого. Далее «Хроника» нам сообщает, что во время борьбы между Шарлем Анжуйским и Конрадином за обладание Сицилийским королевством Гийом де Виллардуэн встал под анжуйские знамена, «потому что он был француз».

Мы можем, благодаря нашим источникам, реконструировать жизнь морейского двора в Андревиле, городе, который официально являлся столицей княжества, или вокруг Кларанса (Кларенцы, также в Элиде) летом, в Кремони (Лакедемоне) или вокруг Каламаты, в Мессении, зимой. Названия и «украшение жизни» — все здесь было французским. «Казалось, все благородное и великолепное, что мог породить мир западного рыцарства и куртуазности, — пишет Жан Лоньон, — расцвело на греческой земле. По отзывам хронистов, княжество Морейское рассматривалось как наиболее блестящая школа

рыцарства». «Хроника», рассказывающая нам о Гийоме де Виллардуэне или о герцогах Афинских Жане (1263–1280) и Ги II де ла Роше (1287– 1308), описывает великолепные приемы, турниры, дискуссии о тонкостях феодального права, о том, как противоборствующие партии соперничают в куртуазности и любезности, о рыцарских поединках во имя права и чести. Все эти бароны «благородные, куртуазные и умеющие красиво говорить», готовые погибнуть ради своей дамы и при этом не лишены хитринки, как наш Виллардуэн или наш Жуанвиль, их соотечественники. Удача, что им в этом благоприятствовали обстоятельства. Они отправились на самую кровавую священную войну в выжженных пустынях Иудеи, а нашли греческие пейзажи, эллинское окружение, так быстро смирившееся с их властью, и приятную жизнь. В этой Аттике и в этой Морее XIII в., где жизнь была такой легкой, существование их протекало в роскошных военных праздниках и утонченных развлечениях. На турнире в Коринфе в мае 1304 г., который стал как бы парадом этого прекрасного французского дворянства, которое погибнет в кровавых болотах у озера Копаис, мы видим не менее тысячи участников, и простых рыцарей, и знатных баронов, и среди последних Ги II де ла Роша, бросающегося в атаку с копьем наперевес, словно простой рыцарь.

Жоффруа де Брюйер, сир Каритайны, был самым блестящим представителем этого идеала «благородного человека». В своем «Путешествии из Спарты» Морис Баррес набросал его портрет, поместив его в рамку времени: «На самом дальнем плане одинокая скала Каритены… Замок Каритены, трофей нашей нации, ждет, словно Иерихонская роза, что сильное воображение может ему вновь расцвести. Целый день я брожу по двум холмам, в церкви, по всем этим старым камням и по тропинке с иссохшего утеса возвращаюсь к донжону, построенному назавтра после завоевания шампанцем мессиром Югом де Брюйером». Затем сын Юга, наш Жоффруа, самый привлекательный герой эпической поэмы, происшедшей на самом деле. Но достоинства Жоффруа имели оборотную сторону: «Женщины имели над ним крайне большое влияние. Ради любви к той, на которой он женился, он начал войну со своим сюзереном». Этот блистательный рыцарь еще более легкомысленно повел себя в разгар кризиса 1262 г.: в час, когда византийцы вторглись в Морею, он, переодевшись, похитил молодую жену сира де Катаваса, «которая была красивейшей дамой во

всей Романии», чтобы с приключениями странствовать с ней по неаполитанским дорогам, правда, под благочестивым предлогом посетить все церкви Италии. Но рыцарские подвиги были превыше всего. Жоффруа де Брюйер будет по возвращении прощен. «Дважды он приходил с веревкой на шее просить помилования. Его соратники, которых он предавал, с любовью обнимали его, и все плакали. Он был приятным спутником и таким отважным бойцом! Он доказал это, когда захотел, вопреки единодушному мнению своих командиров, дать безумно неравное сражение, где все полегли». Правда, и здесь у него был великолепный мотив: на сей раз уже не любовь его дамы, а соблюдение чести, ибо, чтобы не запятнать ее, не совершить вероломства, он увлек всю «морейскую Францию» в героический и безумный рейд до Кастории.

