Методическое пособие 429

Весь сюжет книги легко сводится к одному: женщина, будучи несчастлива в браке, мечтает о любви, и находит «любовь». Но неброские чувства Шарля Бовари и бурные похождения его жены столь схожи с реальностью, что их автору и издателю даже приходится выдержать судебное разбирательство за оскорбление общественной морали и религии. Впрочем, их оправдывают. Ведь Г. Флобер изобразил не что иное, как реальную действительность и ту «мерзость запустения», царящую в душах человеческих («les moissures de l’âme»).

Любопытно, что даже описание места действия в романе уже является средством характеристики персонажей (как было отмечено выше).

Рене Дюмесниль в своей вступительной статье к роману (René Dumesnil, Introduction à «Madame Bovary», Belles Lettres) пытается определить реальные прототипы изображенных у Г. Флобера городков: «Le nom d’Yonville est celui de Déville-dès-Rouen, la commune sur laquelle le docteur Flaubert possédait une maison de campagne. Quant à l’identification de Ry et d’Yonville, la chose ne peut faire aucun doute puisqu’on a retrouvé dans les papiers de Flaubert un plan manuscrit, tracé par lui, et portant en guise de légende les emplacements des maisons de

Bovary, de Homais, de Guillaumin, de Lheureux, et que ce plan est exactement celui de Ry, avec la rivière coulant parallèlement à la grand’rue et bordant les jardins»

[Dumesnil, 1968, p. LXVIII].

Но не все так просто, как хотелось бы. Дело в том, что Г. Флобер оставил не один, а целых три различных плана. Хотя в Ри и вправду был постоялый двор «Золотой лев» (une auberge du Lion d’or), это ни о чем еще не говорит, так как гостиницы с таким названием встречались повсеместно.

Bот почему госпожа Гото-Мерш (Mme Gothot-Mersch) с большей осторожностью подходит к вопросу поиска реальных прототипов, учитывая все возможные нюансы изменений: «Yonville ne sera ni la transposition littéraire du village de Ry – où avaient vécu les Delamare – ni celle de la petite ville de Forges- les-Eaux, comme le voudrait M. René Herval. C’est un lieu inventé pour les besoins de l’histoire d’Emma, et au fur et à mesure de ses besoins. Au point que l’on voit Flaubert le présenter tantôt comme un «gros bourg» lorsqu’il s’agit d’expliquer pourquoi Emma le préfère à Tostes, tantôt comme un village et même un «pauvre village», lorsque la jeune femme y languit d’ennui» [Gothot-Mersch, 1980, pp. XXXIV

– XXXV].

Замечательно то, что в романе Г. Флобера читатель невольно разделяет точку зрения главной героини; места действия, равно как и события, предстают исключительно в ее постоянно изменяющемся восприятии, отчего и сами они представляются по-разному на протяжении всего повествования.

И еще один момент старается подчеркнуть Г. Флобер: это полное отсутствие взаимопонимания (и невозможность такового) между Эммой и другими жителями Ионвиля. Наиболее ярко это показано в сцене разговора героини с аббатом. Ее обращение к духовнику и неспособность последнего дать утешение ее душе глубоко трагичны. Тем не менее, чувствуется и некая насмешка автора над переживаниями своей героини, и слова персонажа кюре, в некотором смыс-

111

ле, справедливы: подобные страдания, по крайней мере, на первый взгляд, - болезнь исключительно богатых и праздных женщин.

3.4. Характеристика персонажей

Шарль Бовари. Возможно, именно под этой маской осмеянного и обманутого мужа, который, кажется, обречен быть смешным еще задолго до измены жены (вспомним сцену его поступления в колледж, когда учитель в виде наказания заставляет новичка просклонять вслух по падежам латинское «ridiculus sum»), скрывается самый интересный образ романа, чьи жизнь и судьба наиболее способны тронуть читателя.

