зом») и в противоположность словам современных языков не обязано яв­ ляться частью жесткой системы. Ренан делает такой вывод: «Никогда язык не был более индивидуален, чем при возникновении человека» (там же, с. 176). Говорящий обладает определенной свободой в выборе того или иного знака, поскольку все они мотивированы по природе и, следовательно, могут быть поняты незамедлительно. Кажется, что мы снова читаем описание ме­ тафорического использования нашего языка.

Не буду говорить о других характеристиках первоначального языка, также вытекающих из перечисленных выше свойств: о его эффективности, или иррациональности, бедности или же синкретизме1. Во всех этих спекуля­ тивных построениях постоянно смешиваются знак и символ, тем не менее учитываются их основные черты, хотя при этом делаются такие утвержде­ ния, с которыми трудно согласиться. Думается, этого достаточно, чтобы при­ знать неправоту Уитни и многих других после него, которые, говоря об ис­ следованиях, посвященных происхождению языка, утверждали, что «боль­ шинство из того, что было написано и сказано по этому поводу, всего лишь пустые слова...».

Язык дикарей

Перейдем теперь ко второй разновидности рассматриваемой точки зрения: дается описание символа, но при этом предполагается, что описывается знак других. Теперь речь идет не о давних временах, а о «дальних странах»; вре­ мя заменяется пространством, а история — этнографией.

Типичным представителем такого взгляда является Люсьен Леви-Брюль. Типичным, но не единственным, чем и объясняется, почему и сегодня обра­ щаются к его трудам несмотря на определенную их дискредитацию. Нет не­ обходимости вновь критиковать его основные идеи, это пройденный этап; напротив, нужно попытаться эксплицитно сформулировать теорию симво­ ла, набросок которой он дал, частично даже не осознавая этого.

И снова следует начать с присутствия символизируемого в символи­ зирующем:

«Не воспринимаемая связь и тем более не договоренность порождают Символ ощущается некоторым образом как существо или предмет, ко рый он представляет, и "представлять" имеет в данном случае буквал

1 Имеется в виду неразличение субъективного и объективного. Так, Ренан пишет: «кажется, что первобытный человек вовсе не жил сам по себе, но растворялся в мире, от которого он едва себя отличал» (с. 211). Он же с одобрением цитирует Мена де Бирана, для которого первобытный человек «целиком существует вне себя» (OEuvres, I I I , с. 42-43). — Прим. автора.

278

ный смысл — "сделать актуально присутствующим... ". Челюстная кост мертвого ребенка является для матери "представляющим " ребенка в пол ном смысле слова, то есть она реализует его актуальное присутствие»1.

Вопреки мнению некоторых речь идет не об отношении тождества (ина­ че невозможно было бы говорить о символизации), а об отношении принад­ лежности: символ есть сущее в том смысле, что составляет его часть.

«Переход от принадлежности к символу, как его понимают первобытны люди, может быть незаметным. Ибо символ как принадлежность являет частью су щества или предмета, который он "представляет", и тем сам обеспечивает их актуальное присутствие» (там же, с. 200-201).

Такая концепция символа применяется не только к жестам и предметам (наподобие челюстной кости ребенка), но также и к словам в той мере, в какой последние что-то обозначают (ведь денотация близка к символиза­ ции); как и следовало ожидать, имена собственные оказываются излюблен­ ным примером.

«Имяу них нечто большее, чемудобный способ обозначения кого-либо и вы ния его среди других,—это не какая-нибудь этикетка, навешенная на каждо индивида, которую можно произвольно выбирать и при необходимости сме и которая остается внешней по отношению к нему и не имеет ничего обще его внутренним миром. Напротив, реальное имя... является принадлежнос человека в полном смысле этого слова; подобно другим видам принадлежн оно консубстанционально своему носителю» (там же, с. 236).

Мы уже убедились, что такое отношение дикарей к языку разделял и сам Леви-Брюль, отказываясь менять этикетки даже в случае необходимости...

Может быть, стоит вспомнить и о том, что отношение принадлежности лежит в основе одного из тропов риторики — синекдохи? Создается впе­ чатление, что разнообразие названий (принадлежность, партиципация, pars pro toto «часть вместо целого», синекдоха) способствовала сокрытию тож­ дества предмета анализа, хотя при этом и полагали, что такое возможно лишь у первобытных людей. «Давно уже было отмечено слишком смелое применение формулы pars pro toto, к которой первобытные люди прибега­ ют, не испытывая никаких затруднений... Если первобытные люди так сво­ бодно ею пользуются, то это значит, что подобным образом они выражают ощущаемое ими внутреннее отношение партиципации между частями жи­ вого существа и его целым, между принадлежащими ему вещами и им са-

1 Lévy-Bruhl L. L'Expérience mystique et les symboles chez les primitifs, Paris, 1938. —

Прим. автора.

