французскую земельную аристократию, разрушались ее замки, ее саму старались демилитаризовать, держали под плотным контролем, ломали основы местной жизни. Что было крайне неразумно на этом аванпосте, перед лицом турецкой угрозы.

По крайней мере, Венеция, похоже, оставалась верна обязательствам, которые в некотором роде взяла на себя по отношению к христианскому миру. Конечно, ее можно упрекнуть за то, что в 1570 г., когда началось османское вторжение на остров, она не направила туда достаточных подкреплений, чтобы отразить высадку неприятеля. Так что Никосия была после сорокавосьмидневной осады штурмом взята турками (8 сентября 1570 г.). Но, по крайней мере, командир венецианского гарнизона Никколо Дандоло погиб в бою. А в Фамагусте Маркантонио Брагадино заперся в крепости с 5000 солдат и 3000 вооруженных горожан и крестьян и героически отражал атаки 80 тысяч солдат Мустафа-паши. Отразив с 21 июня шесть штурмов, он получил право уйти из города со всеми воинскими почестями (1 августа 1571 г.). Он вышел из крепости верхом на коне, в парадном костюме, в пурпурном плаще поверх доспехов, а оруженосец держал над его головой зонтик от солнца. Но паша, нарушив свое слово, приказал содрать с него живого кожу. Его смерть завершает славную страницу истории латинского правления на Кипре.

2. Жизнь на Кипре при Лузиньянах

Характер королевской власти на Кипре

В правовом отношении Кипрское королевство было лишь «продолжением Иерусалимского королевства»[224]. Для теоретиков оно было не чем иным, как чудом спасенным Иерусалимским королевством. Действительно, оно управлялось Иерусалимскими ассизами и, по крайней мере теоретически, являлось продолжением старого государства Святой земли. Как когда-то в Иерусалиме, высший суверенитет в нем принадлежал собранию феодалов (в Никосии) в Высоком совете или Совете баронов. Опять же, как в Сирии (по крайней мере, в Сирии с 1162 г.), Высокий совет включал в себя не только прямых вассалов короны, но и арьер-вассалов. Чтобы решения

Высокого совета стали законными, в принципе требовалось, чтобы его созвал и председательствовал в нем король. При этой оговорке — имевшей капитальное значение — Высокий совет, когда он был созван законно, обладал властью, превосходящей власть короля. «В недрах его, — пишет Мас Латри, — королевские предложения приобретали силу закона, обсуждались все вопросы передачи короны, признания монарха совершеннолетним или установления регентства. Только в присутствии этих феодалов устанавливались личность суверена, его возраст и происхождение, прежде чем принц получал от Совета инвеституру королевской властью»[225]. Рассказ Махеры о заточении Анри де Жибле королем Пьером I в 1369 г. ясно показывает нам, что корона не имела права карать крупного вассала без санкции Высокого совета.

Таким образом, в теории кипрская корона, как и иерусалимская, оставалась не только под плотным контролем Высокого совета, но и, в некотором смысле, в подчиненном по отношению к нему положении. Или, если угодно, верховная власть не принадлежала ни королю, ни Высокому совету, а заключалась в особе короля, заседающего в Высоком совете, или в Высоком совете под председательством короля. Тем не менее на практике королевская власть на Кипре была или быстро стала более сильной, чем в Иерусалиме и тем более в Сен-Жан- д’Акре. Во-первых, существовала четкая разница в происхождении власти. Если в Иерусалиме Годфруа де Буйон был избран равными себе, то Ги де Лузиньян получил Кипр напрямую от Ричарда Львиное Сердце, а затем свободно раздавал фьефы своим соратникам. «На Кипре, — отмечал Мас Латри, — королевская власть появилась ранее феодализма»[226]. На острове, в отличие от Сирии, не было крупных фьефов, способных пробить брешь в правах королевской власти: ничего похожего на княжество Галилейское, на Трансиорданию. Возведение Жаком II полуострова Карпас в ранг графства для каталонского авантюриста Хуана Переса Фабриса было поздним и исключительным случаем. Ги де Лузиньян был слишком щедр при раздачах земель, его брат и преемник, король Амори, как мы видели, отобрал часть его даров, урезал фьефы и установил преобладание королевского домена. Возвращение, возможно, было не слишком благородным деянием, но тем не менее оно укрепило монаршью власть… Таким образом, нельзя говорить о существовании на острове Лузиньянов по-настоящему

крупных вассалов. Королевские прерогативы — право чеканки монеты, право суда над горожанами, торговые привилегии и др. — без возражений оставались в руках короля. Лузиньяны, от Ги до Юга III, приобрели в Сирии слишком горький опыт феодальных вольностей, чтобы не ограничивать их, насколько это возможно, в своем островном владении. И Амори де Лузиньян, и Юг III, когда были одновременно королями Кипра и Иерусалима, в первую очередь заботились о Кипре, потому что чувствовали себя на нем настоящими королями, тогда как в Сирии они были лишь первыми должностными лицами феодальной республики: точно так же позднее Габсбурги реально заботились только

освоих австрийских владениях и пренебрегали Священной империей.

Уукрепления королевской власти на Кипре имелась и еще одна причина, та же самая, что в капетингской Франции: династическая преемственность с почти постоянным наследованием по мужской линии. Не будем забывать, что в Иерусалимском королевстве шла постоянная смена династий, обусловленная отсутствием салического закона. На практике иерусалимская корона, благодаря восшествию на престол принцев-консортов, переходила, как мы видели, от Булонского дома к Арденской династии, от нее — к Анжуйскому дому, потом к домам Лузиньянов, Монферратов и Шампанскому, потом снова к Монферратам, от них к Бриеннам, от Бриеннов к Гогенштауфенам и, наконец, вернулась к Лузиньянам. На Кипре же, напротив, корона оставалась у «прямых Лузиньянов» с 1192 по 1267 г., потом к боковой линии, Антиохийско-Лузиньянскому дому, царствовавшему с 1267 по 1474 г. И то Юг III, в лице которого антиохийские Лузиньяны взошли на трон, был, как мы помним, по матери Лузиньяном и дядей с материнской стороны последнего «прямого короля». Кроме того, прежде чем взойти на трон, он в течение пяти лет (1262–1267) исполнял функции регента, так что его коронация не отмечена никаким кризисом, и преемственность власти была обеспечена. Все прошло так, как будто Лузиньяны непрерывно царствовали с 1192 по 1474 г. Вопрос легитимности, поднятый в 1359 г. против Пьера I его родственником Югом де Лузиньяном[227], был быстро улажен после снятия Югом

своих претензий.

Для довершения контраста отметим, что Лузиньяны всегда пребывали на Кипре, тогда как иерусалимской короной с 1225 г. владели иностранные принцы, проживали в Италии или Германии

(точно так же, как княжество Морейское с 1278 г. большую часть времени управлялось из Неаполя франко-итальянскими принцами[228]). Это реальное присутствие кипрской династии обеспечило ей популярность, несмотря на жестокости Пьера I и Жака II, слабости Анри II или Пьера II. Доказательством тому служит отчаянная привязанность киприотов к Катерине Корнаро, единственной заслугой которой было то, что она являлась женой и матерью их последних королей.

