Kitay_i_okrestnosti_Mifologia_folklor_literatura

сии "Троецарствия")». В мировом китаеведении до публикации в 1970 г. монографии Б. Л. Рифтина никто не прибегал к подобным методам изучения текста исторической эпопеи и устного бытования ее сюжетов. На примере знаменитого романа Ло Гуань-чжуна (XIV в.) «Троецарствие» доказано, что для этого вида прозы в Китае структурообразующим и формирующим содержание фактором является длительная предшествующая история эволюции сюжета. Ученый увидел, что для китайской эпической традиции в отличие от эпоса многих народов характерно рациональное представление о прошлом и потому одним из двух источников жанра средневекового романа Китая была книжная историография, представленная династийными историями, комментаторской литературой. Другим источником служили устные прозаические сказы. Исследователь выделил пять этапов в истории сюжета романа о героях Трех царств (III в.) и проанализировал письменные тексты

ифольклорные произведения, характерные для каждого периода.

Вкитаеведении существовало устойчивое мнение о том, что в Китае даже в древнейшие времена отсутствовал эпос, но предложенная Б. Л. Рифтиным концепция заставляет встать на другую позицию и согласиться с тем, что китайская повествовательная проза представляет собой национальный вариант общемирового эпического творчества. Прообраз книжной эпопеи в литературе Китая ученый видит в сочинениях жанра пинхуа, которые сохранились в изданиях XIII—XIV вв. и характеризуются им как народная книга. Весьма эффективным стало использование при анализе понятия «мотив», позволившее впервые в китаеведении обнаружить в китайской литературе типичные эпические мотивы. Должное освещение в исследовании получила сложнейшая проблема идейной основы произведений. Историографические сочинения, устные сказы и «Пинхуа по «Истории Трех царств»» включают конфуцианские и буддийские представления, элементы религиозного синкретизма и народного обыденного сознания. В результате эволюции сюжета в романе Ло Гуань-чжуна главенствовать стали идеи конфуцианства, правда, в совокупности с элементами даосизма и буддизма.

Б. Л. Рифтин раскрыл сложный характер взаимосвязи письменной литературы и фольклора, при этом в отличие от распространенной практики не ограничился лишь анализом влияния народного творчества на книжные памятники, а выявил столь малоизученное явление в художественном процессе, как переход текста романа в устный сказ последующих эпох. Не только печатная информация, но и личные наблюдения дали возможность Б. Л. Рифтину рассказать о правилах исполнения устного сказа, о приемах изображения эмоций, о звуковом оформлении сказа и роли пауз, о взаимоотношениях рассказчика и его аудитории. Несомненным новаторством яв-

18 О юбиляре

ляется и разработанная исследователем принципиально новая методика сопоставления письменных и устных вариантов. Эта солидная книга переведена в Китае (1997) и во Вьетнаме (2002).

Позднее ученый изучил появившиеся в 1970—1980 гг. записи фольклора национальных меньшинств Китая и написал важную для сравнительной фольклористики статью «Герой "Троецарствия" мудрец Чжугэ Лян в преданиях китайцев и других народов юго-западного Китая» (1997; 2000). Никто до Б. Л. Рифтина не упоминал и не анализировал фольклорные рассказы о героях «Путешествия на Запад» (XVI в.), распространенные среди северовосточных дауров и солонов, юньнаньских ицзу и байцзу. Посвященная им статья «Роман «Путешествие на Запад» и народные предания» позволяет понять некоторые особенности романного повествования, в частности характер главных героев — монаха Сюань-цзана и его спутника Царя обезьян Сунь У-куна.

Характеризуя принципиально новые черты романа XVI в. «Цзинь, Пин, Мэй» — описание частной жизни крупного торговца, показ возрастающей силы денег, натуралистическое изображение чувственных наслаждений, Б. Л. Рифтин считает необходимым указать, что повествовательная манера романа восходит к искусству устного сказа (композиционная структура глав, стихотворные зачины, специфические сказительские формулы).

