невозможно сосчитать: золото и серебро, посуда и драгоценные камни, и атласные ткани, и шелковые одежды, и плащи на беличьем, сером и горностаевом меху, и разные ценные предметы, какие когда-либо имелись на земле».

Затем крестоносцы собрались на «парламент» и избрали шесть прелатов и шесть венецианцев для выборов императора. Кандидатур было две: маркиз Бонифаций Монферратский и граф Бодуэн IX Фландрский. Венецианцы поддержали Бодуэна, который и был избран (9 мая 1204 г.). 16 мая он был коронован в соборе Святой Софии. Чтобы не обидеть проигравшего кандидата, заранее было решено, что последний получит в качестве компенсации Анатолию и Грецию. Бонифаций Монферратский, которому после поражения на выборах причитались эти земли, попросил обменять Анатолию на «королевство Фессалоникское», то есть Македонию, на что новый император без труда согласился. После чего Бонифаций принес Бодуэну оммаж по всем правилам.

2. «Романия» под властью латинских императоров

Царствование императора Бодуэна Фландрского

Не стоит заблуждаться относительно того, что даже после завоевания Константинополя основание Латинской империи выглядело авантюрой. Для того чтобы эта затея могла просуществовать скольконибудь длительный срок, требовалось, чтобы завоеватели обладали либо подавляющим численным превосходством и были способны затопить эллинизм волнами вторжения, либо культурным превосходством, которое могли навязать византийскому миру. Однако завоевание Константинополя стало делом рук горстки баронов, не имевших прочной связи между собой, не знающих восточной среды, не приобщившихся заранее к почтенной византийской культуре и, сверх всего, еще объектов манипуляций венецианской политики. Все обстояло так, будто Романия была захвачена врасплох временным объединением авантюристов, которые, осуществив свою дерзкую акцию, не имели даже достаточно многочисленной армии для эффективной эксплуатации завоеванных земель. Когда граф Бодуэн IX,

ставший императором Бодуэном I, был 16 мая 1204 г. коронован в Святой Софии, империю еще только предстояло завоевать. Распределение фьефов, последовавшее за взятием Константинополя, обнаружило полное отсутствие у победителей не только знаний о политических реалиях страны, но даже самых элементарных географических сведений о ней. Что, например, могла означать рассматривавшаяся некоторое время идея передать Адрианополь венецианцам? Даже когда договорились о менее фантастическом разделе, в практическом плане он затрагивал лишь Фракию и потенциально латинскую Анатолию, включенные в собственно императорский домен. Император Бодуэн осуществил, с помощью его брата Анри де Эно, хотя бы оккупацию Фракии.

Правда, ужас, произведенный падением Константинополя, продолжал оказывать действие. Бодуэну покорились Цурулон (Чорлу), Дидимотихон (Демотика), Адрианополь, Филиппополь и Мосинополь (Мессинопль у Виллардуэна, нынешний Мисси). Бывший византийский император Алексей III, бежавший в этот последний город, снова обратился в бегство и укрылся в Фессалии. Нигде греки не оказывали сопротивления. Крестоносцы думали, что выиграли партию. Нет никаких сомнений в том, что в их понимании их завоевания должны были охватить все земли, на которых правили прежние василевсы.

Команда, успешно осуществившая захват Константинополя, состояла, в общих чертах, как мы видели, из двух групп крестоносцев: франко-фламандцев, избравших Бодуэна, и ломбардцев, пришедших с Бонифацием Монферратским. Соперничество за императорскую корону едва не спровоцировало конфликт между двумя предводителями. Едва посредничество баронов и дожа Дандоло их примирило, как между ними вспыхнула новая, более серьезная ссора, едва не остановившая франкское завоевание. Бодуэн, на следующий день после коронации, пообещал Бонифацию в качестве компенсации — дабы тот забыл про императорский трон — «королевство Фессалоникское», то есть Македонию. Но вместо того чтобы предоставить Бонифацию завоевывать эту страну, Бодуэн занялся делом лично. Признаем, что ничто не оправдывало эти его действия, что подобное поведение ставило под вопрос все предшествующие договоренности. Разъяренный Бонифаций в отместку осадил в императорском домене второй город Фракии — Адрианополь. Обиженный тем, что фламандцы не сдержали

слова, он даже демонстративно отмежевался от прочих латинян, став защитником от них греческого населения. Женившись на Маргарите Венгерской[265], вдове василевса Исаака Ангела, он получил в свое распоряжение юного Мануила, сына Исаака и Маргариты, и использовал мальчика, чтобы обеспечить себе поддержку греков против Бодуэна. Он представлял Мануила как законного наследника их императоров и в этой двусмысленной роли не стеснялся представлять себя главным защитником византийского общества от фламандского императора: крайне опасная игра, тем более в тот момент, когда завоевание еще не было завершено. Но венецианская политика бдела. Она, более чем кто бы то ни было сделавшая для создания Латинской империи, не собиралась позволить непокорным баронам сразу же подорвать ее усилия. С другой стороны, даже соратники обоих противников пытались сгладить противоречия. В частности, графы де Сен-Поль и де Блуа, а также Жоффруа де Виллардуэн, осознавая опасность раздоров для общего дела, договорились с дожем Дандоло, чьи возраст, мудрость и авторитет сыграли решающую роль, и все четверо вовремя успели примирить двух соперников. Но ситуация была горячей.

Каждый возобновил для себя завоевание отданных ему территорий. Бонифаций, сняв осаду с Адрианополя, отправился вступать во владение Фессалониками, которые передали ему люди Бодуэна. Заняв другие города приморской Македонии, такие как Серрес или Бероя (Верия), он отправился в Фессалию, область, называемую тогда франками Великой Влакией из-за валашских пастухов, перегонявших через нее скот. Там он нашел экс-василевса Алексея III, бежавшего в Ларису — Л’Арс, как говорили франки, — и выгнал его из этого города. Византийский сеньор Лев Сгур, личность энергичная и хитрая, попытался остановить Бонифация при Фермопилах. Как некогда его далекий предшественник Филипп Македонский во время Первой священной войны, король Фессалоникский наткнулся на греческое заграждение, но, более счастливый, чем тот, прорвал его с первой же атаки и очистил горные проходы. Греческий архиепископ Михаил Акоминат, управлявший Афинами, счел оборону невозможной и сдал город без боя. Но Лев Сгур занял оборону в крепостях на перешейке и в Арголиде: Коринф, Аргос и Навплию, где приготовился оказать ожесточенное сопротивление. Бонифаций занял во всех трех

местах нижний город, но не смог овладеть верхними замками: знаменитая цитадель Коринфа, Акрокоринф, выдержала все штурмы его офицера Жака д’Авена, а сам он потерпел неудачу перед Навплией, так что Коринф, Аргос и Навплия пока что избежали латинского владычества: три крепости останутся под властью греков до 1210– 1212 гг.