Если утрировать наше наблюдение, то можно сказать, что королевство Святой земли в XIII в., в акрскую эпоху, своими институтами напоминало Польшу времен liberum veto[229], тогда как Кипрское королевство, вне зависимости от его дворцовых драм, наслаждалось почти капетингской династической непрерывностью.

От феодального короля к макиавеллиевскому государю

Эти замечания объясняют эволюцию властей на Кипре, эволюцию, шедшую в обратном направлении с той, какую мы наблюдали в Святой земле. Мы надеемся, что показали, что в Святой земле сильная монархия XII в. в XIII в. сменилась настоящей феодальной республикой. На Кипре же, напротив, в XIII в. королевская власть, теоретически все еще удерживаемая на поводу знатью, с царствований Юга IV и Пьера I явно стала превалирующей. Бароны, занятые главным образом своими развлечениями и удовольствиями и не имевшие более возможности увеличить свой престиж и свои военные силы, главные движущие мотивы священной войны, предоставили короне возможность приобрести личный авторитет, доходивший при Пьере I до абсолютной власти.

Очевидно, что при этом восхождении были многочисленные шаги назад, резкие отступления, даже глубокие провалы. «Тирания» Пьера I привела в 1469 г. к его убийству баронами. Однако отметим, что речь в данном случае шла не о мятеже крупных вассалов, феодалов как таковых, а об обычном дворцовом перевороте, тем более что заговорщиками из-за кулис руководил, по крайней мере действовал с ними заодно, родной брат короля Жан Антиохийский: если Жан и не приказывал убить Пьера I, то был дружен с его убийцами. Аналогичная

трагедия будет стоить жизни уже самому Жану Антиохийскому, поскольку пять лет спустя его заколют по приказу и на глазах вдовствующей королевы, развернувшей перед ним окровавленную рубашку покойного короля. Но и это уже было не феодальной распрей, а обычными домашними преступлениями в шекспировских декорациях и в стиле итальянского Ренессанса, со всеми полагающимися бурными страстями, любовью и ненавистью. Очевидно, после убийства Пьера I бароны, его убийцы, подумывали возродить в версии, созданной Жаном д’Ибелином, графом Яффским, знаменитые Иерусалимские ассизы, то есть теорию подчиненной и контролируемой монархии. Высокий совет, созванный сразу после убийства, 17 января 1369 г., заявил, что «новшества и дела, происходившие без согласия и дозволения баронов» должны прекратиться. Комиссии из шестнадцати баронов было поручено обеспечить возрождение духа и буквы Ассизов. Но тексты не могли поспеть за изменениями в нравах. Даже за полвека до того изгнание (1306), а затем возвращение (1310) короля Анри II не представляли собой феодальных мятежей в строгом смысле этого определения, а были семейными конфликтами между принцами дома Лузиньянов, конфликтами, уже тогда едва не вылившимися в братоубийство.

Вопреки этим драмам, через все эти семейные преступления, несмотря на весьма блеклую личность многих королей (в XIV и XV вв. такие, как Пьер I и Жак II, — редкость), положение династии остается непоколебимым и даже укрепляется с каждым днем. Парадоксально, но оно укреплялось даже вопреки ослаблению государства, когда, от Пьера I до Жака II (с 1369 по 1460 г.), страна пережила экономическую опеку со стороны генуэзцев, вторжение мамелюков, греческое восстание и пр. А происходило это потому, что кипрская королевская власть проходила общую для Запада эволюцию, при которой из феодального короля получился современный монарх. Первый король из дома Лузиньянов, Амори (1194–1205), был еще отягощен феодальными путами, наследством Иерусалимских ассизов и Акрской республики. Последний, Жак Бастард (1460–1473), стал государем итальянского Ренессанса, государем Макиавелли, понимающим монаршью власть исключительно как власть абсолютную. Внутренняя история Лузиньянов на Кипре позволяет нам проследить «посмертную эволюцию» монархических институтов Иерусалимского королевства,

как если бы не случилось катастрофы 1291 г., как если бы Бодуэна де Булонь связала с Жаком Бастардом непрерывная нить.

Двор и администрация

Значительную часть истории кипрских институтов составляет то, что в различных областях мы видим то же продолжение прошлого Святой земли, потому что они показывают нам, что стало бы с Иерусалимским королевством, если бы оно выжило. Островное королевство было не чем иным, как старой Святой землей, перенесенной на середину моря и просуществовавшей там еще около двух веков, продолжая развиваться вместе со всем западным обществом. Так, высшие должности никосийского двора были в принципе теми же, что и при дворе иерусалимском. Мы вновь встречаем здесь сенешаля, который заведует дворцом, королевскими имуществом и доходами; коннетабля, замещающего короля во главе армии и в председательстве на Высоком совете; маршала, помогающего, в свою очередь, коннетаблю в его военных обязанностях; камергера, управляющего домом короля; великого бальи, на которого возложено управление казной, или секретом; адмирала, чье значение, разумеется, намного выше на острове Кипр, нежели в Иерусалиме; наконец, великого туркопольера, который командует войсками, набранными из местных жителей. Отметим также виконта Никосии и виконта Фамагусты, возглавлявших администрацию этих городов и местную полицию; матессепы были их помощниками по полицейской части. С незначительными отличиями, вызванными адаптацией к здешним условиям, это были иерусалимские должности, которые на всех уровнях в точности сохранили как свои функции, так и названия.

Как и в Иерусалиме, правосудие отправляли Высокий совет по делам феодальным и Суд горожан, или Суд виконта, под председательством последнего и с участием назначенных королем присяжных по гражданским и уголовным делам с привлечением простолюдинов. Добавим, опять-таки как и в Иерусалиме, Суд цепи и Суд фондовый по морским и торговым делам. По именам и функциям, повторимся, они были продолжением иерусалимских институтов, точно

так же, как институты Квебека в XIX в. зачастую были продолжением французских институтов XVIII в.

Французская знать Кипра

Французский элемент на Кипре, как некогда в королевстве Иерусалимском, был главным образом представлен дворянством. Это дворянство имело два различных происхождения: франкские фамилии, эмигрировавшие из Святой земли, откуда были изгнаны (между 1191 и 1291 гг.) мусульманским завоеванием; и фамилии, переселившиеся на Кипр непосредственно из Франции, а порой (но редко) происходящие из других «заморских Франций», например, эмигранты из Неаполя во времена Анжуйской династии. Среди самых известных знатных домов упомянем: игравших преобладающую роль на острове с 1223 по 1310 г. Ибелинов, как мы помним, выходцев из Шартра, прежде сеньоров Бейрута, Арсуфа и Яффы, близких родственников Лузиньянов; Бессанов, также получивших имя по своему прежнему фьефу Бейсан близ Иордана (семья из Артуа); Жибле, происходящих от давно офранцузившейся генуэзской фамилии Эмбриачи, владевшей в Ливане, как мы видели ранее, фьефом Джебейль, на старофранцузском именовавшимся Жибле или Жибеле; фамилии Суассон, Риве, Ле Жон, Барла или Барле (последние родом из Пуату, один из представителей рода, Амори Барле, вызвал гнев Филиппа Новарского тем, что в 1229 г. пошел на сделку с императором Фридрихом II), Ла Форс, Монфор,