279

мим» (там же, с. 176-178). Также и в «Записных книжках» Леви-Брюль отме­ чает: «Тогда понятно, как часть может "представлять целое", то есть функцио­ нировать в качестве знака, символа... в силу некоего договора...» (с. 109).

Но если символы обнаруживают сходство с тропами, можно ли по-пре­ жнему считать, что ими пользуются исключительно дикари? Леви-Брюля удивляет, что у них цвета не имеют абстрактных наименований, подобных нашим, а называются по имени предметов, окрашенных в этот цвет (обоб­ щающая концептуальная синекдоха); он забывает при этом, что мы подоб­ ным же образом говорим orange «апельсин» и «оранжевый, апельсинный» (плод вместо цвета), или rosa «роза» и «розовый». Среди приводимых им примеров без труда можно найти и другие тропы. Это не помешало одному из учеников Леви-Брюля написать: «Наш язык приобщает нас к логическо­ му мышлению и не способен передавать иные формы мысли»1.

Впрочем, и сам Леви-Брюль замечает формальное сходство между пер­ вобытным символизмом и риторическими тропами, но тут же отвергает его: «Выкинем из головы идею о том, что это только метафора, «"фигура" в дей­ ствии» (Symboles, с. 270). Если поискать причины такого отрицательного отношения, то можно заметить, что для Леви-Брюля метафора — это «игра», противопоставляемая «серьезному». Однако поэтический троп как допол­ нительное украшение в конце концов есть всего лишь такая же (ложная) идея, как и другие. Таким образом, Леви-Брюль отвергает не фигуру, а один из способов ее описания.

Существует еще одна причина, по которой в первобытных символах не усматриваются тропы: дело в том, что мы привыкли сводить все тропы к од­ ной только метафоре и даже к одной только ее разновидности, основанной на материальном сходстве, другие же тропы мы разучились выделять. По­ этому-то Леви-Брюль и пишет иногда в недоумении: «Символы первобыт­ ных людей... не обязательно заключаются в воспроизведении или в обра­ зах этих существ и предметов» (там же, с. 180) или же: «Таким образом, хотя символы и являются мертвецами, которых они изображают, они ни в коей мере не должны обязательно воспроизводить их черты» (там же, с. 204). Какое же отношение лежит в основе символа? Леви-Брюль приво­ дит в пример дом, символизирующий живущего в нем человека, а также сле­ дующее описание, взятое из классического труда Спенсера и Гиллена:

«Когда у туземцев спрашивают, что означают некоторые рисунки, они неизменно отвечают, что рисунки эти сделаны только для забавы, что они не имеют никакого смысла... Однако те же самые рисунки, совершенно

1 Caitliet Ε. Symbolisme et Ames primitives, Paris, 1935, p. 145. — Прим. автора.

280

похожие по своей форме на первые, если только они исполнены на какомнибудь ритуальном предмете или в особом месте, имеют весьма опреде ленный смысл»12.

В «Записных книжках» он пишет:

«Следы шагов человека не составляют его часть, но они являются его си волом..:» (с. 206).

Леви-Брюль объясняет эти факты наличием абстракции нового типа, которую он называет мистической абстракцией; однако стоит вниматель­ нее приглядеться к примерам, чтобы убедиться, что то же самое в риторике называется метонимией. Метонимическое отношение агенс — действие важнее, чем метафорическое (или синекдохическое) отношение между об­ разом и изображаемым существом. Конкретный рисунок имеет смысл, если только он нанесен на определенный предмет; он получает смысл через ме­ тонимическое отношение локализации. То же верно и для жилища, симво­ лизирующего своего обитателя, или для следа ноги, символизирующего че­ ловека. Кажущееся отсутствие тропов есть всего лишь наличие иных, кроме метафоры, тропов.

Свойства символических систем логически следуют из определения символа.