Б. Л. Рифтин никогда не навязывал авторам прошлых веков эстетические представления нынешних дней. Методологическое значение имеет работа «Теория китайского романа. "Правила чтения «Троецарствия»" Мао Цзунгана» (2004), знакомящая с литературными вкусами и критериями ученого середины XVII в., который рассуждал об отношении автора к реальным событиям, о приемах композиционного построения, о необходимости прибегать к парности (противопоставленности) эпизодов, образов, ситуаций. Б. Л. Рифтин делает упор на оценках Мао Цзун-ганом художественных качеств текста и показывает, какие двенадцать достоинств («мяо» — «прелестей») автор трактата видел в романе.

Внимание Б. Л. Рифтина постоянно привлекала проблема портретной характеристики, которая в мировом китаеведении не затрагивалась. Он вел исследование, привлекая в большом количестве разнообразные по характеру источники — записи в философских и исторических памятниках, впервые им использованные апокрифические сочинения (так называемые вэйшу), в которых можно найти наиболее полное воспроизведение облика мифических героев. По мнению исследователя, главенствующим принципом в китайской простонародной литературе стал прием последовательного и расчлененного воссоздания внешнего облика. К характеристике

искусства словесного портрета в работе добавлены данные изобразительного характера.

Ранее никто не предпринимал попыток сопоставить описания в словесных текстах с изображениями на погребальных рельефах эпохи Хань (I—II вв.), на настенной живописи ханьского времени, на шелковых полотнах VI—VIII вв. Исследователь увидел, что движение от зооморфных или зооантропоморфных изображений к полностью антропоморфным отнюдь не было последовательным и прямолинейным и нашел тому объяснение в исторических и религиозных обстоятельствах. Убедительно рассмотрен вопрос об особом взгляде каждого из учений — конфуцианства, даосизма и буддизма — на связь внутренних качеств персонажа с внешним обликом. Рифтин впервые обратил внимание на связь портрета персонажей с традиционной физиогномикой. Исследователь говорит, что законы жанра определяют характер изображения внешности не только литературных героев, но и мифических персонажей.

Мировое признание получили познания и исследования Б. Л. Рифтина в области китайской мифологии. Фундаментальная статья «О китайской мифологии в связи с книгой профессора Юань Кэ» (1987) знакомит с историей вопроса, с капитальными исследованиями и справочниками, изданными на русском, китайском, японском и западных языках. Ученый вводит читателя в круг важнейших проблем, которые нуждаются в дальнейшей разработке. Б. Л. Рифтин стремится разобраться в плохо сохранившемся и противоречивом мифологическом материале, по которому можно реконструировать конфуцианскую, даосскую, буддийскую и позднюю народную (синкретическую) мифологию Китая. Начиная с 1992 г. семь лет Б.Л. Рифтин в университетах Тайваня читал курсы по китайскому фольклору и средневековым романам. Там же он возглавил научную программу «Сбор и сравнительное изучение фольклора аборигенов Тайваня», в результате им было записано несколько сот ранее неизвестных вариантов архаичных мифов, что привело к новым трактовкам мифологических образов и сюжетов. Изданный в Тайбэе уникальный труд «От мифов до рассказов о злых духах» вызвал огромный интерес в научных кругах, и спустя три года он был напечатан в Пекине с большими авторскими дополнениями.

Осуществленное Б. Л. Рифтиным сравнительное изучение мифов и преданий тайваньских аборигенов, мифологического наследия китайцев КНР,а также народов Океании и Филиппин, позволило высказать новые соображения о закономерностях бытования мифологических преданий. Например, от берегов Амура до Тайваня распространен рассказ о стрельбе по солнцу из лука, но, по выводу Б. Л. Рифтина, старинная китайская запись о стрелке И не является архаичным мифом, а отражает вариант более позднего этапа.

20 О юбиляре

Желанием обобщить накопленные в отдельных работах теоретические выводы продиктованы статьи: «Метод в средневековой литературе Востока» (1969), «Типология и взаимосвязи средневековых литератур» (1974), «Жанр в литературе китайского средневековья», «Принцип аналогии в образной структуре средневековой книжной эпопеи» (1983), «Проблемы стиля китайского книжного эпоса» (1978). Эти работы, в которых учитываются художественный процесс, система жанров, механизм взаимодействия литературы и фольклора стран Востока, дополняют и корректируют литературоведческие категории, зачастую взятые из европейского опыта.