Результатом похода Бонифация стало подчинение латинянам центральной Эллады. Его офицеры поделили захваченные провинции между собой: крестоносец из Пармы Гвидо Паллавичини обосновался в Бодонице, на Фермопилах, а крестоносец из Франш-Конте Отон де ла Рош — в Афинах и Фивах. Так были основаны барония (позднее маркизат) Боденис и барония (впоследствии герцогство) АфиноФиванская (1205); последней было суждено яркое будущее. В это же время Бонифаций выдал еще одному своему офицеру, уроженцу Шампани (или, скорее, Франш-Конте) Гийому де Шамплиту разрешение на завоевание Мореи или Ахеи, то есть Пелопоннеса[266]. Дальше мы увидим крайне интересные последствия этой последней инфеодизации. Здесь же скажем лишь, что, когда король Фессалоникский уступал ее Шамплиту, он не мог догадываться, что из всех владений со звучными названиями, розданных им своим соратникам под солнцем Романии, «княжество Аморейское», как будут писать хронисты, станет практически единственным, где пришедшие из Франции и Италии завоеватели создадут прочное государство и оставят после себя долгую память.

Территории Древней Греции составляли наиболее легкую для колонизации и обороны часть новых латинских владений. Совсем иначе обстояли дела на фракийском направлении, где крестоносцы рисковали столкнуться с болгарами, и в Малой Азии, где укрепился эллинизм, получивший новых, энергичных и деятельных предводителей. Оставившему за собой при разделе основную часть Фракии и, потенциально, греческую Анатолию императору Бодуэну предстояла самая трудная задача. Он начал обустраивать эти «земли империи» в соответствии с феодальной концепцией своего времени, то есть раздавать их в феоды своим вассалам, причем включая в раздачу и будущие завоевания в Анатолии. Так, в Европе он выделил во фьеф одному дворянину из Эно, Ренье де Триту, «графство Финепопль» (Филиппополь), в Азии пообещал Луи де Блуа «герцогство Нике»

(Никею), а Этьену дю Перш — «герцогство Финадельф» (Филадельфию в Лидии). В действительности два последних города, как и вся византийская Анатолия, оставались, как мы видели, во власти греков. Укрепившийся в Никее и Бруссе греческий «деспот» Феодор I Ласкарис преградил латинянам путь во внутренние области Малой Азии.

Похоже, Бодуэн довольно быстро осознал важность греческого сопротивления в Анатолии. Он, кто недооценит силы болгар, видимо, понял угрозу, которую представлял отказ Феодора Ласкариса покориться. Во всяком случае, он предпринял серьезные усилия для подавления этого сопротивления. Два его офицера, Пьер де Брасьё, или, скорее, де Брашё, и Пайен д’Орлеан, 1 ноября 1204 г. выступили в авангарде, переправились через «Рукав Святого Георгия», то есть Дарданеллы, и взяли Эспигаль, место, которое, видимо, соответствует Спиге, западнее Кизика[267]. 11 ноября брат Бодуэна, Анри де Эно, в свою очередь, переправился через Дарданеллы и оккупировал Абидос (Ави) в Троаде. Еще один крестоносец, Макэр де Сент-Менеульд, пересек Босфор и овладел Никомедией (Никомией). 6 декабря франки разбили Феодора Ласкариса при Пойманеноне (Пюменьеноре) в Мизии. Этот город, Лопадион (Люпер) и Аполлония (Пюлинак) попали в их руки. Анри де Эно, выступив из Абидоса, дошел до Адрамиттий (Ландремита) и перед этим городом разгромил Феодора Ласкариса (19 марта 1205 г.). Вся Мизия оказалась присоединенной к Латинской империи. Если посмотреть по карте, то становится видно, что уже покоренная латинянами часть Анатолии представляла собой важный передовой плацдарм для дальнейшего продвижения.

Что было бы, если бы темпы продвижения сохранились? Могла ли греческая Анатолия, по примеру Фракии и Македонии, полностью перейти под власть крестоносцев? Казалось, после падения Никомедии ничто не мешало латинянам завоевать в следующих кампаниях Никею и Филадельфию Лидийскую, после чего деспотат Ласкарисов прекратил бы свое существование. Офицеры Бодуэна в Азии, как и Бонифаций Монферратский в Греции, расширяли зону латинского владычества. В том ключевом 1205 г. казалось, что скоро она охватит все византийские земли, но выход на сцену болгар резко остановил процесс.

У болгар, на протяжении всей их истории, была очень непростая судьба. Поочередно то без пяти минут хозяева Балкан, то низвергаемые в пропасть с вершины своих надежд, они в X в. заселили всю внутреннюю Македонию, а затем были полностью покорены Византийской империей (завоевывание различных частей Болгарии Македонской династией с 971 по 1018 г.). В 1185 г. они в союзе с валахами, или влахами, восстановили свою независимость. Валашскоболгарский царь (1197–1207) Иваница ловко использовал в своих интересах падение Византийской империи и затруднения латинян. Давний враг Византии, он уже давно задумывался о возможности опереться на латинство. Папский престол даже рассчитывал привязать его к себе: 8 ноября 1204 г. легат Иннокентия III короновал его в кафедральном соборе Тырново, после чего болгарская церковь была — по крайней мере теоретически — подчинена римской. Для Латинской империи это стало нежданным шансом нейтрализовать опасного соседа, поощряя прозападные наклонности царя. Во всяком случае, император Бодуэн был более чем кто-либо заинтересован в следовании политике Иннокентия III и поддержании дружбы с молодым болгарским государством. Но тот, напротив, высокомерно потребовал от Иваницы вернуть удерживаемые тем древние византийские земли. Началась война, к которой латиняне совершенно не были готовы. Греческое население воспользовалось случаем, чтобы восстать, в частности, в Дидимотихоне (Демотике) и Адрианополе. Латинянам пришлось оставить даже Аркадиополь (ныне Луле-Бургас), стоящий в нескольких днях пути от предместий Константинополя.