Шарль – человек «неблагородного» происхождения, обладатель заурядного мещанского имени (prénom bourgeois) и «неблагозвучной» фамилии (произошедшей от крестьянского слова «boeuf, bovin»), что и вменяется ему в вину Эммой. Сам по себе человек не уверенный в своих силах и способностях, с юных лет Шарль только и делает, что принижает свои достоинства, не просто скрывая их от окружающих, но и словно не подозревая о наличии у себя таковых. Его самоуничижение порой доходит до предела, когда он не в состоянии выговорить собственное имя:

―- Levez-vous, reprit le professeur, et dites-moi votre nom.

Le nouveau articula, d’une voix bredouillante, un nom inintelligible. - Répétez!..

Le nouveau, prenant alors une résolution extrême, ouvrit une bouche démesurée et lança à pleins poumons, comme pour appeler quelqu’un, ce mot: Charbovari.

Ce fut un vacarme qui s’élança d’un bond, monta en crescendo, avec des éclats de voix aigus (on hurlait, on aboyait, on trépignait, on répétait: Charbovari! Charbovari!)…‖ [Flaubert, 1983, р. 36-37].

Однако именно господин Бовари является наиболее неоднозначным и противоречивым персонажем романа, зачастую превосходя в этом свою супругу.

Что касается имени данного героя, то с его помощью осуществляется как прямая характеристика (банальность, типичность, посредственность), так и характеристика «от обратного» (наличие незаурядных черт под оболочкой з а- урядности). Одним словом, имя, претендующее на реальность, создает реальный образ.

Если изучать черновики и многочисленные исправления Г. Флобера, действительно может создаться впечатление, что роль данного персонажа постоянно преуменьшается из-за необходимости подчеркнуть важность образа Эммы, и лишь ее одной. Этим и объясняется тот факт, что в рукописи Шарлю уделяется больше внимания, чем в окончательном варианте текста. Показательным является и то, что автор лишает своего героя многих внутренних монологов, запланированных вначале.

Несомненно также и то, что всем известное отождествление автора с персонажем мадам Бовари, столь часто подчеркиваемое им самим, верно и для

112

мсье Бовари. Воспоминания Г. Флобера о своей учебе в колледже во многом схожи с тем, что пережил Шарль (тогда как события в жизни Эммы автору приходится сочинять).

Шарль Бовари был студентом, как и сам Г. Флобер; привязанность Шарля к его властолюбивой матери, весьма возможно, в точности отражает отношение писателя к собственной матери. Наконец, Шарль, воспитывающий дочь после смерти Эммы, испытывает к ней ту же нежность, что и Г. Флобер к своей племяннице, дочери умершей сестры Каролины. Однажды даже, присутствуя на похоронах жены друга, писатель пытается представить себя на месте вдовца, как если бы он лишился своей возлюбленной Луизы Коле, и одновременно думает о чувствах своего героя Шарля в подобной ситуации. Очевидно, таким образом Г. Флобер намеревался вызвать сочувствие читателей к несчастной судьбе скорбящего вдовца. Вряд ли сцена агонии мадам Бовари, подобно описанию трагической гибели Виржинии (Virginie), способна довести до слез, но «судьба мужа одной вызовет больше жалости, чем скорбь возлюбленного другой» / «l’on pleurera plus sur le mari de l’une, que sur l’amant de l’autre» [Gothot-Mersch,

1980, р. 433]. И возле гроба жены Шарль испытывает ужас неотвратимого, во з- можно, подобно тому, что чувствовал сам Г. Флобер при виде своей умершей сестры.

В конечном варианте романа весьма ощутимой остается важность образа Шарля, особенно в начале и в конце романа, то есть в те моменты, когда реальное присутствие Эммы еще и уже не заметно.

С первых глав даже могло бы показаться, что это история Шарля. Все события и персонажи предстают перед читателем в видении Шарля, и даже Эмма появляется в романе благодаря тому, что ее заметил Шарль. И лишь тогда, когда Эмма становится женой и полноправной хозяйкой в до ме Шарля, точки зрения меняются, и перед нами уже роман не о мсье Бовари, а о его жене. В последних главах книги, после смерти Эммы, образ Шарля приобретает неожиданную важность: как ни парадоксально, но он оказывается единственным мужчиной, действительно достойным любви Эммы.