Монбельяр, Монтолиф, Шенеши, Бабен, Могастель, Новар (эта была пьемонтского происхождения, к ней принадлежал знаменитый рыцарьпоэт и хронист), л’Алеман (Лалеман) и Поселе (два последних дома родом из Прованса; ранее мы упоминали драматическую историю несчастной любовницы Пьера I, трогательной Жанны Лалеман, дамы де Шулу, которую в 1368 г. королева Элеонора Арагонская подвергла жестоким истязаниям), Пикиньи (пикардийцев по происхождению), де Бри, Наблуз (шампанцы), наконец, д’Арсюр, де Табари (Тивериада), де Торон, де Монжизар, де Монреаль, де Белинас (Банияс в верхней Галилее), де Нефен (Энфе в Ливане), де Маракле, де Скандельон и де Бланшгард — все дома, чьи имена, обозначающие их старинные сирийские фьефы, волнительно видеть здесь. А вот д’Антиош,

напротив, происходили не от древнего княжеского рода правителей Антиохии, а были новым домом фламандского происхождения. Де Морфы, или Морфо, были пуатевенской фамилией, родственной дю Плесси-Ришелье (в 1368 г. мы видели Жана де Морфа, ставшего героем скандальной хроники в качестве любовника королевы Элеоноры Арагонской).

Когда читаешь титулы многих из этих сеньоров, создается впечатление, будто мы все еще на Святой земле, что драма 1291 г. не произошла. На деле, после окончательной потери Сен-Жан-д’Акра, кипрские Лузиньяны, титулярные короли Иерусалима, продолжали раздавать своему окружению старинные сирийские и палестинские княжеские титулы. Так, в XIV в. де Морфы могли титуловаться графами де Рохас, то есть Эдесскими (по городу, потерянному христианами еще в 1144 г.!), а наследный принц Кипра носил титул графа Триполийского, тогда как его младшие братья титуловались принц Галилейский, или Табарийский, принц Тирский, сеньор Бейрутский, сеньор Кесарийский

ит. д.

Вэтом сохранении давних воспоминаний о временах крестовых походов была очень трогательная верность самому смыслу существования Кипрского государства, его корням, его идеалу. Конечно, за исключением Пьера I, мы не видим среди кипрских королей тех, кто серьезно задумывался над тем, чтобы взять на себя роль Годфруа де Буйона. Последние из них были слишком слабы для этого и едва могли защищать свою независимость от мамелюков. Несмотря на это, они, а вместе с ними все их дворянство, чувствовали себя потомками героев прошлого, и эти благоговейно хранимые славные воспоминания составляли гордость королевства Лузиньянов.

Причиной этого сохранения памяти было сохранение самой французской идентичности. Действительно, кипрское дворянство было очень верным своим французским корням, в первую очередь в сохранении языка. В 1308 г. в Никосии, дабы сделать понятным «для народа» обвинительный приговор, вынесенный тамплиерам, пришлось переводить папские буллы с латыни на французский. Французский язык даже пережил Лузиньянов. Один нормандский путешественник, посетивший остров в 1507 г., через восемнадцать лет после аннексии Кипра Венецией, отмечал, как мы уже знаем: «Все они в этой стране, и

в особенности благородные дворяне, такие же добрые французы, как и мы во Франции».

Следует ли из этого, что за весь столь долгий период не было никакого вырождения? Утверждать это было бы неразумно. Для франкского дворянства не прошло бесследно то, что после почти двух веков насыщенной ежедневными боями жизни в Сирии и Палестине (1097–1291) оно, в этом королевстве без границ, оказалось почти на триста лет (1291–1570) обречено на праздное существование без всяких войн. Вместо каждодневных сражений против ислама оно не имело теперь никаких занятий, кроме жизни при дворе и в замке, дворцовых интриг и драм (мы видели, к чему они приводили) и всяких прочих, производных от праздности занятий, фривольных и опасных.

Эра крестовых походов, бывших смыслом существования этой блестящей знати, закончилась. Ей пришлось полностью предаться своей любви к роскоши и наслаждениям. В часто используемой цитате, датируемой 1350 г., несколько шокированный Лудольф из Зюдгейма[230] дает яркую картину. «Принцы, сеньоры и рыцари Кипра, — пишет он своему епископу, — самые богатые в христианском мире. Состояние в три тысячи флоринов годового дохода здесь ценится не более, чем у нас

— доход в три марки. Но киприоты растрачивают все свое достояние на охоты, турниры и развлечения. Граф Яффы (один из Ибелинов) содержит свору из более чем 500 собак, со всей прислугой, чтобы их сторожить, купать, вычесывать; что же до сокольничих, то их у него десяток». Эти охоты, добавляют наши источники, длились не менее месяца, в течение которого сеньоры передвигались по сельской местности с большой роскошью, их багаж перевозился на верблюдах, хвосты их собак и лошадей были, по восточной моде, выкрашены в оранжевый цвет, а диких зверей преследовали с помощью прирученных леопардов. Разумеется, эта роскошь была не всегда невинна, и наш путешественник шаржированно описывает роль и скандальное богатство кипрских придворных. Конечно, следует учесть присутствующие в его рассказе преувеличения, как некогда в речах Жака де Витри относительно вялости сирийских пуленов примерно в 1216 г.; но бесспорно то, что в деталях своего сделанного с натуры описания он точен.

Наконец, наряду с адаптацией к левантийским условиям следует учитывать итальянизацию, испанизацию, а также франко-греческий

метисаж. Действительно, кипрское дворянство, почти исключительно французское в XIII в., со второй половины XIV и особенно в XV в. позволило проникнуть в свои ряды итальянским — главным образом сицилийским — элементам, а ближе к концу элементам каталонским и арагонским. Мы уже видели роль, сыгранную сицилийскими и арагонскими авантюристами при дворе Жака II. Список владельцев фьефов, составленный хронистом Флорио Бустроном на 1464–1468 гг., отражает это медленное проникновение. В том же списке рядом с французскими, итальянскими и испанскими именами мы видим имена сеньоров греческого происхождения (Подокатаро, Димитрий Калапониоти, Александр Контостефано, Николя Сгуро), перечисляемых наравне с сеньорами латинского происхождения.

Роль Кипрского королевства в левантийской торговле

Если все средневековые хронисты превозносят богатство кипрского общества, если это богатство возбуждало такую зависть и если оно, в конце концов, стоило Фамагусте катастрофы генуэзской оккупации, то было это потому, что остров занимал исключительное место в левантийской торговле.

