915

как формы разрешения экономических и геополитических противоречий в зонах интересов стран-участниц Трансатлантического и Транстихоокеанского партнерства, а также пространства Великого шелкового пути. Причем, появление грядущей волны конфликтов будет характеризоваться изменением самой концепции новых войн, выдвинутой британской исследовательницей Мери Колдер в книге «Новые и старые войны. Организованное насилие в эпоху глобализации» [29].

Однако, по мнению российского эксперта Вахтанга Сергуладзе, все, о чем говорится в книге, «…по большому счету уже имело место в практике прошлых войн, а в настоящее время просто вышло на новый технологический уровень…» [29]. Очевидно, что в современных конфликтах, все чаще применяются методы, основанные на комплексном использовании политических, идеологических, информационных, экономических и других невоенных мер с опорой на регулярные либо иррегулярные (террористические) вооруженные формирования.

Иначе говоря, речь идет о реализации стратегии гибридной войны, цели которой достигаются путем организации цветных революций венной и экономической экспансии. Использование такой технологии является частью рассмотренной ранее концепции управляемого хаоса.

Россия, в силу своего геополитического положения и природно-ресурсного потенциала (35% от мирового запаса) [115], в современных конфликтах будет находиться в эпицентре локального цивилизационного конфликта характеризующегося транснационализацией мировой экономики, обострением интереса к локальным отличиям, возрождением древних традиций (радикальный ислам), ростом сепаратизма и экстремизма.

141

Очевидным кажется, что гибридная война – это инструмент неоколониального передела мира за источники сырья, территории, и рынки сбыта. По всей видимости, угроза «цветных революций», как сценария развития событий в России в условиях экономического спада, сегодня – объективная реальность. Наиболее уязвимыми регионами, с позиции тиражирования идей сепаратизма и экстремизма, могут быть: Дальний Восток, Северный Кавказ, Поволжье и Крым.

Развитие Дальнего Востока, как и прежде, весьма сложная задача для нынешнего правительства. «Плохо развитая инфраструктура, суровые климатические условия и другие причины были помехой развития 36% территории Российской Федерации» [50]. Дальневосточный федеральный округ занимает последнее место среди округов по большинству основных экономических показателей: стоимости основных фондов, объемам товаров обрабатывающего производства, объемам производства и распределения электроэнергии, газа и воды, вводу жилья на 1000 чел., налоговым поступлениям в федеральный бюджет и другим [50].

Но главной из существующих проблем является многолетний и масштабный отток населения, связанный, прежде всего, с низкими заработными платами, высокими ценами на жилье, некомфортными условиями жизни, общей неустойчивостью социально-экономической ситуации. Так, сравнивая начало 2016 года и начало 2015 года, становится очевидным, что численность населения сократилась в Хабаровском крае на 0,35%, в Амурской области – на 0,51%, в Еврейской АО – на 1,32%, в Приморском крае – на 0,22%, в Сахалинской области – на 0,2%, в Магаданской области – на 1,21%, в Камчатском крае – на 0,3%, в Чукотском АО – на 0,77% [50].

Такая негативная динамика делает Дальневосточный регион наиболее незащищенным в геополитическом аспекте.

142

Огромные территории с низкой плотностью населения, при наличии богатых минерально-сырьевых ресурсов, создают в этой зоне «системное напряжение, с точки зрения конкуренции за неосвоенные пространства» [50]. В этом контексте Пекин, «идя на контакт с Россией, в первую очередь стремится разыграть в своих целях «российскую карту». «Китай рассматривает Россию как своего противника, временный союз с которым позволит усыпить ее бдительность и в результате её победить» [78].

А. Девятов полагает, что «союзник в китайском сознании – это не тот, кого надо спасти…, а тот, кем можно пожертвовать в войне с врагом» [78]. Принимая во внимание эту восточную логику, «медовый месяц», который демонстрируют Россия и Китай на официальном уровне, не будет длиться вечно. Сегодня Китай проводит стратегию «мягкой силы», которую можно отнести к технологии гибридной войны, она находит выражение в последовательной экономической и демографической экспансии России.