На Востоке, где всегда почиталась верность учителям и духовной традиции, деятелям культуры импонирует уважительное отношение Б. Л. Рифтина к опыту и достижениям китаеведческой школы России. В освоении научных взглядов и исследовательских установок академика В. М. Алексеева он видит необходимое условие дальнейшего развития синологии в нашей стране. Нельзя не сказать о проделанной им работе в качестве ответственного редактора «Трудов по китайской литературе в 2-х томах» В. М. Алексеева (2002). Обязанности отв. редактора Б. Л. Рифтин взял на себя и при подготовке к новому изданию монографии В. М. Алексеева «Китайская «Поэма о поэте». Стансы Сыкун Ту (837—908)», которая была опубликована в 1916 г. и стала классическим образцом филологического исследования. Со свойственной Б. Л. Рифтину эрудицией и дотошностью подготовлена библиография книг и статей о Сыкун Ту и его «Поэме о поэте», которые появились в Китае и других странах за прошедшие девяносто лет (более двухсот названий). Только Б. Л. Рифтин с его тесными и плодотворными связями с филологами КНР,Тайваня и Японии, с китайскими и западными университетами и библиотеками смог так квалифицированно показать, что новые работы еще больше подчеркивают современный характер и актуальность научной методологии В. М. Алексеева. Б. Л. Рифтин бережно относится к алексеевскому переводу эстетического трактата и толкованиям важнейших образов-терминов, но считает, что предложенные в китайских публикациях пояснения заслуживают внимания и обсуждения.

В 2008 г. была опубликована большая статья Б. Л. Рифтина «Новеллы Пу Сун-лина (Ляо Чжая) в переводах академика В. М. Алексеева», которая по своему объему к характеру, несомненно,имеет основания быть опубликованной отдельной книгой (она уже переведена и опубликована в Китае). Пу Сунлин (1640—1715), по характеристике Б. Л. Рифтина, «был не просто блестящим стилистом, а стилистом, который сумел вещи, в общем-то простонародные, рассказать языком самой высокой литературы, языком, полным намеков и скрытых реминисценций. Так до него не писал никто из китайских новел-

листов». Б. Л. Рифтин вникает буквально во все нюансы алексеевского перевода (опубликован в 1923 г.) сопоставляет, каждую фразу, каждое образное выражение новеллы «Расписная стена» с русским переводом А. И. Иванова (1907) и с английский переводом крупного синолога Г. Джайлза (1880). Б. Л. Рифтин привлекает для сравнения переводы на современный китайский язык Сюй Цзя-эня и Чэнь Ци-чана (20—30-е гг.) и недавний перевод Чжу Ху- ай-чуня (1999), а также японские переводы этой новеллы. Б. Л. Рифтин сделал удачную попытку определить показатели «точности» и «вольности» алексеевского перевода и привел к выводу, что лексические и синтаксические приемы не нарушают художественной ткани китайской новеллы и способствуют решению поставленной академиком задачи — выполнить «перевод по принципу наибольшей близости к тексту, соединенной с требованиями русской ритмики, которой представлены верховные права».

Б. Л. Рифтин указал, что В. М. Алексеев на протяжении всей жизни вел поиск наиболее приемлемого способа комментирования перевода, поскольку своеобразие исторических, этнографических и художественных традиций требуют примечаний, раскрывающих подлинную значимость тех или иных образов и неизвестных русскому читателю ассоциаций. Весьма полезным оказалось включение в статью перечня возможных пороков перевода, подготовленного В. М. Алексеевым к предполагаемой «Книге о переводах китайских текстов» и ныне хранящемся в домашнем архиве дочери академика. Статья Б. Л. Рифтина обогащает теорию перевода и позволяет овладеть методом, благодаря которому можно средствами русского языка передавать не только фабулу и сюжет, но и авторский стиль китайского прозаического произведения.

