что слова могут использоваться или как знаки предметов, или как обозна­ чения других слов. Это различение находится в центре внимания в трактате «О господине»; Августин постоянно предупреждает о тех последствиях, к которым может привести смешение этих двух различных видов использо­ вания языка.

В трактате «О диалектике» Августин замечает мимоходом: «Мы можем говорить о словах только с помощью слов» (V). В более общем виде эта мысль сформулирована в трактате «О христианской науке»: «Все эти знаки, разно­ видности которых я кратко охарактеризовал, я смог выразить с помощью этих знаков» (II, III, 4). Итак, важно не только то, что слова могут быть ис­ пользованы металингвистически; важно также и то, что только они могут использоваться в метасемиотических целях. Это положение имеет перво­ степенное значение, поскольку в нем уточняется специфика слов по срав­ нению с другими знаками. К сожалению, эту идею Августин высказал лишь однажды и не развил ее дальше; он ни разу не попытался связать ее с дру­ гими своими классификациями знаков. Например, возникает вопрос, все ли словесные знаки (как собственные, так и переносные) в одинаковой мере способны употребляться металингвистически; интересно также выяснить, какое устройство слов позволяет им выполнять эту функцию. И в данном случае Августин ограничивается отдельными наблюдениями и соположе­ нием различных классификаций, не пытаясь теоретически обосновать их взаимосвязь.

Некоторые выводы

Попробуем теперь сделать некоторые выводы относительно двойного пред­ мета исследования, проведенного нами в настоящей главе; мы имеем в виду теорию Августина и семиотику.

Прежде всего, мы постарались изложить взгляды самого Августина. Во всех своих семиотических исследованиях он стремился рассматривать се­ миотическую проблематику в рамках психологической теории коммуника­ ции. Это стремление тем более удивительно, что оно противоположно от­ правной точке анализа, каковой была для Августина теория знаков стоиков. Однако он не совсем оригинален, поскольку психологический подход был характерен и для Аристотеля. И все же Августин продвинулся в этом на­ правлении дальше, чем кто-либо из его предшественников; это объясняет­ ся его стремлением использовать теорию знака в теологических и экзегети­ ческих целях.

48

Однако если оригинальность Августина невелика в частностях, то «ори­ гинальность» его обобщающего разума, вернее, его экуменическая направ­ ленность удивительна, и результатом ее является первое в истории запад­ ной мысли теоретическое построение, заслуживающее наименования се­ миотики. Напомним основные составляющие этого экуменизма: будучи профессиональным ритором, Августин сначала применил свои знания при толковании конкретных текстов (Библии); таким образом, герменевтика поглотила риторику. Вместе с тем к ней добавилась логическая теория зна­ ка; правда, при этом произошел переход от структуры к субстанции, посколь­ ку вместо «символа» и «знака» Аристотеля мы обнаруживаем у Августина интенциональные и естественные знаки. Объединение двух дисциплин про­ изошло в трактате «О христианской науке», и в результате родилась общая теория знаков, или семиотика, в которой нашли свое место и «знаки» рито­ рической традиции, перешедшей у Августина в герменевтическую; мы име­ ем в виду «переносные знаки». Если прибегнуть к современной терминоло­ гии, то можно сказать, что у Августина знаки (в ограниченном смысле сло­ ва) противопоставляются символам как собственное употребление переносному или лучше как прямое косвенному.

Огромная обобщающая сила разума Августина (она не становится мень­ ше оттого, что у него были предшественники — сторонники эклектического подхода) прекрасно соответствует его исторической роли — роли передат­ чика античных традиций, сохранившихся благодаря ему в период Средне­ вековья. Обобщающий разум Августина проявился и во многих других об­ ластях, в том числе и смежных с темой нашего исследования; например, в нескольких местах трактата «О диалектике» (в этимологической части) ис­ торические изменения смысла описываются в терминах риторических тро­ пов, и тогда история предаает всего лишь как проекция типологии на ось времени. Более того, он впервые использовал аристотелевскую классифи­ кацию ассоциаций, изложенную во второй главе трактата Аристотеля «О па­ мяти» (ассоциации по сходству, смежности и противоположности) для опи­ сания всего разнообразия смысловых отношений как в синхронии, так и в диахронии.