Рассмотрим сначала изолированные символы. Прежде всего всякое по­ кушение на имя (или символ) есть покушение на обозначаемый им предмет, ибо одно есть часть другого или, как пишет Леви-Брюль, «воздействовать на символ существа или предмета значит воздействовать на него самого» (Symboles, с. 225). Приведем пример. По свидетельству Дж. Мунея, «индеец рассматривает свое имя не как простой ярлык, но как отдельную часть своей личности, как нечто вроде своих глаз или зубов. Он верит, что от злонамерен­ ного употребления его именем он также верно будет страдать, как и от раны, нанесенной какой-нибудь части его тела» (Fonctions, с. 4б)3. Выходит, все мы индейцы?

Второе следствие заключается в том, что тождество имен означает тож­ дество, по крайней мере частичное, обозначаемых ими существ. Мы видели, что Леви-Брюль сумел сформулировать этот принцип, но не понял, что он применим и к его собственным высказываниям. Приведем пример, взятый из упомянутой выше книги Кайие:

1Lévy-Bruhl L. Les Fonctions mentales dans les sociétés primitives. Paris, 1910; я

цитирую издание 1951 г. — Прим. автора.

2Цит. по кн.: Леви-Брюль Л. Первобытное мышление. Пер. под ред. проф. В. К. Ни­ кольского и А. В. Кислина. M., «Атеист», 1930, с. 78. — Прим. перев.

' Там же, с. 30. — Прим. перев.

281

«Существовала и другая игра слов, основанная на названии "Общество ми сий". Его сближали с мальгашсними словами asosayity (no звучанию они на­ поминают английское слово society "общество"), которые означают "вве­ дите их к нам ". Говорили, что посланцы заморских стран получили задани присоединить к своей родине страну Хова».

И Кайие делает из этого следующий вывод:

«Созвучие слов важнее их смысла. Там, где мы занимаемся поиском синони­ мов, нецивилизованные народы улавливают омонимы: на слова смотрят также, как до этого смотрели на вещи» (с. 120-121).

Третье следствие из того факта, что символизирующее является час­ тью символизируемого, заключается в следующем: изобразить или назвать вещь достаточно, чтобы вызвать ее к существованию. Так, предсказания сбываются не потому, что прорицатели умеют читать будущее, а потому что их слова дают жизнь тому, что они обозначают. Леви-Брюль приводит случай, когда о вещи говорят в изъявительном наклонении, чтобы она воз­ никла (Symboles, с. 286-288). Кайие говорит о том ужасе, который вызы­ вает предупреждение о грозящей опасности, поскольку само ее называ­ ние делает ее немного реальнее.

Четвертое следствие: дикари смешивают отношение следования с отно­ шением причинности. Грей пишет, что если «один из них, проходя по доро­ ге, видит, как на него с дерева падает змея; пусть он назавтра или на следу­ ющей неделе узнает, что сын его умер в Квинсленде, и уж он обязательно свяжет эти два факта» (Fontions, с. 72)1. Леви-Брюль делает на этой основе следующий вывод: «они [первобытные люди] смешивают предшествующее обстоятельство с причиной. Это всего лишь частный случай весьма распро­ страненной ошибки в рассуждении, которой присвоено название софизма post hoc, ergo propter hoc (после этого, значит, вследствие этого)» (там же, с. 73)2. Сам он видит в этом скорее «мистическую связь между предшеству­ ющим и последующим» (с. 74)3. Однако эта особенность также является след­ ствием основных свойств символа. Поскольку символизирующее является частью символизируемого, а омонимия влечет за собой синонимию, бли­ зость символизирующих приводит к близости символизируемых, и два сим­ вола сопоставляются друг с другом вовсе не «случайно». Вспомним в связи с этим, что Ролан Барт дает следующее определение закона повествова­ ния — как литературного, так и нелитературного:

1Там же, с. 45. — Прим. перев.

2Там же, с. 46. — Прим. перев.

3Там же, с. 46. — Прим. перев.

282

«Движущей силой повествовательной деятельности является именно шение следования во времени и следствия; то, что происходит пото прочитывается в повествовании как обусловленное чем-то; в таком с чае повествование представляет собой систематическое применение гической ошибки, выявленной схоластами и названной ими post hoc, e propter hoc».

Вспомним также, что Фрейд усматривал ту же первобытную логику в сновидениях (ведь каждый охотнее рассуждает о том, в чем он лучше раз­ бирается):

«Психоанализ учит нас сводить близость фактов во времени к их вза мозависимости. .. В сновидении... логические отношения представле ны как одновременные... Каузация представлена как временная посл довательность»1.

Следует ли в таком случае считать, что повествования и сновидения — это принадлежность дикарей, или их надо объяснять с помощью мистичес­ кой партиципации?