Первым результатом столь неосторожно спровоцированной войны с болгарами стало то, что латиняне оказались вынуждены прекратить завоевание греческой Анатолии: их сил было недостаточно для ведения войны на два фронта. Узнав о событиях во Фракии, император Бодуэн спешно отозвал свои войска из Азии и выступил против мятежников, на помощь которым пришли первые болгарские банды. Но он строил свои планы без учета огромной болгарской армии, которая очень скоро вступила в дело. Он осаждал Адрианополь, когда был атакован перед этим городом лично царем Иваницей, пополнившим свое войско вспомогательными отрядами куманов, или кипчаков, тюрок-язычников из русских степей. Тяжелая крестоносная конница совершенно растерялась, столкнувшись с тактикой этих варваров, и битва при

Адрианополе завершилась для латинян страшным разгромом (14 апреля 1205 г.). Сам император Бодуэн попал в плен к болгарскому царю. Несчастный монарх погиб в плену, и точные обстоятельства его смерти неизвестны. Еще немного, и никому из латинян не удалось бы уйти живым. Маршал Романии Жоффруа де Виллардуэн — историк крестового похода, командовавший арьергардом, сумел благодаря своим твердости и осторожности спасти остатки армии и отступить к Константинополю. Катастрофа казалась тем более страшной, что со времени их предшествующего триумфа латинян считали непобедимыми. И вот их военный престиж был поставлен под сомнение точно так же, как в 1101 г. истребление арьергардных крестовых походов на Анатолийском плато разрушило в глазах тюрок престиж соратников Годфруа де Буйона.

Анри де Эно и улучшение положения латинян

Три четверти армии уничтожено, император в плену — битва при Адрианополе стала для франков Романии тем, чем для франков Святой земли стала в 1187 г. битва при Хаттине. Еще немного, и за ней последовало бы немедленное крушение Латинской империи, положение которой было ужасным. Латиняне оказались зажаты между стихийным греческим восстанием во Фракии и болгаро-куманским вторжением с севера. Неужели Четвертый крестовый поход завершится совершенно неожиданной заменой Византийской и Латинской империй на империю болгарскую? Царь Болгарии, встречаемый греческим населением как освободитель, стал хозяином Фракии до самых ворот Константинополя, в то время как в Азии Феодор Ласкарис одним ударом отвоевал большинство городов в Вифинии и Мизии. Латиняне удержали только Константинополь, Селимбрию и Родосту (Родесток) на побережье Мраморного моря и замок Пигай в Мизии.

В этих отчаянных обстоятельствах регентом империи был назначен Анри де Эно, брат Бодуэна. Это назначение изменило ход событий. Храбрый, энергичный, умный, Анри сражался на всех фронтах и на всех фронтах спас положение. Но ему пришлось изрядно потрудиться, прежде чем он смог перевести дух. Он снова занял Цурулон (Чорлу) и Аркадиополь, когда новая победа болгар и их помощников куманов

снова поставила все под вопрос (29–31 января 1206 г.). Царь Иваница взял Родосту, Цурулон и подошел к Константинополю. Казалось, город падет, но ситуация внезапно резко изменилась. Грабежи и зверства болгарской армии, а особенно ее жестоких союзников куманов приобрели такой масштаб, что напуганное греческое население сблизилось с еще вчера ненавистными ему латинянами. Первыми на сторону латинян предались жители Адрианополя и Дидимотихона; точнее, на сторону греческого вельможи, перешедшего в стан латинян, Феодора Враны, который занял оба этих города именем регента Анри де Эно (июнь 1206 г.)[268]. Предались без энтузиазма, исключительно вынуждаемые обстоятельствами, но Анри тут же обратил это себе на пользу. Фактически эта перемена в настроении греков лишила болгар ценной поддержки, в результате чего лучшая часть Фракии оказалась отвоевана латинянами.

Тем временем была подтверждена смерть Бодуэна, и Анри де Эно получил императорскую корону (20 августа 1206 г.). Но у него не было времени наслаждаться почестями в Священном дворце. Ему сразу же пришлось отражать новое болгарское вторжение, также возглавляемое лично царем Иваницей. Дидимотихон был еще раз взят и разграблен, но Анри среагировал энергично. Ему удалось спасти Адрианополь, оттеснить болгар до Берои (ныне Стара-Загора) и Бургаса в их же стране и отнять у них часть добычи. В Азии, на южном берегу Мраморного моря, латиняне пока вынуждены были перейти к обороне. Чтобы сдержать натиск никейских греков, они укрепили там Кизик (Экиз), Герике (Каракас), Кибот (Сивето) и Никомедию. Прежде чем возобновить продвижение в Азию, надо было покончить с болгарской угрозой в Европе.

Впрочем, выправление ситуации в 1206 г., сколь удивительно это ни прозвучит, ничего не решало. Опасность заключалась в возможности сговора василевса Никеи Феодора Ласкариса, политика столь же тонкого, как сам Анри, с болгарским царем, чтобы одновременно атаковать латинян на двух фронтах. Понятно, что такая вероятность была для латинян настоящим кошмаром. Именно это и случилось в 1207 г. Болгарин осадил Адрианополь, а Ласкарис — вифинскую крепость Кибот. Неутомимый Анри справился с этой двойной угрозой. Удар за ударом, он принудил болгар снять осаду с Адрианополя, а в

Азии деблокировал Кибот (2 апреля 1207 г.), а также Кизик и Никомедию.

И все же эта война на два фронта была для латинян изнурительной. Следовало выбрать «главного противника», а с другим заключить временное перемирие. Анри решил уступить Ласкарису Никомедию и Кизик, благодаря чему получил мир в Азии (июнь 1207 г.). Развязав себе наконец руки на этом направлении, он обратился против болгар, чьи пограничные крепости к северу от Адрианополя разорил. Несмотря на улучшение ситуации, болгарские банды продолжали рыскать по стране, и одна из них внезапно напала возле Мосинополя на короля Фессалоникского Бонифация Монферратского, который был в схватке убит (4 сентября 1207 г.).