Важность этого места постоянно росла с начала латинской оккупации. Уже в первый век своего существования (1192–1291) королевство Лузиньянов играло весьма важную роль в торговых связях между Западом и франкской Сирией в качестве перевалочного пункта. Лучшим доказательством тому служит то, с каким упорством генуэзцы

— пользуясь здесь традиционно дружеским расположением к ним дома Ибелинов — стремились получить освобождение от уплаты таможенных пошлин (1218), а также концессии в Никосии, Лимасоле, Фамагусте и Баффо (Пафосе) (1232). Венеция также добилась освобождения от таможенных пошлин и аналогичных концессий, в частности в Лимасоле. Тем не менее в ту пору Кипр в экономических расчетах итальянских республик еще занимал второстепенное место. Это была лишь главная промежуточная станция на пути из Сирии.

Ситуация резко изменилась после падения последних франкских владений в Сирии, ибо нет сомнений в том, что именно окончательная катастрофа Святой земли обеспечила процветание Кипру (1291).

Торговое значение кипрских портов моментально многократно увеличилось. В следующие десять лет после падения Акры Венеция, Генуя, Пиза и Барселона, адаптировав коммерческие приемы к новым условиям, перенесли свои торговые конторы на остров. Таким образом, порты Кипра: Фамагуста, Ларнака, Лимасол, Баффо — унаследовали грузопотоки Триполи, Тира, Сен-Жан-д’Акра и Яффы. Королевство Лузиньянов стало практически обязательным для христианского мира перевалочным пунктом в торговле с мамелюкскими Сирией и Египтом, главным складом для импорта из мусульманской Азии, Индии и Дальнего Востока: шелковых и хлопковых тканей, золотой парчи, ковров, фарфора, медных изделий, благовоний, пряностей и драгоценных камней. Все караваны, груженные пряностями и хлопком, прибывали в Сирию или в Александрию, откуда грузы их морем переправляли в Фамагусту. Все западные народы назначали встречи в этом городе и занимались в нем делами.

К экзотическим товарам следует добавить продукцию самого острова, в первую очередь сахарный тростник с полей в Лимасоле, Баффо и Колосси, а также соль с копей в Ларнаке. С другой стороны, на Кипре была своя промышленность. Здесь производились камлот, самит и золотая парча, востребованные на всем Западе. Важность этой торговли подтверждает нам Пеголотти, живший на Кипре с 1324 по 1327 г., и снова в 1335-м, в качестве агента флорентийского банка Барди.

В древности за звание главного торгового порта Кипра спорили несколько портов восточного побережья, таких как Саламин, и порты юго-востока Пафос и Китиум (Китион). В эпоху Лузиньянов первенство бесспорно принадлежало расположенной на восточном берегу Фамагусте. Это был крупный центр экспорта продукции местного производства, огромный склад иностранных товаров. Также это был главный центр коммерческой активности генуэзцев, которым Пьер I — явно в надежде на помощь их флота в планируемом им крестовом походе — около 1365 г. даровал исключительные привилегии. Отметим, что данные привилегии распространялись не только на членов генуэзской общины. Точно так же в XIX в., в период европейских «концессий» в Шанхае, британский или французский флаг защищал индийских или вьетнамских резидентов, и здесь вольности, дарованные на Кипре гражданам Генуи, в дальнейшем были распространены на

находящихся под генуэзским покровительством, по большей части сирийских купцов, «которым, — пишет Махера, — генуэзские консулы в интересах их торговли давали гражданство». Махера сохранил для нас имена нескольких сирийских семей родом из Акры или Джебейля: Гурри, Даниэли, Гули и др. С 1329 г. во главе генуэзской колонии на острове стоял подеста, чья резиденция находилась в Фамагусте. Но интерес, испытываемый Итальянской республикой к Фамагусте, таил в себе опасность. Уже в 1364 г., в царствование Пьера I, генуэзская колония этого порта, сочтя нарушенными свои иммунитет и привилегии, взялась за оружие. Генуэзский подеста Гульельмо ди Лерми, не колеблясь, угрожал представителям королевской власти. Пьер I, ради сохранения помощи генуэзцев в запланированных им крестовых походах, направил к дожу Генуи Габриеле Адорно посольство, предложившее генуэзцам полное возмещение ущерба и подтвердившее все ранее данные им привилегии, вплоть до настоящей экстерриториальности. Таким образом, Генуя получила от столь сильного короля, как Пьер I, удовлетворение всех своих требований. Ситуация еще более ухудшилась после его убийства, при таком слабом монархе, каким был Пьер II: мы видели, как, воспользовавшись обстоятельствами, генуэзцы в 1374 г. попросту открыто захватили крупнейший кипрский порт.

Богатство Кипра

Вероятно, 1350 г., то есть время царствования Юга IV, обозначает апогей экономического развития Кипра, богатства острова в целом и Фамагусты в частности, что в деталях описал Лудольф из Зюдгейма: «Кипрские купцы приобрели огромные богатства. В том нет ничего удивительного, поскольку их остров — последняя христианская земля в направлении Востока, так что все корабли и все товары, от какого берега они бы ни отплыли, вынуждены останавливаться на Кипре. Что же касается Фамагусты, это один из богатейших существующих городов. Его обитатели живут в изобилии. Один из них, выдавая дочь замуж, дал ей только для прически драгоценности, стоящие больше, чем все украшения французской королевы, вместе взятые. Некий купец из Фамагусты однажды продал египетскому султану для царского

скипетра золотое яблоко, украшенное карбункулом, изумрудом, сапфиром и жемчужиной. Это украшение стоило 60 тысяч флоринов. Через некоторое время купец захотел его выкупить и предложил — но тщетно — 100 тысяч флоринов. В любой лавочке Фамагусты больше алоевого дерева, чем можно увезти на пяти телегах. Я ничего не говорю о пряностях: их в этом городе столь огромное количество, что они продаются в таком же изобилии, как хлеб. Относительно драгоценных камней, золотой парчи и иных предметов роскоши мои соотечественники отказались бы поверить моим утверждениям. Еще в Фамагусте имеется великое множество куртизанок; они сделали себе там значительные состояния, и многие из них имеют более чем по 100 тысяч флоринов». Но не забудем, что мы находимся на «родине Афродиты», и «латинские» куртизанки XIV в., возможно, лишь продолжали традиции своих греческих и финикийских предшественниц, жриц из Амафонта, Идалии и Пафоса.

Итальянские колонии

Здесь все обстояло так же, как ранее во франкской Сирии XIII в.: процветание страны во многом обуславливалось интересом, проявляемым к ней итальянскими республиками, их судовладельцами, их крупными торговыми домами, их банками. Основными очагами ослепительного кипрского богатства, вдохновителями всей этой роскоши были генуэзские, венецианские, пизанские или флорентийские фактории, теснившиеся в столице и в портах. Кварталы, уступленные в Фамагусте и в других крупных городах генуэзским и венецианским колониям, включали, как некогда в Сирии, целые поселения, в которых имелись церкви, склады, административные здания; кварталы эти пользовались весьма широкими вольностями, практически доходившими до экстерриториальности. Колониями, как мы уже знаем, руководили генеральные консулы, называвшиеся у венецианцев бальи (bailo), а у генуэзцев подеста (podesta). В XIV в. генуэзский подеста и венецианский бальи станут самыми могущественными людьми на острове после короля, как в Турции XIX в. после России и Англии при Порте. Также большое экономическое значение, в частности в Фамагусте, оказывал флорентийский банк Барди. Наконец, не следует

забывать барселонскую и монпельерскую колонии (последней покровительствовали Юг IV и Пьер I), которые тоже занимали почетное положение.