Что касается системы символов, то концепцию Леви-Брюля можно по­ нять только путем ее инверсии. Действительно, характерной чертой упот­ ребления символов, по его мнению, является бессистемность, которую он объясняет следующим образом: «То, что они [символы] "представляют", по­ лучает, по-видимому, очень нечеткое определение в умах первобытных лю­ дей» (Symboles, с. 195). Возникает, однако, вопрос, не является ли эта не­ четкость, эта предполагаемая бессистемность скорее признаком существо­ вания иной системы, не замеченной Леви-Брюлем, которую все же возможно восстановить на основе приводимых им примеров.

Символизирующее вызывает представление о нескольких символизиру­ емых не по причине отсутствия системы, а потому что каждое символизиру­ емое может в свою очередь стать символизирующим. Леви-Брюль приводит следующий пример: листок дерева символизирует след, оставленный на нем (метонимия); последний отсылает к человеку, который наступил на листок (опять метонимия), человек же символизирует племя, к которому он при­ надлежит (синекдоха) (там же, с. 230 и ел.).

Особенно яркий пример символической конверсии можно найти в книге Э. Кайие «Символизм и душа первобытных людей» (Cailliet Ε. Symbolisme et Ames primitives). Он заключается в одной лишь фразе: «Люди, родившиеся

1 Barthes R. Introduction à l'analyse structurale des récits. — In: Вarthes R. et al.

Poétique du récit. Paris, 1976, p. 22; Freud S. L'Interprétation des rêves. Paris, 1967, p. 216, 271-272. — Прим. автора.

283

при красной луне, станут царями». Смысл этого утверждения становится понятным, если учесть, что красное ассоциируется с кровью, следователь­ но, с могуществом. Процесс символизации можно представить следующим образом:

Кровь символизирует могущество (метонимия), но ее в свою очередь символизирует красный цвет (синекдоха). Красный цвет есть символизи­ рующее крови и символизируемое луны, точнее, определенной ее фазы (сно­ ва синекдоха). Но эта фаза луны (приобретшая значение могущества), сама становится символизируемым людей, которые рождаются в этой фазе (вре­ менная метонимия). Каждое символизирующее в свою очередь становится символизируемым; возникает цепь конверсии, которые могут продолжать­ ся бесконечно, и каждое новое символизирующее приобретает новые сим­ волизируемые в результате предыдущих процессов символизации. Напри­ мер, красный цвет, символизирующий кровь, приобретает «смысл» могуще­ ства (как и определенная фаза луны или люди, рождающиеся в этой фазе), хотя между ними нет прямой символической связи. Затем этот процесс кон­ версии останавливается, и характер отношения меняется (я обозначил его двойной стрелкой, а предыдущие отношения — проаой); поскольку царь также символизирует могущество, то происходит пересечение двух цепей символизации, возможное благодаря тождеству символизируемого («могу­ щество»). Итак, мы имеем новый тип связи, свойственный системам симво­ лов; ее можно назвать установлением эквивалентности.

Другой характерной для символизма операцией является сверхдетер­ минация; не зная ее сути, ее можно принять за признак отсутствия системы. Кайие приводит следующий пример:

«Молодой туземец, потеряв первого сына, назвал второго Роалахи. На вопрос об имени он ответил: Я назвал его Роалахи (- два + человек), пот му что он есть он и заменяет мне первого сына, а также потому что зв его имени напоминают имя Роланд, который, как говорят, был знамен тым белым человеком» (ук. соч., с. 119).

Так что не Джойс изобрел этот способ символизации: любой говорящий, пользующийся системами символов, поступает так же.

Итак, кто следующий?

284

Словесные остроты — смысловые остроты. Сгущение, сверхдетер­ минация, намек, косвенная репрезентация. Унификация, смещение. Каламбур, многократное использование, двусмысленность. Эконо­ мия и бессмыслица. Риторика и символика Фрейда.

Не так уже много исследователей занималось общим описанием форм дискурса, а не толкованием конкретных текстов, тем более заслужи­ вают нашего внимания результаты их работы. Почетное место среди этих

одиночек — где-то между Лессингом с его «Трактатами о басне» и Проп­ пом с его «Морфологией сказки» — занимает Фрейд и его трактат «Остро­ умие и его отношение к бессознательному».