Драматический финал ломбардского принца, случившийся через год после гибели первого латинского императора, мог поставить под вопрос чудесное выправление ситуации, совершенное Анри де Эно. Не попытаются ли болгары, не имея возможности атаковать слишком надежно защищенный Константинополь, овладеть латинской Македонией? Царь Иваница действительно намеревался воспользоваться этой нежданной удачей, чтобы захватить Фессалоники, но потерпел неудачу, в его окружении вспыхнули раздоры, и он был убит возле города (октябрь 1207 г.). Его племянник и преемник Борил, правда, еще некоторое время продолжал войну, но он сильно уступал своему предшественнику, и император Анри нанес ему под Филиппополем решающее поражение, сделавшее латинян бесспорными владетелями Фракии (1 августа 1208 г.). Впервые после катастрофы при Адрианополе Латинская империя могла перевести дыхание.

В 1208 г. франко-болгарская война, поставившая Латинскую империю на волосок от гибели, наконец закончилась, благодаря личным достоинствам императора Анри де Эно, окончательной победой. Великолепный успех, который тем не менее не должен внушать иллюзий. Если успешное противодействие Анри помешало образованию огромной болгарской империи, включающей «Царьград», то, со своей стороны, болгарские победы 1205–1206 гг. помешали завоеванию Латинской империей Эпира и Никеи, распространению на всю прежнюю византийскую территорию, короче говоря, помешали ей стать жизнеспособной.

Кроме того, в среде латинян грозили возобновиться ссоры между фламандцами и ломбардцами. В «королевстве Фессалоникском» Бонифацию Монферратскому наследовал его сын Деметриос (Димитрий) (1207–1222). Поскольку ему было всего два года, регентство осуществлял ломбардец граф Оберто ди Бьяндрате, человек волевой и мстительный, с первых же самостоятельных шагов в политике показавший себя ярым противником линии императора Анри. Последний был не тем человеком, кто позволяет попирать свой авторитет, и решил сломить сопротивление. Он лично отправился в Фессалоники. Вопрос, отметим, был серьезным. Речь шла о том, будет или нет ломбардское королевство Македонии (которому, напомним, подчинялись баронии древней Эллады) независимым от Латинской империи. Ломбардцы отказались впустить его в Фессалоники. Анри силой заставил открыть ему ворота (2 января 1209 г.) и арестовал Бьяндрате. Он короновал короля-ребенка Деметриоса под опекой его матери, Маргариты Венгерской, но четко обозначив свои права сюзерена (6 января 1209 г.)[269]. Ему также пришлось подавлять сопротивление ломбардских губернаторов Серреса и Христополя (Кавалы), поскольку ломбардцы, не успокоившиеся после гибели Бонифация Монферратского и свержения Бьяндрате и уже организовавшиеся в этническую и политическую общность, противодействовали константинопольским франко-фламандцам.

Но Анри не остановился на этом. В апреле 1209 г. он вошел в Фессалию, где нашел других ломбардцев и разбил их при Ларисе (Л’Арсе). В мае 1209 г. он собрал в Равеннике, близ Ламии (Зейтуна) во Фтиотиде, торжественный «парламент». На нем он принял оммаж от латинских баронов Греции, еще вчера бывших вассалами Монферратов, в частности от Отона де ла Роша, сеньора Афинского, и Годфруа де Виллардуэна, бальи Мореи. Ломбардцы упорно цеплялись за земли. Он прогнал их из Фив, которые отдал Отону де ла Рошу, и гнал до Афин, где его с почетом встретил тот же Отон. Неукротимый Оберто ди Бьяндрате, бежавший из заключения и укрывшийся на острове Негропонте (Эвбея), у терциария[270] Равано далле Карчери, рассчитывал на его поддержку, возможно, из-за его национальности, но тот, незадолго до того перейдя на сторону императора, добросовестно исполнил долг и принуждал Бьяндрате наконец покориться. Поспешим добавить, что свирепый ломбардец не пожелал служить своему

победителю. Он вернулся в Италию, после того как, по слухам, из-за своей ненависти к Анри принял участие в заговоре с целью его убийства.

Военный поход Анри де Эно превратился в триумфальное шествие. Престиж императора после его возвращения был так высок, что греческий деспот Эпира Михаил Ангел Дука прибыл в Фессалоники принести ему оммаж. Подчинение — по крайней мере внешнее — этого человека говорило о многом: он, как мы увидим дальше, был злейшим врагом латинства.

Отметим, что деятельность Анри де Эно напоминает действия, предпринятые некогда в Сирии королем Иерусалимским Бодуэном I. Как и Бодуэн I, собравший под своей властью прочие франкские государства Сирии-Палестины, Анри де Эно распространил императорскую власть (поначалу столь непрочную) на королевство Фессалоникское, сеньорию Афинскую и княжество Морейское. При его предшественнике Латинская империя имела перед королем Фессалоник чисто протокольный приоритет. Анри превратил его в реальный сюзеренитет. Его деятельность поражает нас меньше, чем деятельность первого короля Иерусалимского, потому что Латинская империя рухнула практически на следующий день после его смерти, тогда как Иерусалимское королевство просуществовало более восьмидесяти лет, однако история должна отнестись к обоим этим людям с равным восхищением.

Анри де Эно правильно расставил приоритеты, отложив на более позднее время борьбу против греков Никеи, пока не были устранены болгарская угроза и ломбардский сепаратизм. Отныне, успокоившись за ситуацию в европейской части, он возобновил войну в Азии. 15 октября 1211 г. при Леопадионе, возле реки Луперкос (Риндакос) в Мизии он нанес сокрушительное поражение василевсу Никеи Феодору Ласкарису, снова занял город Пойманенон и продвинулся через Мизию и Эолиду до Пергама. 13 января 1212 г. он прислал итальянским прелатам из Пергама торжествующий бюллетень. При заключении мира он сохранил: 1) все побережье Вифинии, включая Никомедию (внутренняя Вифиния с Никеей и Бруссой осталась у Ласкариса); 2) большую часть Мизии, включая Пойманенон и Акираос (Ласкарис сохранил провинцию Неокастра с Каламосом, Хлиарой и Пергамом).