«Pour lui plaire, comme si elle vivait encore, il adopta ses prédilections, ses idées; il s’acheta des bottes vernies, il prit l’usage des cravates blanches. Il mettait du cosmétique à ses moustaches, il souscrivit comme elle des billets à ordre. Elle le corrompait par-delà le tombeau» [Flaubert, 1983, р. 375-376].

О значительности персонажа в начале и в конце романа свидетельствует данное ему право на мечты. Подобно Эмме, он мечтает, стоя у окна:

«Il se leva pour aller boire à son pot à l’eau et il ouvrit la fenêtre; le ciel était couvert d’étoiles, un vent chaud passait, au loin des chiens aboyaient. Il tourna la tête du côté des Bertaux» [Flaubert, 1983, р. 56].

Еще будучи студентом-медиком, Шарль уже имел привычку мечтать у распахнутого окна, но взору его представала всего лишь та крошечная часть Руана, походившая на «маленькую неприглядную Венецию» («une ignoble petite Venise») [Flaubert, 1983, р. 42]. В конце романа отводится еще больше места для

113

душевных излияний героя, что выражается в предоставлении ему права на ряд обширных внутренних монологов.

Несомненно, во всей фигуре Бовари чувствуется некоторое сходство с персонажами Ф.М. Достоевского: он есть классическое воплощение «обыкновенного мужа». Но этот неприглядный образ недалекого деревенского доктора и обманутого супруга приобретает у Г. Флобера неожиданные черты, поражая своей глубиной и силой чувства. Его любовь к жене приобретает потрясающий размах:

«On avait dû, pensait-il, l’adorer. Tous les hommes, à coup sûr, l’avait convoitée. Elle lui en parut plus belle; et il en conçut un désir permanent, furieux, qui enflamait son désespoir et qui n’avait point de limites, parce qu’il était maintenant irréalisable» [Flaubert, 1983, р. 375].

Сцена воистину в стиле Ф.М. Достоевского (чье восхищение Г. Флобером общеизвестно) – это, пожалуй, та, когда Шарль Бовари соглашается распить с Родольфом бутылку пива в кабачке:

«Accoudé en face de lui, il [Rodolphe] mâchait son cigare tout en causant, et Charles se perdait en rêveries devant cette figure qu’elle avait aimée. Il lui semblait revoir quelque chose d’elle. C’était un émerveillement. Il aurait voulu être cet homme» [Flaubert, 1983, р. 381].

Впрочем, никто вовсе не пытается представить Шарля Бовари как персонаж, созданный под влиянием Ф.М. Достоевского (ибо вопрос о влиянии и взаимовлиянии этих двух писателей может стать темой отдельного исследования). Однако немаловажно подчеркнуть тот факт, что в работе над образом Бовари Г. Флоберу как бы приходилось идти сразу двумя довольно разными путями. С одной стороны, автор стремится представить свой персонаж как можно более вульгарным и банальным, чтобы он в самой своей обыденности и неприглядности стал типичным. С другой стороны, будь то случайно или умышленно, созданный образ наделяется исключительными чертами характера и способностями души, что и мешает воспринимать его как типичный. И именно благодаря слиянию этих двух противоречивых тенденций воедино рождается неповторимый литературный герой, характер сложный и многогранный, не укладывающийся в узкие рамки понятия «художественный образ», но, кажется, взятый из реальной жизни.

Леон Дюпюи. Вначале Г. Флобер, должно быть, столкнулся с трудностями в создании различий между Леоном и господином Бовари: они любят одинаково, они оба посредственности [Gothot-Mersch, 1980, p. 238].