Известно, что классики заслуживают большего, чем обычное почита­ ние, но, к сожалению, этот труд ничего иного и не вызвал. Всеобщее вос­ хищение помешало многим читателям встать на позицию, рекомендован­ ную самим Фрейдом, а именно: давать как можно более точное и полное описание наблюдаемого объекта. Именно такой путь предлагал Фрейд в трактате об остроумии, связывая общие результаты своего исследования с лингвистическим и риторическим анализом конкретных примеров: «Од­ нако окончательное решение [вопроса о достоверности его положений] будет зависеть только оттого, сможет ли испытующая критика доказать на единичных примерах, что такая трактовка техники остроумия [как концеп­ ция Фрейда] является навязанной и что ради нее были отброшены другие трактовки, которые ближе к истине и глубже проникают в нее, или же кри-

287

тика должна будет согласиться с тем, что ожидания, с которыми мы подо­ шли от сновидения к остроте, действительно подтвердились» (русск. пер., с. 336)1; 2. Подобной проверке я и хочу подвергнуть текст Фрейда, рас­ сматривая каждый «единичный4 пример».

Функционирование остроумия аналогично функционированию снови­ дения, — вот что побудило Фрейда после изучения последнего обратить­ ся к изучению первого. Однако остроумие, по крайней мере на мой взгляд, имеет одно преимущество перед сновидением, которое, как мне кажется, не очень-то принималось во внимание: оно доступнее прямому наблюде­ нию. При анализе сновидений нам приходится полагаться на толкования и ассоциации сновидцев, а контроль за ними затруднителен. При анализе остроумия мы располагаем не вызывающим сомнений, точно установлен­ ным словесным материалом, а также социально значимыми свидетельства­ ми, общими для людей, принадлежащих к данной культуре, относительно того, как этот языковой материал надо толковать (по словам Фрейда, сно­ видение «не представляет собой ни социальную манифестацию, ни сред­ ство передать свои мысли», NC, с. 14). Итак, вступая в противоречие с внут­ ренней иерархией трудов Фрейда, я избираю в качестве отправной точки анализа остроумие и лишь на втором этапе сравниваю его с другими явле­ ниями, например, со сновидениями.

Как указывает само название остроты на французском языке (mot d'esprit букв, «слово остроумия»), оно есть продукт языка (слово)... Вся­ кое утверждение по поводу остроумия должно основываться на наблюде­ нии над его словесной природой. Фрейд большей частью следует этому правилу, но не всегда, поэтому и мы не будем ему следовать, когда прово-

1 С. 225 (я цитирую карманное издание, вышедшее в издательстве Gallimard в 1971 г.). Далее все ссылки, если нет особой оговорки, делаются на это издание; другие текаы Фрейда обозначаются с помощью следующих аббревиатур: IR - L'Interprétation des rêves, PUF, 1967; IP - Introduction à la psychanalyse, PB Payot 1965; NC - Nouvelles Conférences sur la psychanalyse, Gallimard, 1971; RI - Le Rêve et son interprétation, Gallimard, 1969

(все книги опубликованы в Париже). — Прим. автора.

2 Переводы трудов Фрейда на русский язык устарели и часто неприемлемы по терми­ нологическим и стилистическим соображениям. Все же переводчик счел возможным использовать два основных для данной главы произведения Фрейда, опубликованных на русском языке (с внесением необходимых изменений): Фрейд 3. Остроумие и его отношение к бессознательному. — В кн.: Фрейд 3. «Я» и «Оно». Труды разных лет. Кн. 2. Тбилиси, «Мерани», 1991; Фрейд 3. Толкование сновидений. М., 1913. Ссылки на страни­ цы этих переводов даны непосредственно в тексте. Терминология унифицирована по кн.: Лапланш Ж. и Понталис Ж.-Б. Словарь по психоанализу. Пер. Н. С Автономовой. М., «Высшая школа», 1996. — Прим. перев.