Как мы видим по этому списку, приобретения в Малой Азии были значительны. Они обеспечили латинскому миру широкую полосу прибрежных земель и с достаточными внутренними районами. Эллинизм был отброшен далеко вглубь полуострова. Однако он не был уничтожен. Несмотря на свои победы, Анри оставил Феодору Ласкарису Никею, столицу Вифинии, и Филадельфию, столицу Лидии, с большей частью прежних византийских территорий, нетронутым убежищем эллинизма, откуда тот, переждав дурные дни, бросится на отвоевание проливов. Чем вызвана эта умеренность латинского императора посреди его побед? Он взял на себя труд сам объяснить свои мотивы. В письме к итальянским прелатам Анри действительно не скрывал, что для закрепления своих побед он хотел бы «быть окруженным большим числом латинян, чтобы иметь возможность распределять между ними завоеванные земли, ибо незачем их завоевывать, если не хватает воинов, чтобы удерживать завоеванное». Невозможно яснее выразить причину остановки латинского завоевания, которая в скором времени вызовет крушение латинской Константинопольской империи точно так же, как в Сирии вызвала крушение латинского Иерусалимского королевства. Мы можем лишь отослать читателя к тому, что уже сказали по этому поводу, применительно к Святой земле.

Как бы то ни было, мы не можем сделать Анри де Эно ответственным за беду, о которой он первым заговорил. Его военная и дипломатическая деятельность равняется (на наш взгляд, это большая похвала) трудам величайших королей Иерусалима. Положив конец ломбардской непокорности в Фессалоникском королевстве, соединив под своим сюзеренитетом, в «парламенте» в Равеннике, баронов всей Греции, он собрал в кулак все франкские силы. Он изгнал из Фракии болгар, а из Мизии никейских греков. И он в гораздо большей степени, чем его брат Бодуэн, чьи ошибки едва не привели к катастрофе, заслуживает право называться истинным основателем Латинской империи. Его фигура возвышается тем более рельефно, что, как мы увидим дальше, среди его преемников не нашлось ни одного достойного стоять вровень с ним.

Феодальный мир знал много доблестных полководцев, хитрых дипломатов. Талант управленца в этом обществе был гораздо более редким. Всеми этими достоинствами, причем в самой высокой степени,

обладал Анри де Эно. Его внутренняя политика заслуживает особого внимания, особенно в такой деликатной сфере, как дела религиозные. Следует признать, что здесь существовало множество трудностей, не только между новым латинским духовенством и греческим православным населением, но и между самими латинскими клириками.

Первым делом разразился острый франко-венецианский религиозный конфликт, вызванный странными гипотетическими притязаниями Республики Святого Марка на Константинопольский патриархат. В 1203 г. крестоносцы, в соответствии со своими обязательствами перед Синьорией и по просьбе дожа Дандоло, назначили патриархом Константинополя венецианца Томмазо Морозини. До сих пор в этом не было ничего неприемлемого, учитывая решающую роль венецианцев в основании новой империи. Но (и вот тут претензии венецианцев стали несколько шокирующими) прежде чем покинуть Венецию, Морозини дал соотечественникам обещание назначать в подчиненные ему епархии архиепископами исключительно венецианских священников, более того: все подготовить для того, чтобы и преемниками его были только венецианцы. Подобное обязательство, заранее устанавливавшее монополию Синьории на патриарший престол, настолько шло вразрез со всеми церковными правилами, что вызвало со стороны папы Иннокентия III самый энергичный протест. Но венецианцы упорно проводили свою политику, вследствие чего весь период своего понтификата (1203–1211) Морозини прошел в непрекращающейся борьбе между французскими и венецианскими священниками.

Между прочим — и это стало одним из наиболее грустных следствий дележа имперской добычи — раздел прежних владений греческой церкви вызвал острые споры между латинскими дворянством и духовенством. Это духовенство намеревалось стать наследником всего имущества, отобранного у православной церкви, но «баронызавоеватели» не собирались выпускать из рук захваченное добро. Так латинское общество принесло в Романию спор между священством и светской властью. Император Анри де Эно, с его твердым здравым смыслом и готовностью к компромиссам, попытался достичь согласия по данному вопросу на втором «парламенте» в Равеннике, созванном в мае 1210 г. и посвященном исключительно церковным делам.

Если таковы были разногласия между самими латинянами, то можно себе представить ту межконфессиональную пропасть, что разделяла завоевателей и их новых подданных. Главную трудность для новой империи представляла категорическая оппозиция греческого духовенства римской иерархии. Вспомним, что для грека XIII в. национальная принадлежность определялась в первую очередь его православным вероисповеданием. Православие было его родиной, православный Символ веры — его флагом. Сделки по этому вопросу были крайне трудны. Иннокентий III с его политическим чутьем и опытом догадывался о деликатности проблемы. Он назначил на архиепископские кафедры латинских прелатов. Но в обычных епископствах, по крайней мере в большинстве случаев, просил сохранять на постах греческих прелатов, разумеется, при условии их перехода в римскую веру. Под шоком от завоевания, полагая, что их положение делает допустимым определенный компромисс, многие из их числа подчинились или сделали вид, что подчиняются данному требованию, но переменили веру чисто формально, что не мешало греческому духовенству, политически подчиненному латинянам, молчаливо считать своим легитимным духовным лидером никейского православного патриарха. Для этих прелатов главным было выиграть время, выждать, пока пройдет буря…

Их задачу облегчал либерализм римской курии и, признаем это, большой ум Иннокентия III. Не то чтобы он допускал торг в целом, но проявлял примечательную терпимость во всех конкретных случаях. Так, подчинившееся духовенство могло и дальше отправлять службы в соответствии с греческим обрядом. Так удалось избежать дублирования теологических раздоров, достойных сожаления сами по себе, ненужной языковой ссорой. Иннокентий III уговорами пытался увеличить число присоединившихся к римской церкви. Его легат, кардинал Бенедикт де Сент-Сюзанн, с этой целью устраивал в 1206 г. диспуты с греческим архиепископом Михаилом Акоминатом. Преемник Бенедикта, легат Пелагий, кардинал Альбано, в 1213 г. даже организовал в соборе Святой Софии конференцию с греческим митрополитом Эфесским, Николаем Мезаритом, имея в виду унию двух церквей, включая — крайне важный момент — и ту часть православной церкви, что оказалась в Никейской империи.