За последние 10 лет китайским предпринимателям и компаниям по низкой цене сданы в аренду сельскохозяйственные угодия площадью 800 тыс. квадратных километров, что в два раза больше территории Японии [76]. В период 2011-2013 гг. в аренду под вырубку сдано 3 млн. га леса [174]. Кроме этого, Россия готова отдать в совместную разработку: угольные месторождения, железной руды, драгоценных металлов, апатитов и молибдена [174]. Китай активно инвестирует в российские компании, либо участвует в строительстве инфраструктуры в обмен на право эксплуатировать природные ресурсы страны.

Необходимо отметить, что экономическая экспансия Дальнего Востока происходит, в том числе, с помощью широкомасштабного привлечения китайской рабочей силы. Часто китайские чиновники попросту спекулируют этим фактором,

143

шантажируя российский бизнес срывом контрактов. Так, советник КИМСИ Ван Хай Юнь недавно заявил: «Если не решить вопрос … привлечения китайской рабочей силы, ни о каком долгосрочном сотрудничестве не может быть и речи» [174]. Китайская экономика наступает на регионы, а вместе с ней орды легальных и нелегальных мигрантов. В крупных городах формируются целые анклавы, «закрытые» для наших властей и правоохранительных органов» [124].

Они ассимилируются, создают семьи, получают российское гражданство, но, по сути, остаются верноподданными империи Поднебесной. Экспертное сообщество допускает, что в обозримом будущем (20-30 лет), когда большую часть населения дальневосточных территорий составят китайцы, они могут пойти во власть, а принимая во внимание, что многие из них считают Дальний Восток своей территорией, несправедливо отторгнутой Российской империей у Китая по условиям Айгуньского и Пекинского договоров, формируются объективные возможности возникновения сепаратистского движения и угрозы территориальной целостности России.

Сегодня в районах Дальнего Востока и Сибири существенно растет количество китайских организаций, которые с определенной долей вероятности способны прибегнуть к реализации сценария «цветной революции» в отдельно взятом регионе, используя опыт Крыма или Донбасса. По мнению экспертов, «большинство этих компаний работают под прикрытием 17-го управления МГБ КНР» [41].

Серьезные проблемы, связанные с экономической и демографической экспансией наших дальневосточных территорий, возникли в результате влияния нескольких важных геополитических факторов: общая сухопутная граница с Китаем протяженностью около 3000 км; в приграничных с Россией районах Китая проживает порядка 110 млн. человек, против 6

144

млн. россиян; де-факто Китай имеет территориальные претензии к России (что объясняет прояпонскую позицию Китая в вопросе «о принадлежности Южных Курил») [41].

Очевидно, что риски, которые получила Россия на восточных рубежах, имеют во многом латентный характер и долгосрочную перспективу, однако, учитывая нелинейность процесса общественного развития возможен и более краткосрочный сценарий негативного изменения ситуации. Не исключена вероятность, что технологии «цветных революций» способны превратить Дальний Восток в очаг национализма и «желтого сепаратизма» гораздо раньше, предпосылки к этому уже есть, а значит, есть и условия формирования в регионе благоприятной среды для терроризма как неотъемлемой сущности любой революции.

Кроме этого, потенциально опасными территориями, с точки зрения очагов распространения идей сепаратизма и религиозного экстремизма как идеологии терроризма, нам представляются республики Северного Кавказа, Поволжье и Крым. Это регионы России, где культурно-исторические традиции населения неразрывно связанны с исламом, и мусульмане являются либо большинством, либо представляют организационную силу, способную влиять на текущие социальнополитические процессы, к примеру, Крым.

Северокавказский – наиболее мощный очаг распространения исламистского радикализма. Здесь наибольшее количество боевиков, имеющих опыт военных действий. Выходцы с Северного Кавказа оказывают влияние на мусульманские общины в других городах России, служащих центрами внутренней миграции по всему СНГ и за его пределами. По заявлениям лидеров «Исламского государства» (организация, деятельность которой запрещена в России), они «намерены освободитьЧечнюиКавказисоздатьтамисламскийхалифат»[66].