Для объединения усилий китаеведов всех стран Б. Л. Рифтин считает необходимым публиковать книги и статьи о синологах России. Точность фактов и продуманность характеристик отличают изданные на китайском языке книги: «Изучение китайской классической литературы в СССР (проза, драма)» (Пекин, 1987; Тайбэй, 1991), «Материалы по Тайваню и изучение Тайваня в СССР» (Тайбэй, 1991), «Современная китайская литература в СССР»

(Тайбэй, 1991), и статьи: «Общий обзор изучения китайской литературной теории в СССР» (Тайбэй, 1992), «Изучение китайской классической поэзии в России» (1998) и др.

Б. Л. Рифтин использует подходы и методы обоих главных направлений в мировом сравнительном литературоведении: выявление типологического сходства художественных процессов, жанров и сюжетов и изучение истории распространения иностранной литературы в той или иной стране. Особого упоминания заслуживает статья «Русские переводы китайской литера-

22 О юбиляре

туры в XVIII — первой половине XIX в.» (2004), впервые предоставляющая достоверные сведения по истории знакомства русских читателей с произведениями соседней страны. Широкая начитанность позволила ученому из журнальных публикаций, выдаваемых за китайские сочинения, выделить произведения, которые восходят к китайскому подлиннику. В статье делается вывод, что уже в XVIII в. русским читателям стали известны две повести из сборника XVII в. «Удивительные истории нашего времени и древности». Б. Л. Рифтин с удивительным знанием подробностей литературной жизни России и сведений о лицах, причастных к публикациям китайских переводов, успешно решает сложную проблему идентификации русского текста по каким-либо китайским сочинениям. Так, ему удалось выяснить, что повесть «Путешественник» в переводе с китайского 3. Леонтьевского, видимо, представляет самый ранний в Европе перевод знаменитой китайской драмы Ван Ши-фу (XIII в.) «Западный флигель». Под именем переводчика китайской комедии «Фаньсу, или плутовка горничная» Р. А. Байбакова, как пишет Б. Л. Рифтин, скрывается видный востоковед и литератор О. И. Сенковский (1800—1858), который перевел и творчески переработал китайскую пьесу. Б. Л. Рифтин также рассказал об оставшемся незамеченным опыте написания Сенковским произведения по мотивам популярного романа «Хао цю чжуань». Статья Б. Л. Рифтина вписала оригинальный раздел в истории русской литературы, воссоздав подлинную картину ее связей с Китаем.

В библиотеках КНР, России, Германии, Англии, Франции, Италии, Чехии, Польши, Австрии, Дании, Швеции, Норвегии, Голландии, Испании, Италии, Вьетнама, Монголии, Японии Б. Л. Рифтин нашел неизвестные образцы художественной прозы, драмы и фольклорных произведений. Только по российским материалам им опубликованы «Дополнения к каталогам китайских романов и произведений простонародной литературы», «Каталог печатных изданий простонародной литературы провинции Гуандун из собраний России». Огромное научное значение имела находка в СанктПетербурге рукописи выдающегося романа «Сон в Красном тереме» (XVIII в.), которая была издана в Пекине в шести томах с предисловием Б. Л. Рифтина и Л. Н. Меньшикова. В Москве Б. Л. Рифтин обнаружил рукопись старинного романа Цао Цзюй-цина «Гу ван янь» («Хотите — верьте, хотите — нет»). Это несохранившееся в Китае произведение вызвало большой интерес, и его издали на Тайване и неоднократно перепечатали в КНР. Обнаруженные им в Дании и Австрии три сборника пьес XVI века были тут же изданы факсимиле в Шанхае.

Среди своих важнейших научных интересов Б. Л. Рифтин называет сбор, изучение и подготовку к изданию китайских народных картин, серьезное

изучение которых было начато В. М. Алексеевым. Б. Л. Рифтин выступил достойным продолжателем этой традиции. Можно вспомнить хотя бы уникальный альбом «Редкие китайские народные картины из советских собраний», опубликованный в КНР в виде двух изданий—на русском и китайском языках. Лубочные картины привлекаются Б. Л. Рифтиным для исследования изобразительных приемов народного искусства и отношения простолюдинов к прошлому страны, что помогает ему уяснить эстетическую природу описаний в устных сказах и романахэпопеях. Б. Л. Рифтиным написана интересная работа «Эпопея «Троецарствие» в старинных иллюстрациях», в которой рассматривается вопрос о причинах выбора тех или иных сцен художниками разных веков, об утверждавшихся способов изображения действующих лиц и событий романа.