Надо склониться перед этой попыткой решить греко-латинские теологические разногласия дружеской философской дискуссией, аргументами. Она делает честь и латинскому интеллекту, и византийской смекалке. Следует ли добавлять, что в условиях закостенения догм подобный диспут не имел ни единого шанса завершиться успехом? Вернее, он лишь позволил измерить глубину пропасти, разделяющей обе церкви. Пелагий, прелат властный и высокомерный, полагался не столько на силлогические дискуссии, сколько на прямое принуждение и подчинение враждебной стороны. На практике он без колебаний бросал упорствующих священников в тюрьмы и закрывал церкви схизматиков. Преследуемые греки обратились к императору Анри[271], угрожая, если Пелагий продолжит гонения на них, массово эмигрировать вместе со своей паствой к деспоту Никеи, и это была серьезная угроза, поскольку религиозная война одновременно с массовым оттоком населения стала бы для империи катастрофой, сравнимой с последствиями отмены Нантского эдикта во Франции[272]. Анри, осознав опасность, без колебаний удовлетворил их требования. Презрев инструкции легата, он своей властью повелел открыть закрытые православные церкви и монастыри и освободил священников и монахов. Следует ли считать, что тем самым он вступил в борьбу против римской церкви? Нет, ибо, если он поступал вопреки букве инструкций Пелагия, он действовал в духе политики Иннокентия III.

Религиозная политика Анри де Эно была орудием его общей политики. Проповедуемое им религиозное примирение способствовало единению народов, что было целью его правления. Таким образом ему удалось привязать к своей особе значительную часть греческого населения. Окончательная оценка его греками была четко выражена Георгием Акрополитом[273]: «Он обращался с местными жителями очень мягко и доброжелательно. Многие из них занимали высокие должности в его дворце, даже в его армии, и он проявлял к нашему простонародью столько же симпатии, сколько и к народу своей собственной страны». Редкий завоеватель заслужил от побежденных подобную надгробную речь. Согласимся, что трудно себе представить лучшую похвалу.

Казалось, Анри, победившего всех внешних врагов и справившегося со всеми внутренними трудностями, ждет спокойное и

благополучное царствование, когда 11 июня 1216 г. он внезапно умер в Фессалониках в возрасте всего лишь сорока лет, якобы отравленный по наущению ломбардца Оберто ди Бьяндрате, которого ранее изгнал из этого города. Он все сделал для того, чтобы завоевать симпатии своих греческих подданных. Если кто и мог добиться примирения и сотрудничества двух народов, так это он. К сожалению, он умер слишком рано, ибо преемниками этого доблестного воина, этого мудрого политика были лишь посредственности. Странная судьба империй: король Бодуэн I в Иерусалиме и император Анри де Эно в Константинополе делали одно и то же дело: строили, в самом лучшем смысле слова. Но строение первого просуществовало три четверти века, тогда как построенное вторым рухнуло через десятилетие.

Латинская империя при доме де Куртене

Анри де Эно не оставил потомства[274]. В наследники ему бароны избрали мужа его сестры Пьера де Куртене, графа д’Оксерра[275]. Помазанный на трон в Риме папой Гонорием III (9 апреля 1217 г.), Пьер, вместо того чтобы достичь проливов по морю, высадился в Дураццо и отправился в Константинополь по старой Эгнатиевой дороге[276]. Это было крайне неосторожно, поскольку следовало пересекать или двигаться вдоль границ владений деспота Эпирского Феодора Ангела Комнина, одного из наиболее грозных врагов латинян. В Эльбасанском ущелье в Албании Феодор внезапно напал на Пьера, перебил или рассеял его эскорт, а его самого взял в плен. Несмотря на все усилия римского папы добиться его освобождения, несчастный в следующем году умер в плену (1218). Его вдова, Иоланда де Эно, несколько

месяцев осуществляла регентство[277]. Затем на трон призвали их сына Робера де Куртене[278]. Выехав из Франции в конце 1220 г., он был коронован в Святой Софии 25 марта 1221 г.

Короткое царствование императора Робера (1221–1228) было заполнено одними бедами. К сожалению, получилось так, что два трона латинской Романии одновременно занимали два лишенных способностей молодых человека: он сам и новый король Фессалоникский Деметриос Монферратский. Когда последний, чувствуя свою слабость, отправился за помощью в Италию, деспот

Эпира Феодор Ангел Дука[279] воспользовался его отсутствием, чтобы внезапно захватить Фессалоники (1224). Армия, которую император Робер направил туда, чтобы попытаться оспорить у победителя хотя бы обладание Серресом, потерпела поражение перед этим городом и была вынуждена поспешно отступить во Фракию (1224). Все Македонское королевство, основанное двадцатью годами ранее Бонифацием Монферратским, после всего одного удара попало в руки греков.

Отметим, что Фессалоникское королевство было обречено с того самого дня, когда латиняне решили оставить Эпир с частью Албании грекам. Деспотат, основанный в этой стране семейством Ангел-Дука, с высоты своих гор внимательно следил, когда же обосновавшиеся в приморской Македонии латиняне допустят первую ошибку, чтобы изгнать их оттуда. В Малой Азии сложилась аналогичная ситуация. Восточному фасаду Латинской империи противостоял новый василевс Никеи Иоанн Вататц. При Пойманеноне он нанес войскам Робера де Куртене крупное поражение, в котором погиб один из наиболее доблестных рыцарей, ветеран Четвертого крестового похода Макэр де Сент-Менеуль (1224). Несмотря на зиму, Вататц шаг за шагом отобрал у латинян Пойманенон, важный город Кизик и Троаду, короче, все азиатское побережье, до того момента находившееся под их властью, оставив им только полуостров Скутари напротив Константинополя. Он отнял у них даже острова Лесбос, Хиос и Самос, что много говорит об их растерянности, если учесть, что благодаря венецианскому флоту они в принципе имели господство на море. Наконец, его войска переправились через Дарданеллы, оккупировали Мадитос и Галлиполи

— ключи к проливам, проникли во Фракию и изгнали — видимо, без боя — латинян из Адрианополя (1224). Почти одновременно с ним его соперник, василевс Эпира Феодор Ангел, отняв у Робера де Куртене Ксантейю (Ксанти), Мосинополь и Дидимотихон, в свою очередь появился перед Адрианополем и вынудил людей Вататца оставить город ему, а латиняне даже не попытались воспользоваться этим соперничеством между греками, чтобы дипломатическими маневрами или вооруженной силой вернуть утраченную территорию (1225).