Даже если, в конечном итоге, Эмме суждено понять, что ее любовник ничем не отличается от мужа, все равно было необходимо, для большего правд о- подобия, чтобы, по крайней мере, на первых порах эти два мужчины казались разными.

В переписке Г. Флобера с Л. Буйе (L. Bouilhet) часто упоминается о необходимости различия персонажей. И Г. Флоберу приходится подчеркнуть при-

114

земленность характера Бовари и романтичность – черту отнюдь не менее посредственную – образа Леона. Однако создается впечатление, как для Шарля, так и для Леона, будто автору нужно сдерживать себя, чтобы не придать излишней выразительности образу.

Леон вовсе не должен был выглядеть столь же привлекательно , как Фредерик Моро (Frédéric Moreau), герой «Воспитания чувств». У Г. Флобера Леон как бы олицетворяет ничтожность романтических мечтаний, и вдобавок еще в более низкой, заурядной форме, чем Эмма. Ведь если Эмме нельзя отказать в том, что она все-таки обладает некой силой характера, то Леон, полностью лишенный каких-либо достоинств, оказывается способен лишь на полное и безмолвное подчинение:

«Il ne discutait pas ses idées; il acceptait tous ses goûts; il devenait sa maîtresse plutôt qu’elle n’était la sienne» [Flaubert, 1983, р. 313].

Приведенная выше цитата служит лишним подтверждением некой «мужественности» («la virilité»), присущей Эмме, и той странной, почти женской, слабости Леона.

Хотя, возможно, слабость и покорность в характере данного персонажа – результат даже не «женственности», но лакейской покорности, ведь недаром в черновиках Г. Флобера первоначально ему предназначалось имя Леопольд / Léopolde – слишком неблагородное и лакейское (prénom laquais), которое, дабы не дискредитировать главную героиню, было заменено более благозвучным и нейтральным Леон / Léon.

С точки зрения построения романа образу Леона отведена важная роль. Известно, что в произведении Г. Флобера первостепенную значимость имеет явление «удвоения» («le phénomène de duplication»): «Charles a deux mariages, le couple Bovary habite deux villages successifs, il y a deux épisodes avec Léon, tous les espaces narratifs sont séparés en deux» [Neefs, 1972, p. 80].

Но следует заметить, что два эпизода с присутствием Леона в романе вовсе не одинаковы. Г. Флобер, желая подчеркнуть их различие, настаивает на том, что первый из них относится к чисто платоническим отношениям. Таким образом, одновременно показаны развитие действия и мировоззрения героини: она больше не испытывает угрызений совести из-за своей преступной страсти к Леону; женщина, жившая мечтами о романтической любви, становится падшей. И по мере того, как нарастают необузданные желания Эммы, все заметней становится слабость характера Леона.

Родольф Буланже. Интересно положение персонажа в структуре повествования: он является как бы центральной фигурой. Это объясняется тем, что вся жизненная история Эммы, в конечном итоге, складывается из следующей последовательности имен: Шарль, Родольф, Леон, и снова Шарль – в сценах агонии и смерти героини, в то время как и Леон и Родольф оба спят спокойным сном.

115

Пожалуй, вся восточная литература проникнута этим основополагающим, переходящим из уст в уста сюжетом, коим является библейское повествование о жизни и смерти Христа. Леон и Родольф спят, когда Эмма испытывает предсмертные муки, подобно Ученикам Иисуса в Гефсиманском саду.

Что представляет собой Родольф, этот обладатель классического имени романтического героя-любовника? Автор дает ему не слишком много характеристик, отражая лишь главное в его облике:

«M. Rodolphe Boulanger avait trente-quatre ans; il était de tempérament brutal et d’intelligence perspicace, ayant d’ailleurs beaucoup fréquenté les femmes, il s’y connaissait bien» [Flaubert, 1983, р. 164].

Этот коварный соблазнитель, возможно, имел реальный прототип в лице Луи Кампьона (Louis Campion): «Ruiné par le jeu et les «créatures», il tenta de refaire sa fortune en Amérique, revint en France et se tua, en plein boulevard, d’un coup de pistolet en 1852» [Dumesnil, 1968, p. LXIV].