Впредставлении ученых Б. Л. Рифтин — человек разносторонних интересов и познаний, способный широко мыслить и видеть нужную проблематику, чутко улавливающий появление талантливых молодых востоковедов и охотно помогающий им советами, информацией об истории вопроса, книгами из своей легендарной библиотеки.

Вдревнейшей «Книге перемен» ("Ицзин") утверждается: «В доме, творящем добрые дела в изобилии, счастье будет неизбывным». Верится, что в доме Бориса Львовича Рифтина еще многие годы будут царить здоровье, вдохновение и благополучие на радость близким, друзьям и коллегам, ученикам и читателям его умных книг.

I M. В. Баньковская \ Санкт-Петербург

Преемственность:

Василий Михайлович Алексеев — Борис Львович Рифтин

Поздравляя Бориса Львовича Рифтина с юбилейной датой, поздравляем тем самым и всю нашу синологию — его присутствие в ней необходимо и бесценно. Я не китаист, но вот уже более полувека к китаистике причастна, и потому являюсь счастливым свидетелем научной жизни Бориса Львовича. Мне есть что вспомнить и за что благодарить, а потому я с радостью взялась за статью для этого сборника, но тут же испытала и большие трудности, отбирая немногое из не умещающегося ни в какие рамки многого. Все же надеюсь, что в моих экспозе читатель найдет нечто ему о Борисе Львовиче неизвестное.

Борис Львович Рифтин, младший из учеников Василия Михайловича Алексеева, поступив в ЛГУ осенью 1950 г., застал последние его месяцы. Кто-то сказал Алексееву, что среди первокурсников есть племянник известного специалиста по Древнему Вавилону Александра Павловича Рифтина, чью раннюю неожиданную смерть Василий Михайлович с болью и возмущением назвал «бесчинством смерти». Борис Львович помнит, как войдя в аудиторию, Василий Михайлович спросил: «Где тут Рифтин?». «Я сидел за первым столом, почти рядом с ним. Потом я еще раза два разговаривал с ним по минуте». Зоркий глаз Алексеева всегда видел сразу, будет ли молодой человек жить наукой или будет использовать ее для устройства своего житья. В одном из последних писем Л.З. Эйдлину есть строки, которые могут быть отнесены и к юному Боре Рифтину: «Моим университетским курсам скоро придет конец: трудно читать, срывается голос, не хватает вдохновения, переутомление ясно высказывается, хотя... я не хочу еще сдавать своих позиций перед некоторыми слушателями, которых хотел бы сделать из студентов учениками. Это нелегко, но мне кажется пока еще обязательным». Учениками он считал воспринявших его отношение к научному делу, мораль, которую исповедовал сам и старался воспитать.

Конечно, Алексеев не мог предугадать научную стезю Рифтина, но в самых разных своих трудах как бы прямо к нему обращался. «Опоздав» на полные лекционные курсы Алексеева, Рифтин учился по его трудам и стал ревностным организатором их посмертных судеб. В нашем архиве скопи-

лись кипы, пачки рифтинских писем, почтовых и электронных, изМосквы и с Тайваня — всюду и всегда, в любом месте земного шара и при любойстепени занятости Бориса Львовича остается при немзабота о наследии учителя. Трудно определить число этих писем, еще труднее — невозможнее — определить, в каких временных единицах может быть оценена скрытая в них работа. Во всяком случае, нев днях и нев месяцах...

За немногим исключением, все посмертные издания Алексеева несут в себе участие Рифтина — имена учителя и ученика тесно сплетены. Если бы Алексеев мог заглянуть в эти свои будущие книги, он опытным взглядом оценил бы внесенные Борисом Рифтиным комментарии и уточнения, а главное — стоящую за ними ответственность при чтении текста и повторил бы еще разто,чтоговорил лучшим излучших: «Учиться у своих же учеников — радость необыкновенная».

Труды над «Трудами...»