Вопрос был не в том, как долго еще латиняне смогут противостоять греческому реваншу, а в том, который из двух василевсов, Никейский или Эпирский, отберет у них Константинополь. Обычная гонка ради дележа добычи.

Необходим был сильный правитель. Законы наследования привели на престол одиннадцатилетнего ребенка Бодуэна II, младшего брата Робера. Некоторое время предполагалось доверить регентство болгарскому царю Ивану Асеню; конечно, данный выбор был рискованным, однако он, по меньшей мере, обеспечил бы несчастной империи могущественного покровителя. В конце концов, испугались этого слишком яркого соседа. Бароны и латинское духовенство предпочли бывшего короля Иерусалимского Жана де Бриенна, бесспорно, отважного рыцаря, однако уже восьмидесятилетнего и к тому же посредственного политика (мы видели, как в 1225 г. он наивно позволил императору Фридриху II отстранить себя от управления Иерусалимским королевством). Этот выбор толкнул болгарского царя к союзу с греками.

Это означало собственными руками умножать трудности. Франки получили еще одного врага в тот момент, когда с огромным трудом сдерживали греческий реванш.

Как в самые худшие дни 1205 г., соединились две угрозы: Жану де Бриенну, провозглашенному одновременно регентом и императоромсоправителем (1231–1237), предстояло противостоять коалиции никейского василевса Вататца и болгарского царя Ивана Асеня, которые совместно осадили Константинополь (1235–1236). Для обороны города у Бриенна было всего 160 рыцарей, несколько конных сержантов и немного пехоты против массы противников, насчитывавшей, возможно, сто тысяч человек. Но даже на излете жизненного пути он проявил замечательный героизм, который уже продемонстрировал в 1218 г. в ходе осады Дамьетты. Константинополь был спасен легендарной отвагой этого старца. Венецианцы, знавшие, что, допустив падение города, потеряют торговую гегемонию в Романии, помогали ему всеми силами. Их бальи Джованни Мичиель проявил замечательную энергию, а участие в обороне одной из их эскадр, обеспечившей удержание господства на море, охладило пыл никейцев. Не забудем и про крайне своевременное прибытие князя Морейского Жоффруа II де Виллардуэна, который своими кораблями прорвал вражескую блокаду и во главе цвета своего рыцарства триумфатором вступил в Константинополь. Ссора между греками и болгарами окончательно разжала кольцо блокады. И те и другие сняли осаду с Константинополя.

Это блестящее сопротивление обеспечило Латинской империи еще четверть века существования.

Царствование Бодуэна II. Наржо де Туси

Это стало последним подвигом Жана де Бриенна. После смерти старого крестоносца (23 марта 1237 г.) Бодуэн II остался единственным императором. Он был слабым человеком, во всяком случае, кажется, не имел больших воинских талантов. Зато проявил настоящие способности в дипломатии. Он неоднократно ездил на Запад выклянчивать помощь, продавая для этого реликвии из церквей своей империи (таким образом в парижскую Сент-Шапель попали шипы из тернового венца). В 1245 г. он присутствовал на Лионском соборе рядом с папой Иннокентием IV. Но Запад, поглощенный борьбой пап со Священной империей, практически ничего для него не сделал.

Добавим к этому, что, поскольку Латинскую империю поддерживали римские папы, император Фридрих II, из ненависти к ним, открыто поддерживал греков, и его дипломатическая деятельность приносила им немалую пользу.

Инертность Запада была тем более преступной, что с его стороны небольшого усилия могло хватить для того, чтобы надолго обезопасить Константинополь. Во время одной из поездок Бодуэна II на Запад управление Латинской империей было поручено (1238–1241) активному и адаптировавшемуся к балканской среде барону Наржо де Туси, нанявшему банды куманов, или кипчаков, тюрок-язычников из русской степи (1238). Благодаря этим суровым помощникам латиняне на какое-то время отбили у никейских греков город Цурулон, или Чорлу (1240), но, из-за отсутствия свежих подкреплений, это завоевание почти разу было утрачено (1247)[281].

Это была последняя победа Латинской империи. Сжавшись до размеров столицы, она просуществовала еще двадцать лет только благодаря раздорам между ее врагами. Ко дню 25 июля 1261 г., когда солдаты василевса Никеи Михаила Палеолога отняли Константинополь у Бодуэна II, дело Четвертого крестового похода уже давно было обречено.

Отметим, что после падения Константинополя большое количество франкских рыцарей, спасаясь от греческой реконкисты, бежали в Грецию, где князь Морейский Гийом де Виллардуэн дал им земли и оставил при себе. Точно так же после падения в 1187 г. Иерусалима многие рыцари Святой земли перебрались на Кипр.

Оценка Латинской империи

Настал момент дать общую оценку Латинской империи. Скажем без обиняков: эта империя, обязанная своим недолгим блеском одному по-настоящему выдающемуся человеку, Анри де Эно, была действительно совершенно искусственной, «подвешенной» конструкцией, не имеющей под собой фундамента. Однажды горстка баронов и рыцарей навязала свою власть византийскому обществу, не располагая ни подавляющим численным, ни культурным превосходством, необходимыми для того, чтобы сделать эту власть прочной. Вообще, изменение маршрута Четвертого крестового похода

— этот акт международного бандитизма, с самого начала преданный папством анафеме, — стало для Европы несчастьем. Победители 1204 г. разрушили византийское единство, не заменив его ничем жизнеспособным. Даже греческая реставрация 1261 г. не сможет залечить нанесенные раны. Она так и не сможет возвратить все территории, которыми империя владела в 1203 г., так что в результате захвата 1204 г. Романия навсегда останется расколотой на куски, и турецкое наступление пройдет беспрепятственно. Таким образом, Четвертый крестовый поход в долгосрочной перспективе подготовил неотвратимое османское завоевание.

Торговая гегемония Венеции в Романии

Экономическую историю основание Латинской империи интересует в первую очередь как проявление венецианского империализма. После захвата Константинополя в 1204 г. венецианцы сами себя хвастливо называли «господами четверти с половиной»

новой империи. Фактически они получили основную выгоду от ее основания.