145

В июне 2015 года о верности Абу Бакру аль-Багдади заявили главари бандформирований Дагестана, Чечни, Ингушетии, Кабардино-Балкарии и Карачаево-Черкесии, а также «Имарата Кавказ» (организация, деятельность которой запрещена в России). Коррупция элит как следствие низкого социально-экономического статуса региона является опаснейшей проблемой для стабилизации обстановки на юге России.

По мнению Марата Шибутова, «Существует порочная практика, что моджахеды вместе с местными чиновниками составляют симбиоз – одни запугивают население, другие для борьбы с ними получают дотации из центра, часть из которых идет моджахедам. Также часть молодежи считает временное пребывание в числе исламистских боевиков чем-то вроде инициации» [147].

М.А. Бутаева отмечает, что важнейшей причиной роста в Северокавказском регионе религиозно-политического экстремизма «является социально-экономическая напряженность, обусловленная низким уровнем жизни значительной части населения, безработицей, появлением маргинальных слоев населения», и эти трудности в первую очередь также коснулись молодежи [40]. Поэтому без комплексного решения проблем, в том числе социально-экономического характера в этом районе страны, расчитывать на снижение террористической активности вряд ли возможно в ближайшей перспективе.

Поволжье – федеральный округ вполне благополучный, с позиции уровня и качества жизни населения, а потому о признании проблемы проникновения и укоренения в Татарии и Башкирии идей радикального ислама официальные источники долгое время воздерживались. О проблеме заговорили, когда факты отъезда на «джихад» исламистов из Татарстана стали очевидны. Тема участия поволжских мусульман в

146

Ближневосточных конфликтах преимущественно подымалась экспертным сообществом. Официальное мусульманское духовенство и местные государственные органы по-прежнему сторонятся ее открытого обсуждения, замалчивая «…этот вопрос ради поддержания позитивного имиджа своих регио-

нов» [66].

Ситуация усугубляется еще и тем, что влиятельные местные религиозные организации до сих пор не вынесли богословских заключений (обязательных для следования мусульманами) по поводу недопустимости участия в боевых действиях в Сирии. Некоторые эксперты объясняют такое бездействие и нерешительность опасением навлечь на себя гнев радикалов. Тем временем на территории региона активно ведется вербовка добровольцев на войну в Сирию. Проблема ИГ для Поволжья является трудным и переломным этапом в истории мусульманского сообщества региона.

Крым – новое территориально-административное образование, подобно другим регионам России, где проживает довольно большое количество мусульман, является потенциально нестабильным регионом. Во многом это объясняется экономикой переходного периода: значительные потери рынков поставок сырья и сбыта продукции, нарушение энергетического и водоснабжения, ослабление и разрыв внешнеэкономических связей, энергозависимость экономики, нарушение логистических трафиков (цепочек), сложность инфраструктурных связей с материковой частью Российской Федерации и др.

Цепочка деструктивных изменений, возникшая в экономике КФО вследствие объективных причин переходного периода, повлекла за собой определенное отставание темпов роста ВРП на душу населения от среднероссийских показателей [37]. Эта опасная тенденция ведет к снижению показателей уровня и качества жизни и повышает степень протестно-

147

го потенциала граждан, прежде всего отдельных групп крымскихтатар, историческиоппозиционнонастроенныхкРоссии.

Совокупность негативных экономических, социальнополитических тенденций и экономических проблем, решение которых объективно требует времени, может быть использовано местными исламистами для распространения своей идеологии и влияния. Обострение ситуации на полуострове может произойти также на фоне внутреннего конфликта двух мусульманских учреждений ДУМКС (Духовное управление мусульман Крыма и Севастополя) и Центрального духовного управления мусульман Крыма – Таврического муфтията [80]. Первое – поддерживает аффилированные связи с антироссийским «меджлисом» и радикальными исламистами, второе – имеет четкую российско-патриотическую основу [80].