Левантийские негоцианты

К деловым людям латинских народов следует прибавить и сирийских негоциантов. Махера (в разделе за 1364 г.) недвусмысленно утверждает, что «сирийцы имели верховенство в богатом городе Фамагусте» и презирали греческое население, с которым обращались, как с рабами. Среди сирийских негоциантов упомянем двух братьев Лаха, или Лаханопулос, несториан по вероисповеданию, обосновавшихся в Фамагусте в царствования Юга IV и Пьера I. Занимаясь комиссионной торговлей, в первую очередь ювелирными изделиями, они сколотили себе огромное состояние. Они принимали у себя Пьера I и встретили его и его окружение с поистине королевским великолепием. Вероятно, именно братья Лаханопулос построили около 1360 г. в Фамагусте несторианскую церковь, стиль которой напоминает южнофранцузский.

Многочисленные данные позволяют предположить, что случай братьев Лаханопулос отнюдь не исключение и что многие сирийские или армянские коммерсанты нажили на Кипре аналогичные состояния.

Обогащение буржуазии

Вне зависимости от этнического происхождения, а оно, как видим, было весьма разнообразным, класс буржуазии процветал, приобретя могущество, которое обычно доставляется богатством, и вполне осознавал свою силу. Дворянство, даже двор считались с буржуазией, часто были у нее в долгу. В «Хронике Амади»[231] или у Бустрона мы находим очень яркие изображения этого богатого торгового общества в связи с празднествами, данными им в 1310 г. в Никосии в честь возвращения из изгнания короля Анри II. Картина очень живописная. Буржуа продефилировали организованными «компаниями», каждая одетая в свои национальные цвета: генуэзцы в желтом и фиолетовом,

венецианцы в желтом и красном, пизанцы полностью в красном, сирийцы в красном и зеленом и, наконец, собственно, киприоты, то есть французы или пулены, в белом и красном.

Действительно, хотя мы говорили главным образом об итальянской и левантийской, но будем забывать и о французской буржуазии острова. Разбогатев на торговле с богатыми иностранными колониями, она сумела, если не юридически, то фактически, завоевать влиятельное место в политике. По свидетельству Леонтия Махеры, король Жак I «установил такой закон, что если с буржуа грубо обошелся рыцарь или барон, то он мог вызвать последнего в суд именем короля». Жак I дошел до того, что «набирал из детей буржуазии гвардию для себя и своего сына». Буржуа могли занимать государственные должности в королевстве, и при Жаке II Бастарде один из них даже стал виконтом Фамагусты. В 1473–1474 гг. мы видим никосийских буржуа сорганизовывающимися для оказания отпора каталонской партии и защиты прав королевы Катерины Корнаро. Именно так во франкской Сирии жители Антиохии сорганизовались в коммуну в первый раз в 1193 г., чтобы защищаться от посягательств Армении, а во второй раз в 1231 г. для защиты от угрозы, исходящей от Фридриха II. В обоих случаях призыв к буржуазии, вмешательство буржуазии были последним средством против потери национальной независимости. Но на Кипре в 1473 г. результат этого династического лоялизма, этого рыцарственного чувства по отношению к молодой вдове был совсем иным: полагая, что действуют на благо королевы Катерины, жители Никосии играли на руку Венеции, которая пятнадцать лет спустя воспользуется этим, чтобы аннексировать королевство.

Общественно-политическое положение греческого населения

Второй секрет королевства Лузиньянов в дни его наибольшего процветания заключался в самом его происхождении. Оно было основано благодаря грубому наложению франкского элемента на местную византийскую основу. Дворяне или буржуа, латиняне всегда представляли лишь правящую верхушку кипрского общества. Масса населения оставалась греческой. Во время завоевания правящие классы греческого общества, по выражению Мас Латри, «были опущены на

одну ступеньку, низведены до состояния первых горожан, недавно вышедших в Европе из крепостного состояния». Впоследствии этот класс свободных и богатых местных жителей увеличился за счет прибавления элефтериев, или сельских вольноотпущенников, выкупленных из крепостного состояния.

Это разделение никогда не исчезло. Создается впечатление, что и в дни мамелюкского вторжения в 1426 г., и при османском нашествии в 1570 г. греческая масса не ощущала никакой солидарности со своими латинскими господами. Кроме того, вскоре за мамелюкским вторжением последовало восстание греческого сельского населения 1426–1427 гг., целью которого было восстановление на Кипре византийского княжества, то есть возврат к ситуации до 1191 г.

Однако в этой этнической и культурной вражде имелись и значительные смягчения. Проживание бок о бок в течение трех веков не могло не вызвать определенного сближения. Некоторые греки вступали в армию, дослуживались до высших чинов и этим путем приобретали дворянство: таков был любопытный случай одного солдата удачи, называемого в источниках Тиба или Тома Бельфарадж, который около 1375–1376 гг. получил от короля Пьера II звание великого туркопольера и многочисленные фьефы. Этот Бельфарадж был назначен великим туркопольером, чтобы попытаться отбить у генуэзцев Фамагусту. Но очень скоро преданность солдат сделала его наглым, он приказал убить королевского исповедника и виконта Никосии, мешавших осуществлению его планов, и в конце концов был казнен (1376). У Бустрона и Махеры мы находим многочисленные гневные обличения, которые он, идя на эшафот, адресовал королеве-матери Элеоноре Арагонской. Другие греки благодаря своей образованности и способностям поднимались до высших чинов в гражданской администрации; таков случай семьи Махера: Пьер Махера в 1427 г. участвовал в подавлении восстания местных крестьян, ярко демонстрируя в этих драматических обстоятельствах свой «латинский» лоялизм, а историк Леонтий (Леонс) Махера, служащий королевской канцелярии, в 1432 г. был отправлен послом к эмиру Карамана в Малой Азии. Наконец, при Жаке II, в 1464–1468 гг., многие из сеньоровобладателей фьефов носят греческие фамилии: Подокатаро, Контостефано, Каламониоти, Сгуро. Филэллинизм Пьера II и особенно королевы Елены Палеолог выразился в реальных фактах.

Тем не менее не следует заблуждаться. Речь здесь все-таки шла об отдельных случаях социального восхождения. Греческая буржуазия в принципе оставалась на вторых ролях. Что же касается основной массы греческих крестьян, то они при Лузиньянах, так же как при византийцах, продолжали обрабатывать землю, пребывая в состоянии колоната, включавшем личную зависимость и барщину. По свидетельству Леонтия Махеры, они образовывали два класса: парики (paroikoi), которые, по сути, были обыкновенными рабами, и перпериарии, или перперитиды (называемые так, поскольку платили подушный налог в одну золотую монету иперпер), близкие по положению к прикрепленному к земле серву или «человеку мертвой руки»[232] наших французских кутюмов. Нам известно, что три дня из шести они были обязаны работать на своего сеньора. Однако, как свидетельствует Леонтий Махера, в 1364–1365 гг. король Пьер I, желавший раздобыть деньги, даровал свободу большому количеству перпериариев. С другой стороны, многие парики постепенно тоже улучшали свою участь и сумели перейти в разряд элефтериев, вербуясь в армию для священной войны или гражданских войн. Например, Махера упоминает наличие в кипрской армии, отражавшей в 1425 г. нашествие мамелюков, греческих крестьян, освобожденных по этому случаю. В 1460 г. Жак II вознаградил это сословие за службу, возвысив многих из них до младших офицерских званий.