Но совершенно очевидно, что Г. Флобер, создавая образ Родольфа (равно как и образы других персонажей), использовал воспоминания и особенно воо б- ражение. Возлюбленные Луизы Прадье (Louise Pradier), любовник женщины, отравившейся из-за разрыва, о котором тот сообщает ей в письме, - словом, множество литературных примеров, начиная с персонажа де Вальмона из «Опасных связей» и заканчивая образом Дон Жуана, должно быть, способствовали созданию характера героя.

Но если принять Родольфа за очередное литературное воплощение Дон Жуана, надо признать, что он является весьма посредственным его представителем. Его жажда потрясений и перемен выражается исключительно на словах. Eго всегда останавливает мелочная боязнь «ненужной привязанности» (« une peur bourgeoise du collage») и расходов, непредвиденных обстоятельств и возможных неприятных последствий:

«Et, aussitôt, la beauté d’Emma, avec tous les plaisirs de cet amour, lui réapparurent. D’abord il s’attendrit, puis il se révolta contre elle.

-Car enfin, exclamait-il en gesticulant, je ne peux pas m’expatrier, avoir la charge d’une enfant.

Il se disait ces choses pour s’affermir davantage.

-Et, d’ailleurs, les embarras, la dépense... Ah! Non, non, mille fois non! Cela

eût été trop bête!» [Flaubert, 1983, р. 233].

Таким образом, можно смело предположить, что в предпринятой Г. Флобером попытке осмеяния закоренелых романтических представлений, коей и является его роман «Госпожа Бовари», автор пытается также разрушить бытующие мифы о благородном образе Дон Жуана, столь прочно укоренившиеся в воображении и даже породившие немало истинных шедевров. Его «Р о- дольф» - пародия на романтического «рокового соблазнителя», еще более ощутимая также оттого, что за «благородным» именем романтического героя скрывается лишь недалекий провинциальный волокита.

116

Незатейливого «искусства обольщения» Родольфа, этого провинциального Дон Жуана с его набором глупых и банальных слов и ничего не значащих избитых фраз, вполне хватает на то, чтобы соблазнить доверчивую, порой, до наивности женщину – и то лишь потому, что она жаждет любви.

3.5. О значимости романа Г. Флобера «Воспитание чувств»

«Воспитание чувств» принято считать вторым (после «Госпожи Бовари») социальным романом Г. Флобера на современную тему. При жизни автора эта книга была понята лишь немногими, так как ее затмила популярность «Госпожи Бовари». Однако с течением времени неоспоримые художественные достоинства данного произведения стали вырисовываться все четче и яснее. Так, к настоящему моменту «Воспитание чувств» Г. Флобера предстает как один из наиболее значительных французских социальных романов XIX века, предвосхитивших многие черты искусства XX столетия. В наши дни некоторые французские историки литературы нередко даже называют Г. Флобера «авто ром «Воспитания чувств».

Сам Г. Флобер определил это произведение как «роман о современных нравах, действие которого происходит в Париже» - в противоположность роману «Госпожа Бовари», имевшему подзаголовок «Провинциальные нравы».

«Воспитание чувств» - это, прежде всего, «роман о любви, страсти, но страсти такой, какой она может быть в наше время – бездеятельной». И в то же время, это роман исторический, социальный, местами переходящий в антибуржуазный памфлет. Наконец, здесь отразились и воспоминания юности Г. Флобера: в основе любовной линии лежит автобиографический эпизод, и героиня, госпожа Арну, даже по внешности имеет реальный прототип. По выражению самого автора, в «Воспитании чувств» он пытался «вместить океан в графин».