При дележе 1204 г. в амбициях венецианцев обнаружилась некоторая неопределенность. Республика Святого Марка потребовала для себя обширные территории на континенте, на которых не смогла эффективно установить свое правление из-за отсутствия сухопутной армии: Адрианополь, где в результате постоянной войны против болгар

игреков права дожа остались теоретическими; Эпир, Акарнанию и Этолию, которые венецианцы вынуждены были оставить в руках греческих деспотов из фамилии Ангелов; даже Ионические острова, из которых Кефалонию им пришлось уступить семейству Орсини, а Корфу

— Ангелам; наконец, Пелопоннес, который, за исключением Модона и Корона, попал в руки Гийома де Шамплита и Жоффруа де Виллардуэна.

На всех этих территориях венецианцы, несмотря на титул господ четверти с половиной Ромейской империи, присвоенный ими себе,

когда прошел первый приступ гордыни 1204 г., показали больше амбиций, нежели способностей эти амбиции реализовать. Их сила заключалась в их флоте, и они продемонстрировали неспособность эффективно оккупировать большинство вожделенных земель. Впрочем, они очень быстро вернулись к более взвешенной оценке своих сил и к более традиционной практике предпочтения реальной власти внешним ее атрибутам и коммерческих выгод прямому политическому господству. Даже в отношении островов архипелага, которые Республика Святого Марка могла просто-напросто аннексировать, она предпочла, как мы увидим дальше, метод создания на них автономных сеньорий в пользу своих патрицианских семей.

Зато Венеция проявляла постоянную заботу об установлении и сохранении своей экономической власти над новой империей, по максимуму эксплуатируя все преимущества, данные ей ее положением в проливах. С этой стороны раздел 1204 г. вместе с Галлиполи, Родосто

иГераклеей отдал ей ключи от Дарданелл и Босфора. Это были ключевые позиции для контроля над проливами, за который на протяжении всей истории боролись все великие державы, от Афин времен Античности до XX в. Оккупировав их, Республика Святого Марка доказала свою обычную предусмотрительность.

Всамом Константинополе венецианцы теперь чувствовали себя как дома, поскольку новая Латинская империя, их детище, ни в чем не

могла им отказать. Так, старый венецианский квартал получил дополнительные территории от Золотого Рога до Влахернского дворца. Первый венецианский подеста после завоевания, Марино Джено, обнес этот квартал стеной, отделившей его от соседних районов и защитившей от покушений, создав как бы город в городе. Один из его преемников, подеста Джакопо Тьеполо, около 1220 г. построил в Константинополе великолепный фондако, призванный утвердить торговую гегемонию его родины в бывшей столице василевсов. Венецианский подеста в Константинополе был не только руководителем местной колонии, но также губернатором всех венецианских владений в Романии, чем-то вроде генерального консула с очень широкими полномочиями. В иерархии Латинской империи он приравнивался к франкским баронам и греческим деспотам. В действительности его роль можно сравнить лишь с той, какую впоследствии будут играть в Османской империи послы Англии и России. Вернее, его роль была даже еще значительнее, поскольку именно Республика Святого Марка была настоящей основательницей Латинской империи, а флот республики оставался самым надежным гарантом существования империи. Фактически венецианский подеста был протектором Латинской империи и вторым человеком в ней после императора.

Но, разумеется, почести, воздаваемые венецианскому подесте в Константинополе, имели единственную цель: обеспечить его соотечественникам сохранение огромных экономических привилегий, приобретенных ими в тот день, когда они направили на Босфор вождей Четвертого крестового похода. Это изменение направления похода, хотя крестоносцы этого не понимали, произошло в рамках торговой венециано-генуэзской и венециано-пизанской борьбы: конкуренции за завоевание рынков и сражений банковских балансов. Судовладельцы и банкиры Венецианской лагуны великолепно провернули операцию. Привилегированное положение, занимаемое при императорском дворе представителем Синьории, отныне обеспечивало венецианской торговле абсолютное преобладание над конкурентами: генуэзцами и пизанцами. Под ударом от постигшего их сокрушительного экономического поражения пизанцы и генуэзцы взялись за оружие, но обладание проливами обеспечивало Венеции подавляющее превосходство. Пиза сдалась первой и, признав морскую гегемонию

Республики Святого Марка, получила подтверждение договоров, заключенных в свое время с Византией (1206). Генуя продолжала войну, но была вынуждена признать свершившийся факт в форме перемирия (1212), за которым вскоре последовал окончательный мирный договор (1218). После этого генуэзцы вновь получили все права и владения, которые имели при Комнинах и Ангелах. Хотя, по правде сказать, это было слабым утешением, поскольку они вынуждены были платить такие же подати, что и в те времена, тогда как Венеция отныне пользовалась полным освобождением от уплаты таможенных пошлин, а также широчайшими торговыми и налоговыми привилегиями. Поскольку она победила византийцев в войне, направив против нее крестоносцев в 1204 г., то, благодаря этой первой победе, смогла одержать другую, не менее важную, но уже коммерческую, над своими итальянскими конкурентами.

Торговый паритет между венецианцами и генуэзцами был нарушен. Старая вражда двух конкурирующих фирм, казалось, завершится сокрушительным триумфом адриатической республики. История крестовых походов в то время, к которому мы подошли, привела лишь к этому результату. Впрочем, генуэзцы не собирались складывать руки. Они тотчас принялись искать возможности компенсировать свою неудачу, по максимуму отказавшись от контактов с Константинополем в пользу расширения торговли с другими латинскими владениями, в частности с ломбардским Фессалоникским королевством, столица которого тоже была важным промышленным центром, и с бургундской Афинской сеньорией, где их заинтересовали древние шелкоткацкие мануфактуры города Фивы.

Но и это было слабой компенсацией. Вопреки постоянным заклинаниям папства о необходимости сохранения солидарности латинского мира, Генуя не могла смириться с второстепенной ролью, сильно задевавшей ее интересы. В конце концов, ради разрушения венецианской монополии генуэзцы, не колеблясь, сделали решительный шаг, заключив союз с греками против Латинской империи. В отчаянии от таможенных поборов, они сделали ставку на греческую реставрацию в Константинополе как на единственное средство вернуть себе былое положение в торговле и, более того, перевернуть ситуацию и заполучить те же привилегии, которыми сегодня пользовалась Венеция. 13 марта 1261 г. генуэзские послы