Итак, в XV в. «подъем» греческого элемента становился для двора необходимостью. Мы видели, что королева Елена Палеолог всей своей властью содействовала ему и приобщила к этому своего супруга Жана II. В свою очередь, Жак II, хоть и пришел к власти вопреки партии Елены, в этом пункте стал верным продолжателем политики своей мачехи.

Церковная политика

На Кипре, точно так же, как в латинской Константинопольской империи и во франкском Морейском княжестве, было лишь одно понастоящему важное различие между завоевателями и их подданными: религиозное — по вопросу об исхождении Святого Духа в догматическом плане и по главенству римских пап в плане

подчиненности. Лузиньяны пытались обратить своих греческих подданных в католическую веру, но тем не менее между латинянами и греками проявились серьезные разногласия религиозного порядка.

На следующий же день после завоевания римская церковь заполучила епископские кафедры. В 1196–1197 гг. папа Целестин III назначил архиепископа в Никосию и трех епископов в Фамагусту, Лимасол и Лидду; наиболее примечательным из них был овернец Эсторж де Монтегю, архиепископ с 1217 по 1250 г., один из строителей собора Святой Софии в Никосии. Между тем здесь обосновались монашеские ордены: бенедиктинцы, цистерианцы, августинцы, кармелиты, кордельеры, доминиканцы и премонстранты. Наконец, крупные угодья на Кипре получили тамплиеры и госпитальеры. С момента падения Акры (1291) до перебазирования на остров Родос (1308) центром госпитальеров был город Лимасол.

И тем не менее, как мы видели, короли династии Лузиньянов, похоже, не стремились вести проповедь католичества среди греческого населения. С их стороны не зафиксировано ни одной попытки массового (или хотя бы частичного) обращения кипрских греков в римскую веру, точно так же, как в Святой земле в XII–XIII вв. королевская власть не пыталась принудить подчиниться Риму яковитов, греков и несториан. В обоих случаях проявился относительно свободомыслящий дух монархии, о чем неплохо напомнить. На Кипре греческая церковь сохранила своего архиепископа, тринадцать епископов и часть монастырей с их имуществом, хотя потеряла десятину, отныне выплачивавшуюся латинским епископам.

Как бы то ни было, если немедленного межконфессионального конфликта опасаться не приходилось, то все равно велась острая дискуссия относительно дележа церковного имущества. Латинская церковь, получившая часть греческих приходов и монастырей, претендовала на все остальное добро, принадлежавшее прежде этим учреждениям. Она даже пыталась завладеть спорными землями, которые захватили королевская власть или сеньоры. По последнему вопросу в Лимасоле в октябре 1220 г. между папским легатом Пегалием и регентшей Аликс было достигнуто соглашение, в соответствии с которым дворянство обязалось выплачивать церкви десятину со всех продуктов и доходов от ее земель, тогда как корона отказывалась от податей или вспомоществований от сервов из церковных имений.

Что же касается разногласий между греческой церковью и государством Лузиньянов, они обычно решались полюбовно. Разумеется, греки смотрели на свою старую церковь как на естественную защитницу от захватчиков. Они прятались в ней, пытались укрыться за сохраненными ею, несмотря ни на что, привилегиями. Чтобы спастись от подушного налога и барщины, местные сервы или крестьяне массово входили в православные монастыри. При заключении соглашений 1220 г. регентша Аликс и легат Пелагий, сохраняя освобождение от крепостного права греческого духовенства, постарались остановить этот рост числа местного монашества, постановив, что ни один серв не может вступить в монастырь без дозволения своего сеньора. Для тех, кто понимает силу монашества в православной церкви — а монахи в ней воплощали не только веру, но и патриотическую идею, если можно говорить о греческом патриотизме применительно к той эпохе, — не вызывает сомнений, что франко-кипрское государство столкнулось здесь с серьезным препятствием, которое оно, впрочем, ловко преодолело.

Различия между двумя церквями не урегулировались столь же легко и даже усиливались. Латинское духовенство — явно действуя в данном случае вопреки воле королевской власти — похоже, теперь обдумывало возможность полного подчинения греческой церкви, если не открыто с точки зрения духовной и догматической, то хотя бы со светской и феодальной. Во всяком случае, оно требовало, чтобы ни один греческий прелат — епископ, аббат или поп — не вступал в исполнение своих обязанностей без четкого позволения латинского епископа; чтобы все вновь назначенные греческие епископы являлись преклонить колено перед латинским епископом и, «вкладывая свои руки в его руки, на манер вассала, приносящего оммаж своему сюзерену, клялись бы ему в верности».

Как мы видим, речь шла вовсе не о том, чтобы приобщить греческих прелатов к римской вере, а о том, чтобы превратить их в вассалов латинского прелата. И именно чисто светский и феодальный характер этого требования вызвал недовольство короны. Фактически династия Лузиньянов в данном случае выступила покровителем греческого духовенства. Несмотря на желание римской курии оставить грекам лишь обычного епископа, королевская власть даже терпела присутствие греческого архиепископа рядом с архиепископом

латинским. В 1222 г. папскому легату кардиналу д’Альбано удалось добиться лишь того, чтобы четыре греческих прелата — архиепископ Никосии, епископы Фамагусты, Лимасола и Баффо — устроили свои резиденции за пределами четырех этих городов, во второстепенных населенных пунктах, и подразумевалось помимо того, добавил легат, что латинские епископы будут рассматриваться в качестве их духовных начальников. Многие греческие прелаты предпочли отправиться в добровольное изгнание, нежели подписаться под тем, что они считали святотатством, но большинство из них смирились, вернее, сделали вид, что смирились к этими условиями, продолжая при этом, сами они и их паства, считать истинным духовным вождем никейского или константинопольского православного патриарха.

Были и другие приступы нетерпимости. Конфликт, в частности, обострился при латинском архиепископе Никосии Юге де Фаджиано (1250). В 1251 г. Юг отлучил от церкви всех греков, не признающих первенство римской церкви или отказывающихся посещать по воскресеньям латинские службы.

Последнее правило было не более и не менее как объявление межнациональной войны, усугубленной еще языковым конфликтом. Похоже, что Юг де Фаджиано не получил на то одобрения папы Иннокентия IV, который, напротив, в том же 1251 г. разрешил создание греческой митрополии, подчиненной (по всей очевидности, только на словах) римской церкви. Как бы то ни было, король Анри I, похоже, открыто поддержал греческое духовенство. Когда Юг де Фаджиано покусился на прерогативы греческого архиепископа Германа, тот, проявив ловкость, обратился к римскому папе и отправился в Рим (1260). Папа Александр IV издал тогда (3 июля 1260 г.) буллу об устройстве кипрской церкви.