Кроме этого, Турция всегда занимала активную позицию

вКрымском вопросе, финансируя строительство мечетей и медресе, обучая в своих исламских университетах татарских студентов. Долгое время в Крыму действовали запрещенные

всамой Турции экстремистские организации «Нурджулар», «Серые волки», а также радикальная группировка международной террористической организации Хизб-ут-Тахрир (запрещенная организация), насчитывавшая до 10000 человек [80]. После «зачистки» Российского Крыма от исламистских сект градус террористической угрозы снизился, но положение по-прежнему остается стабильно тяжелым.

Таким образом, совокупность множества причин и противоречий характеризуют ряд областей и республик Дальнего Востока, Северного Кавказа, Поволжья и полуостров Крым как неустойчивые и потенциально опасные в аспекте развития концепции «гибридных войн» и тиражирования «цветных революций». Относительно уровня террористической опас-

148

ности как явления социального, он, вероятно, будет расти по мере углубления социально-экономических проблем и обострения на этом фоне политических, конфессиональных, межэтнических и иных противоречий.

Учитывая трансграничный характер международных отношений, потенциально очаги локальных вооруженных конфликтов на территории России нельзя изолировать от рисков, связанных с интеграционными процессами, где одной из главных стратегических угроз национальной безопасности является проблема миграции. Как отметил на заседании Национального антитеррористического комитета директор ФСБ Александр Бортников: «Трудовые мигранты начинают составлять основной костяк террористических групп в России» [14]. Многие из них проходили специальную подготовку и получили боевой опыт в зонах различных локальных и региональных конфликтов. «Просочившись» в потенциально опасные регионы, данная категория граждан «выполняет роль модераторов и идейных проводников исламского радикализма…» [126], формирует законспирированные «спящие террористические ячейки», готовые в любую минуту перейти к активным террористическим действиям.

Россия занимает второе место в мире после США по количеству принимаемых мигрантов [56].

Таким образом, неконтролируемая миграция является опаснейшей проблемой национальной безопасности России в контексте радикализации мусульманского общества и роста террористической угрозы. По заявлению директора ФМС Российской Федерации, г-на Ромодановского, более 70% [90] от общего числа мигрантов исповедуют ислам, в том числе и его радикальное ответвление. Однако проблема миграции не только увеличивает силу напряжения на границе межконфес-

149

сиональных различий, довольно спорными можно считать популистские заявления некоторых СМИ, что мигранты не искажают рынок труда и замещают вакансии, не востребованные гражданами России.

По мнению аналитиков, средняя зарплата мигранта составляет примерно 30 тыс. рублей, в то время как зарплата жителей средних и малых городов, сел и деревень не превышает порой 15-20 тыс. рублей [90]. В регионах с небольшим процентом мигрантов места в строительстве, торговле, сельском хозяйстве и промышленности за меньшие деньги замещает местное население [90]. Создавая конкуренцию на рынке труда, мигранты напрямую влияют на уровень безработицы в российских регионах, которая, в свою очередь, способствует расширению масштабов ненаблюдаемой (теневой) экономики, росту преступности, повышает индекс протестного потенциала и уменьшает уровень доверия населения институтам власти.

Таким образом, неконтролируемая миграция создает условия для формирования экстремистско-террористической среды. Специалисты считают, что на данный момент в России не работают по разным причинам от 5 до 10 млн. человек, около 15 млн. человек заняты в теневом секторе экономике [90]. Отсюда можно сделать вывод, что даже при сокращении миграционных потоков в несколько раз, все места в экономике будут заняты, особенно с учетом ее падения в период экономического кризиса.

Резюмируя вопрос экономической необходимости сохранения миграционных потоков в прежних гипертрофированных пропорциях, нужно учитывать, что «на каждый, рубль, созданный мигрантом в экономике России, приходится 3-5 рублей убытков…» [90], в виде ущерба от преступлений, в том числе террористической направленности, потерь феде-

150