288

димые им различия основываются на иных, нежели языковых, признаках. Например, он пишет (с. 57): «Существует много примеров такого рода дву­ смысленности и во всех этих примерах действие остроты сводится осо­ бенно к сексуальной двусмысленности. Для этой группы можно было бы сохранить термин двоякое толкование (Zweideutigkeit)» (русск. пер., с. 208). Однако нет языковой разницы между терминами Doppelsinn «двой­ ной смысл, двусмысленность» (название всей группы острот в целом) и Zweideutigkeit «двоякое толкование» (название подгруппы), о чем свиде­ тельствуют и сами термины; к тому же «сексуальный смысл» — не лингви­ стическая категория. Поэтому мы ограничимся описанием дискурса ост­ роумия, Я избираю иную перспективу по сравнению с Фрейдом и его пос­ ледователями-психоаналитиками; ведь психоаналитика остроумие интересует не само по себе, а только как средство познания бессозна­ тельного (или человеческой психики вообще). Однако разве может это слу­ жить основанием считать данное Фрейдом лингвистическое описание не­ существенным (в частности, это касается первой главы книги)? Я думаю иначе: хотя проблемы функционирования текста и не находились в цент­ ре внимания Фрейда, все же он сумел их увидеть и дать им своеобразную трактовку. Поэтому следует внимательно перечитать его труд, стараясь эк­ сплицировать интуитивные прозрения, выявить причины противоречий и уловить логику всего построения.

В то же время следует отметить, что с самого начала возникают труд­ ности методологического характера, которые могут поставить под сомне­ ние основы фрейдовского метода описания, хотя — парадоксальным обра­ зом — это не влечет за собой важных последствий. При чтении всей главы «Техника остроумия» возникает впечатление, что Фрейд описывает клас­ сы острот, однако в целом его описание приемлемо лишь в том случае, если речь идет о категориях, которые не образуют взаимоисключающих классов. Но само разбиение главы на разделы свидетельствует о том, что для Фрейда это все-таки взаимоисключающие классы: «важная группа» (с. 64), «предыдущие группы» (с. 68), «эти две группы примеров» (с. 86), «техника новой группы» (с. 107) и т. д. Достаточно рассмотреть один при­ мер, и станет ясно, что, напротив, единственный способ сохранить эти раз­ делы — считать, что они не соответствуют отдельным группам, но содер­ жат характеристики, которые возможно выявить последовательно, а сово­ купность этих характеристик можно обнаружить в одной конкретной остроте.

289

В начале своей книги Фрейд выделил одну из групп на основе такой характеристики, как «сгущение со смешанными словами»; иначе говоря, он использовал принцип морфологического строения. Приводится следу­ ющий пример:

«Когда Флобер напечатал свой знаменитый роман "Саламбо", в кото­ ром действие происходит в Карфагене, Сент-Бев в насмешку за точное описание деталей прозвал его carthaginoiserie "карфагенщиной"» (с. 30; русск. пер., с. 189).

Через несколько десятков страниц Фрейд выделил новую группу, на­ звав ее «изображением при помощи сходного»; одной из ее подгрупп яв­ ляется намек по сходству. Пример остроты следующий:

«Dichteritis. В этом намеке сравнивается опасность эпидемии дифте­ рии с опасностью умножения числа бездарных поэтов (нем. Dichter)»

(с. 112).

Включить этот пример в группу намеков позволяет утверждение о се­ мантическом сходстве между дифтерией и поэтами.

Однако очевидно, что оба приведенных примера могут быть объясне­ ны одинаково обоими способами. Карфаген Флобера похож на собрание китайских безделушек, и карфагенщина такое же «смешанное слово», что и Dichteritis ( - Dichter «поэт» + Diphteritis «дифтерия»). Просто Фрейд использовал один пример для иллюстрации морфологического способа, а другой — для семантического. Речь идет о двух различных способах (ка­ тегориях), а не о двух эксклюзивных классах. То же самое можно сказать по поводу многих других «групп» острот, и иногда Фрейд сам это осознает (в остроте из группы, называемой унификация, может содержаться также намек и даже сгущение... Следует указать и на чувство неловкости, возни­ кающее из-за того, что одни и те же примеры фигурируют в разных груп­ пах; см., например, с. 47 и 58).

Как бы там ни было, это смешение, хотя и имеет принципиальный ха­ рактер, не оказывает никакого влияния на систему классификации; дос­ таточно постоянно помнить о различии между классом и категорией. По­ этому мы не будем, учитывая нашу поправку, заниматься повторной классификацией плохо распределенных между отдельными группами примеров.

290

Приведем теперь классификацию в целом, в том виде, как ее можно пост­ роить на материале первой главы трактата об остроумии.

В книге Фрейда целиком этой таблицы нет, но ее части можно обнару­ жить на с. 59,86 (где смещение и бессмыслица описываются как ошибки мышления) и на с. 116 («Ошибки мышления — унификация — косвенная репрезентация — таковы наименования тех рубрик, под которые можно подвести ставшие нам известными технические приемы остроумной мыс­ ли»; русск. пер., с. 249).

291