Надо признать, что акт понтифика, по крайней мере теоретически, ухудшал религиозную ситуацию для греков. Единственным митрополитом для греков, как и для латинян, должен быть стать латинский архиепископ Никосии. Греки сохраняли четырех епископов, избираемых верующими и носящими титулы епископов Никосии, Баффо, Фамагусты и Лимасола, но в действительности проживающих во второстепенных городах: Солия (для Никосии), Арсиноэ (для Баффо), Ризокарпасо (для Фамагусты) и Лефкара (для Лимасола). Более важное условие: греческие епископы ставятся на кафедру латинским

епископом, которому они, вложив свои руки в его, приносят клятву повиновения. Очевидно, значение данной клятвы варьировалось в зависимости от действующих лиц. Нет никаких сомнений, что для латинского епископа это означало полное духовное подчинение, тогда как для греческих прелатов это был чисто политический оммаж, к тому же приносимый под принуждением и, следовательно, не имеющий законной силы. Наконец — что подрывало доходы православных священников — десятина должна уплачиваться только латинскому духовенству. Разумеется, в этих условиях напряжение не могло не сохраниться. Неоднократно, в частности в 1313 и 1359 гг., межконфессиональная вражда в Никосии провоцировала настоящие бунты греческого населения. Так, в декабре 1359 г. легат Пьер Тома, кармелит, созвал в никосийском соборе Святой Софии греческих епископов и настоятелей монастырей и попытался силой принудить их перейти в католичество. Греческое население восстало, выбило двери церкви и едва не подожгло ее. Вмешался король Пьер I, заставивший легата покинуть остров, и, рассказывает Махера, «рекомендовал греческим прелатам и священникам продолжать соблюдать их веру, следуя привычным обрядам». Затем Пьер I поручил трем рыцарям «отправиться к папе объяснить безумное легкомыслие его легата, попросив больше не присылать таких, что провоцируют подобные скандалы».

В реальности на Кипре, как и в Морее, навязываемые формальности не заставили греческое духовенство изменить свою внутреннюю веру, совсем наоборот. Кроме того, настал день, и, как мы видели, положение греков изменилось, когда король Жан II в 1441 г. женился на византийской принцессе Елене Палеолог. Вплоть до своей смерти (11 апреля 1457 г.) эта принцесса правила от имени своего мужа. Ловкая и осторожная, она успешно использовала православную церковь, к которой испытывала глубокое почтение. Мы видели, что после падения Константинополя (1453) она приняла большое количество видных византийских лиц, как светских, так и церковников, и пошла на большие траты, построив для этих беженцев греческий монастырь в Мангане. Для греческих крестьян и горожан, с которыми до того обращались как с представителями низшей расы, не могло быть более яркого возвышения их народа, чем видеть свою соплеменницу —

василиссу — на троне Лузиньянов, а вокруг нее элиту византийского общества.

Интеллектуальная жизнь

Леонтий Махера очень хорошо охарактеризовал францизацию Кипра: «После того как Лузиньяны завоевали остров, здесь начали учить французский, а эллинский язык стал варварским. Так что сегодня мы пишем на греческом и французском, делая из них такую смесь, что никто уже не может понять наш язык». Отметим, что пишет это грекостровитянин, и его свидетельство имеет значение лишь применительно к смешению французского с местным эллинским диалектом. Чтобы проследить развитие интеллектуальной жизни на Кипре, нужно поместить ее в общие западноевропейские условия того времени. Лузиньяны особо покровительствовали литературе, как на латыни, так и на «народных языках», французском и итальянском. Так, святой Фома Аквинский написал для Юга III De regimine principum[233],

а Боккаччо — De genealogia deorum[234] по просьбе Юга IV.

Рассказывая о Святой земле, мы уже упоминали Филиппа Новарского (род. ок. 1195 — ум. после 1264). В актив кипрской франкоязычной литературы можно включить произведения этого автора: «История войны, которая произошла между императором Фридрихом и Жаном д’Ибелином», основным театром действий которой был Кипр, трактат по феодальному праву, названный «Книга в форме жалобы», и моралистический трактат «Четыре возраста человека». Другой франкоязычный хронист, творчество которого затрагивает и Святую землю, и Кипр, — Жерар де Монреаль, написавший около 1320 г. «Деяния киприотов» — историю латинских королевств, охватывающую период с 1132 по 1300 г.

Хотя пикардиец Филипп де Мезьер (род. ок. 1326 — ум. 1405) не окончил свои дни на Кипре, он был советником, канцлером и другом Пьера I, по отношению к которому до самой смерти испытывал огромное восхищение. Так что часть его произведений можно привязать к кипрской жизни. Во фрагментах своей «Песни старого паломника», опубликованных Мас Латри, он с болью вспоминает о героизме и трагической гибели этого короля, который поистине был

последним крестоносцем. Шампанский поэт Гийом де Машо в своей поэме о взятии Александрии[235] явно использовал сведения «старого паломника».

Мы уже указывали на сдвиг кипрской цивилизации к итальянизму во второй половине XIV и особенно в XV в. Несмотря на то что большинство дворянства остается франкоязычным, в него все более и более проникают сицилийские, тосканские, генуэзские и миланские элементы. Впрочем, это была эпоха, когда лидерство в Ренессансе окончательно перешло от Франции к Италии. Триумф итальянизма станет полным после венецианской аннексии. Так что не будем удивляться тому, что «латинские» хроники XV в. составлены на итальянском. Одна из них, называемая «Хроникой Амади» и написанная уже при венецианском владычестве, рассказывает, после краткого изложения событий крестовых походов, историю острова до 1442 г. Этот рассказ был сокращен и доведен до конца царствования Катерины Корнаро (1489) киприотом итальянского происхождения и полугреком по духу Флорио Бустроном, очень живым автором.

Одновременно с прогрессом итальянизации происходило, как мы уже указывали, и пробуждение кипрского эллинизма, которое блистательно проявило себя в области литературы. Мы располагаем многими греческими хрониками, в частности написанной Леонтием (Леонсом) Махерой, греком, подданным Лузиньянов. Служивший, как мы знаем, в королевской канцелярии и даже бывший послом никосийского двора в анатолийский эмират Карамат, Леонтий Махера был искренне предан дому Лузиньянов, и его безупречный «династический патриотизм» интересен тем, что показывает начало слияния народов под управлением короны. Его рассказ особенно подробен и оригинален в описании периода между 1359 и 1458 гг. Второй грекоязычный хронист Жорж Бустрон, родственник Флорио Бустрона, оставил нам рассказ, охватывающий 1456–1501 гг. Жорж Бустрон был другом короля Жака II, чью политику он умело защищает.