Та же атмосфера окружает в «Морейской хронике» и турниры, сопровождавшие Коринфский парламент в мае 1304 г., где преемник князей Морейских Филипп Савойский и герцог Афинский Ги II да ла Рош «благородно состязались» вместе с рыцарями в поединках, которые бывали и опасными, что еще больше возбуждало энтузиазм блестящего общества. За превосходное поведение Филиппа Савойского на этих турнирах «Морейская хроника» прощает ему ошибки его политики.

Французская литература в Морее

Как крестоносная Сирия, как Кипр Лузиньянов, французская Морея была блистательным очагом нашей средневековой литературы. За завоевателями пришли менестрели и трубадуры. «Песнь о Роланде», поэмы цикла Круглого стола, Ланселота Озерного и короля Артура, в свою очередь, вторглись во владения Одиссеи. Но в княжестве Морейском появилось и несколько своих интересных произведений нашей литературы. Пример подавала семья Виллардуэн. Как известно, маршал Шампани, а позднее маршал Романии Жоффруа де Виллардуэн (род. ок. 1148, умер между 1212 и 1218 гг.) является одним из первых и крупнейших прозаиков, писавших на нашем языке. Его «История завоевания Константинополя» была, вероятно, написана в его фьефе Мессинопль (Мосинополь), во Фракии. Его племянник и тезка, второй

князь Морейский Жоффруа I, якобы писал стихи на обычные куртуазные темы: возвышенная любовь и новые походы. Возможно, подлинным автором этих произведений является четвертый князь Мореи Гийом де Виллардуэн.

Здесь самое место напомнить два очень важных прозаических текста, из которых первый, к сожалению, очень редко упоминается в наших учебниках по истории литературы: «Ассизы Романии» и «Морейскую хронику». Ассизы представляют собой сборник обычаев княжества Морейского, очевидно просуществовавший более века в устной форме и кодифицированный в данном виде предположительно около 1320 г. Что же касается «Морейской хроники», то это, согласно версии ее последнего издателя Жана Лоньона, частичная копия утраченной на сегодня книги о завоевании Константинополя и Мореи, написанной на итальянском языке — вероятно, на венецианском диалекте — между 1305 и 1331 гг. Текст на старофранцузском, по мнению господина Лоньона, был написан между 1331 или даже 1341 и 1346 гг. В любом случае, как заявил ученый-медиевист, окончательно нам ее вернувший, «Морейская хроника» представляет собой рассказ «крайне живой, в некоторых местах даже романтичный; она изобилует живописными деталями и зарисовками нравов, воскрешающими перед нашими глазами чудесную историю французских рыцарей в Греции». Стихотворная греческая версия из того же источника не менее ценна, во-первых, потому, что представляет варианты и сюжетные продолжения, заполняющие множество лакун во французском тексте, во-вторых, потому, что показывает нам с натуры тесное сотрудничество греческого и латинского элементов. Далее, в связи с великим магистром Эредией, мы поговорим о каталонской версии.

Куда меньшим материалом мы располагаем в области истории архитектуры. В Морее нет ничего подобного Нотр-Дам в Тартусе или готическим соборам Кипра. От церквей, возведенных французами в своих столицах Элиды, Андревиле и Кларансе, почти ничего не осталось. В качестве примера «морейской готики» можно привести маленькую церковку Ипапанди в Афинах, от которой сохранились лишь абсида и придел, напоминающие готические постройки Лангедока и Ломбардии; а также цистерианское аббатство в Дафни (Дельфинабле) в Аттике, служившее усыпальницей герцогов Афинских из дома де ла Рош, композиция которого напоминает монастырь Понтиньи. Наконец,