Теперь необходимо отвлечься от судьбы идей Августина и задаться воп­ росом, какова же цена рождения семиотики в процессе человеческого по­ знания. Поскольку существует язык, то первый вопрос, который должна по­ ставить всякая семиотика если не в онтологическом, то по крайней мере в эмпирическом плане, заключается в следующем: какое место языковые знаки занимают среди знаков вообще? До тех пор пока вопрос ставится лишь в

49

отношении словесного языка, мы остаемся в рамках науки о языке (или философии языка), и только выход за рамки лингвистики оправдывает уч­ реждение новой дисциплины — семиотики. Именно в этом и заключается подвиг первооткрывателя, совершенный Августином: то, что до него гово­ рилось о словах в рамках риторики или семантики, он распространил на знаки вообще, среди которых слова являются всего лишь одной из разно­ видностей; однако возникает вопрос: какой?

При попытке ответить на этот вопрос, возникает еще один: не слишком ли высока цена, которую пришлось заплатить за рождение семиотики? Рас­ суждая в общем плане, Августин учитывает существование слов (т. е. язы­ ковых знаков) лишь в двух случаях своих классификаций. Слова относятся, с одной стороны, к области воспринимаемого слухом, с другой — к области интенционального; пересечение этих двух категорий дает языковые знаки. Поступая так, Августин не замечает, что языковые знаки у него отличаются от других «интенциональных акустических знаков» только частотой упот­ ребления. Весьма показательно следующее его высказывание: «Те [знаки], которые воздействуют на слух, как я уже сказал, вызывают удовольствие, но вместе с тем обладают и значением. Тем не менее все эти знаки по срав­ нению со словами очень немногочисленны» (0 христианской науке, II, III, 4). Получается, что между звуком трубы как сигналом атаки (пример несом­ ненно интенционального знака) и словами различие заключается лишь в большей частоте последних. Вот и все, что эксплицитно говорится по этому поводу в семиотике Августина. В числе прочего мы видим, как преимуще­ ственное внимание к фонетической стороне языка мешает понять его при­ роду: необходимость связывать слова со «смыслом» затемняет их специфи­ ку (возможная «визуальная» концепция языка, в которой последний отож­ дествлялся бы с письмом, заслуживала бы того же упрека). Способность Августина к обобщению оборачивается в данном случае против него само­ го; вероятно, не случайно стоики, как и Аристотель, отказывались называть одним и тем же именем «естественный» знак (который они приравнивали к умозаключению) и слово. Синтез плодотворен только в том случае, если не ведет к стиранию различий.

В действительности (и мы это отметили выше) Августин все же указал на некоторые особенности языка, не объяснимые его интенциональным и аку­ стическим характером; прежде всего, речь идет о возможности метасемиотического использования языка. Однако он не задается вопросом, какое же свойство языка лежит в основе этого явления. Но только ответив на этот важнейший вопрос, возможно решить другую, связанную с ним пробле-

50

му — проблему «цены» рождения семиотики: целесообразно ли объе­ динять в одном и том же понятии знака то, что обладает способностью к метасемиотическому употреблению, и то, что лишено ее? (Отметим, что в этом новом вопросе содержится термин семиотика,такчто получается зам­ кнутый круг). Эту целесообразность невозможно оценить, пока мы не выяс­ ним что понимается под противопоставлением языковых и неязыковых зна­ ков. Таким образом, в основе семиотики Августина лежит если не отрица­ ние, то игнорирование различия между словами и другими знаками; то же самое можно сказать по поводу семиотики Соссюра, возникшей на полтора тысячелетия позже. А это делает проблематичной само существование се­ миотики .

Однако Августин предвидел возможность выхода из тупика, хотя, ве­ роятно, не осознавал ни эту возможность, ни сам тупик. Она заключалась в том, чтобы распространить на сферу знаков категорию риторики соб­ ственное — переносное. Дело в том, что эта категория охватывает как суб­ станциональное противопоставление языковой и неязыковой сферы (она представлена в обеих областях), так и второстепенные прагматические противопоставления: интенциональность — естественность, конвенциональность —универсальность; тем самым она позволяет выделить два важнейших способа обозначения (десигнации), которые сегодня мы бы назвали двумя разными терминами: означивание и символизация. Исхо­ дя из этого, можно попытаться выявить различие, лежащее в основе этих двух способов и косвенным образом объясняющее возможность или не­ возможность метасемиотического употребления. Иными словами, семи­ отика имеет право на существование только в том случае, если в само ее основание закладывается противопоставление семантического и симво­ лического. Именно это соображение позволяет нам верно оценить идеи создателя семиотики — Бл. Августина, даже вопреки тому, что он иногда говорил.

51