Жорж Бустрон был «франком», писавшим по-гречески. Этот факт заслуживает упоминания в качестве подтверждения факта проникновения греческой культуры в латинские элиты. Ту же волну эллинизации мы увидим при дворах флорентийских герцогов Афин из дома Аччайоли. Ренессансный гуманизм отправил западных книжников в школу эллинизма. Естественно, что движение давало особо сильный

эффект в стране с греческим субстратом, какой был Кипр. Противоположную тенденцию воплощал Диомед Страмбальди — грек, писавший на итальянском. Его хроника, охватывающая события с 1306 по 1458 г., частично является переведенной греческой хроникой Махеры. Если бы не османское завоевание 1571 г., кипрская литература, все больше и больше отходившая от французского языка, развилась бы в очень интересный для историка греко-итальянский симбиоз.

Готическая архитектура

Как видно по существованию греческих по происхождению и языку хронистов, пробуждение эллинизма укрепилось уже к концу правления династии Лузиньянов и лишь усиливалось в период венецианского владычества. Турецкое завоевание 1571 г., сметя латинский элемент, обеспечило триумф греческому возрождению. От блестящей цивилизации Лузиньянов ничего не осталось, кроме попрежнему волнующих соборов.

Действительно, готическая архитектура оставила на Кипре великолепных свидетелей французского правления.

Приход Лузиньянов к власти на Кипре (1192) точно совпал по времени с окончательным триумфом во Франции готического стиля. Именно этот стиль династия пуатевенского происхождения развивала вокруг себя, в особенности вдохновляясь постройками Иль-де-Франса. В 1209 г. архиепископ Тьерри приглашал юную королеву Аликс Шампанскую заложить первый камень собора Святой Софии в Никосии. «Хоры новой церкви, — пишет Анлар[236], — получили довольно необычный план, какой тогда имел лишь собор Парижской Богоматери и который мы встречаем в Манте, Гонесе, Дёйе, Дулане: деамбулаторий без лучевых капителей увенчан карнизом особого, шампанского или бургундского типа». Строительство продолжалось все время епископата Эсторжа де Монтегю (1217–1250) и завершилось уже во второй половине XIII в., когда был сооружен беломраморный южный портал в лучшем французском стиле[237]. Точно так же собор Сен- Жорж-де-Латен в Фамагусте, построенный в конце XIII в., повторяет план и стройные очертания Сент-Шапель, а его стиль не менее чист.

Как видим, памятники раннего периода ясно указывают на прямое влияние Иль-де-Франса.

Второй период, продолжавшийся приблизительно с 1250 по 1350 г., выдает шампанское влияние, выражающееся в использовании перехода на уровне окон, тимпанов, украшенных листьями над порталами, карнизами с медальонами, сверхострыми арками, колокольнями с четырьмя фронтонами.

К этому второму периоду относятся собор Сен-Николя (Святого Николая) в Фамагусте, первый камень которого был заложен в 1308 г. и который был быстро завершен. «Всякий, кто видел соборы Шампани, — пишет Анлар, — будет поражен сходством плана и внешнего и внутреннего убранства этой церкви с Сент-Юрбен де Труа, а также аналогиями ее фасада с фасадом Реймсского собора».

Третий период, соответствующий концу XIV в., отмечен влиянием юга Франции, объясняемым коммерческими связями Кипра с районом Нарбонна и двумя пребываниями короля Пьера I при папском дворе в Авиньоне. «Колокольни-аркады, укрепленные внешние галереи, цельные нефы, отсутствие деамбулатория, использование цоколей для пят свода и круглых колонн являются, по мнению Жана Лоньона, основными общими чертами, характерными для обеих стран». Наиболее характерным для этого стиля является элегантное аббатство премонстрантов Лапэ, основанное Югом IV, галерея, капитул и дортуар которого действительно датируются XIV в. Оно почти полностью принадлежит искусству Лангедока, а снаружи на первый взгляд напоминает папский дворец в Авиньоне. Тем не менее архитектура подвалов и округлый силуэт отдельных капителей говорят о вторичном английском влиянии (старая больница в Йорке). Стиль Лапэ встречается в монастыре Нотр-Дам-де-Шан близ Никосии. Та же южнофранцузская готика вдохновила создателей церкви Святой Анны в Фамагусте (начало XIV в.) и Святой Марии Кармельской (конец царствования Пьера I).

Над памятниками той эпохи, в частности Лапэ, как и в Авиньоне, работали художники сиенской школы, сотрудничавшие с архитекторами из Лангедока и Прованса.

В четвертом периоде, в XV в., проявляется каталонское и североитальянское влияние, что объясняется браками Лузиньянов с арагонскими и миланскими принцессами: Пьер I (1359–1369) женился

на Элеоноре Арагонской, Пьер II (1369–1382) женился на Валентине Висконти, Жанюс (1398–1432) первым браком был женат на Эльвиз Висконти. Поэтому королевский дворец в Никосии близок к каталонскому пламенеющему стилю. Венеция привнесла собственный пламенеющий стиль, потом, в последнее время, так же естественно привнесла искусство Ренессанса.

Некоторые здания представляют собой любопытную смесь различных стилей, например церковь Святого Николая в Никосии. «Готический стиль XIII–XV вв., — пишет Анлар, — предстает в ней в своем французском и, возможно, испанском и венецианском обличье. Кроме того, к нему примешиваются заимствования из византийского искусства. Наконец, на все накладывается ренессансный стиль».

Франкская военная архитектура оставила на Кипре, как и в Сирии, знаменитые замки. Как и в Сирии, можно различить равнинные замки, регулярный план которых, прямоугольный, с башнями на углах, близок к византийскому castrum, и горные, вдохновленные французской системой, приспосабливающиеся к рельефу и обычно имеющие две крепостные стены, одна внутри кольца другой, притом что вторая стоит на самом высоком месте. К первому типу относятся замки Киринеи, Фамагусты и Сигури, последний был построен в конце XIV в. Ко второму типу — замки Сент-Иларион или Дьёдамур, Кантара и Бюффаван, построенные в XIII в., реставрированные в XIV в. Замок Киринеи существовал еще в XIII в. Из всех горных замков Бюффаван являлся самым неприступным, никогда не был взят. Что же касается замка Дьёдамур, роль которого в войнах против имперцев (1228–1232) мы видели, в дальнейшем он служил летней резиденцией двора.

ФРАНКСКАЯ ДИНАСТИЯ КИПРА

1. Дом Лузиньянов

Ги де Лузиньян 1192–1194 Амори де Лузиньян 1194–1205

Юг I 1205–1218

Анри I 1218–1253

(Регентство Филиппа д’Ибелина 1218–1227 Регентство Жана д’Ибелина (старого сира де Барут) 1227–1229

Регентство императора Фридриха II 1229

Юг II 1253–1267

2. Антиохийско-Лузиньянский дом

Юг III Антиохийский-Лузиньян 1267–1284

Жан I 1284–1285

Анри II 1285–1324

(Узурпация Амори, принца Тирского, брата Анри II, 1306–1310)

Юг IV 1324–1359

Пьер I 1359–1369

Пьер II 1369–1382

Жак I 1382–1398 Жанюс 1398–1432 Жан II 1432–1458 Шарлотта 1458–1460

Жак II Бастард 1460–1473

Жак III при регентстве своей матери Катерины Корнаро 1473–1474 Катерина Корнаро 1474–1489