Из всех книг Алексеева, в подготовке к изданию которых участвовал Рифтин, первое место по трудоемкости заняло переиздание вышедшего в 1978 г. сборника «Китайская литература». Эта книга была изначально сложной. Вошедшие в нее работы, относящиеся к годам с 1910 по 1951-й, требовали унификации транскрипций и названий, не говоря уже о том, что рукописные материалы, спасенные из архивного захоронения, которое с горечью предвидел Алексеев, — черновики статей и докладов, оставленные им в полуфабрикатном, поегоже определению, виде главным образом из-за неверия в возможность их когда-либо напечатать, надо было снабдить необходимыми сносками и примечаниями. Взявшись за составление «Китайской литературы», я рассчитывала на консультации китаистов — и не ошиблась. На первых ролях оказались непосредственные ученики Лев Меньшиков и Виктор Петров, перенявший курсы Алексеева, еще будучи студентом третьего курса, когда Рифтин был на первом. Он,естественно, пока задействован не был, егороль была впереди, когда на стыке веков возникла идея переиздания «Китайской литературы».

Делание — издание большой книги это всегда страда. На этот раз страда оказалась особо жаркой и растянулась на три года, прежде чем привела к рождению «Трудов по китайской литературе». Приступая к работе, Рифтин не мог представить, чем она обернется, — сколько хлынет новых текстов, добавлений и уточнений, какой справочный материал будет нарастать по ходу дела. В 1976г., когда подходила к концу подготовка «Китайской лите-

26 О юбиляре

ратуры», В. Петров, самоотверженно — другого слова нет — трудившийся над сверкой текстов и составлением указателей, писал чешской китаистке Анне Долежаловой: «Эта работа важная и нужная, но не на публику. Для меня она была и почетной, и полезной, и поучительной, и увлекательной, но при всем этом неимоверно трудоемкой». Рифтин, воспринявший работу Петрова через 20 с лишним лет, может повторить и продолжить признание своего учителя Петрова: все три года пересоздание сборника на новых началах и при новых возможностях доминировало, по его собственному признанию, над всеми прочими делами, владея и временем, и помыслами.

Иногда думается: знай Рифтин, каким окажется это переиздание, он бы еще подумал, прежде чем браться за эту работу. Но, взявшись за гуж, не роптал и нырял в море китайской и не только китайской справочной литературы за все новыми справками в надежде, что будущему читателюспециалисту послужат эти трудно добываемые сведения. Эта кропотливая работа едва ли была выполнима, если бы в университете Рифтин не прослушал курс Петрова о синологических справочниках.

Алексеев призывал своих учеников быть... следопытами: «Шерлок Холмс был бы неплохим китаистом!» Первоклассные китаисты Петров и Рифтин оказались первоклассными «сыщиками» — чтобы выяснить чье-то имя, какую-то дату, приходилось не только рыскать по всем возможным библиотечным и архивным хранилищам, но и слать запросы в другие города и страны. Кроме собственных, московских и петербургских консультантов, оказывавших постоянную помощь: Сухорукова, Сорокина, Смирнова, Меньшикова и Мартынова, — в научно-исследовательском «сыске» приняли участие и европейские, и, конечно, китайские ученые, прежде всего, русисты Ли Дань, Ли Мин-бинь,Янь Год-ун.

«Сыскной» азарт захватил и редактора издательства «Восточная литература» A.A. Кожуховскую, превратившую сверки в изыскания, и даже главу издательства СМ. Аникееву, взявшую на себя, помимо всех сложнейших оргпроблем, проверку и впечатывание иероглифов, которыми густо уснащен справочный отдел.

Для кратчайшего сравнения «Китайской литературы» и «Трудов по китайской литературе» приведу такие цифры: издание 1978 г. снабжено одними лишь иероглифическими указателями на 32 страницах, «пробить» (знаковое слово тех лет) которые удалось ценою упорных борений. «Справочный материал» в кн. 2 издания 2002—2003 гг. занимает 108 страниц — и борения касались только их качества и полноты.

Хочу представить читателю в виде некоего репортажа настрой этих борений и их участников, выбрав из E-mail, которые столь неустанно слал