Однако при всем при этом характеры героев столь заурядны, чувства вялы, отношения неопределенны, а среда, в которой они действуют, по словам самого Г. Флобера, «такая насыщенная и кипучая, что они рискуют раствориться в ней чуть ли не на каждой странице», так что писатель «вынужден оттеснять на второй план как раз самые интересные вещи». В письмах к друзьям Г. Флобер неоднократно выражал сомнения: «Представляют ли интерес такие вялые характеры? Не порочен ли сам замысел романа?» - но от правды жизни отступить он не мог. «По-моему, задуманный мной сюжет глубоко правдив, - писал автор, - но, однако, по этой причине он, вероятно, мало занимателен. Не хватает событий, драмы».

Действительно, новый роман Г. Флобера ломал привычные литературные стереотипы. Читатели не находили в нем ни увлекательной интриги, ни динамичной фабулы, ни драматических эффектов. Вместо всего этого – ряд сцен обыденной жизни, слабо связанных между собой эпизодов, логически не вытекающих один из другого. Создается ложное впечатление о том, что роман написан безо всякого плана, что это импровизация, подражающая прихотливому ходу самой жизни. Совершенно невозможно предсказать, что произойдет на

117

другой странице, да и сами персонажи часто не знают, как они поступят через день или через час.

К тому же, в «Воспитании чувств», как и в «Госпоже Бовари», нет ни одного исключительного или, по крайней мере, действительно крупного характера – все они, по наблюдению еще одного из первых критиков, «сведены к но р- мальному человеческому росту».

Стержнем сюжета романа «Воспитание чувств» служит история жизни Фредерика Моро – еще одна «История молодого человека», каких уже немало было во французской литературе. Так, например, становление личности, фо р- мирование характера, которое выливается в «утрату иллюзий» под ударами жизненного опыта, - одна из сквозных тем «Человеческой комедии» О. де Бальзака. Хотя Г. Флобер откровенно подхватывает сложившуюся традицию, он дает уже известной теме свое оригинальное истолкование.

Герой Г. Флобера Фредерик Моро – дитя нового времени, который и похож и не похож на своих литературных предшественников. В начале романа «молодой человек с длинными волосами» и альбомом под мышкой тоже о т- правляется из провинции в Париж, полный надежд покорить и «завоевать» сей мистический город, рисуя свое будущее по прочитанным книгам. Он мечтает о жизни в столичных мансардах в кругу артистической богемы, о «любви принцесс в атласных будуарах», о «шумных оргиях со знаменитыми куртизанками», обдумывает «план драмы, сюжет для картины», «декламируя про себя меланхолические стихи». Великая страсть к г-же Арну вспыхивает в нем мгновенно, потому что она кажется ему похожей на романтических героинь, являясь ему, «точно видение», на палубе парохода в ореоле экзотики: смуглая кожа, няньканегритянка вызывают у него мысли об андалузках, креолках, Маркизовых островах…

Но дальше начинаются различия. В «Воспитании чувств» просвечивает не только преемственная связь, но и скрытая полемика с О. де Бальзаком. С тонкой иронией Г. Флобер показывает, что Фредерик далеко не исключительная личность (хотя сам он не в состоянии отдавать себе в этом отчет) и так же отличается от взятых им за образец книжных героев, как реальная жизнь отличается от жизни, описанной в романах.

Г. Флобер дает понять, что Фредерик отмечен самой заурядностью своего времени, поэтому у него и не происходит такого драматического, острого столкновения с действительностью, как это было у романтических героев и у молодых честолюбцев О. де Бальзака. Да и Париж «Воспитания чувств» - это отнюдь не тот «город тысячи и одной ночи», «средоточие умов и талантов», «место дьявольского переплетения личных интересов», коим он выглядел в «Человеческой комедии». И в столице царят те же пошлость и скука, что и в провинции, столь беспощадно обрисованной в «Госпоже Бовари». И если там было «застойное болото», то здесь – мелочная суета, лишенная общего смысла и внутренней связи. Перед взором читателя мелькают гротескные фигуры дельцов, карьеристов, никчемных прожигателей жизни, подобно хороводу масок на

118

убогом костюмированном балу у Розанетты. Искусство представлено торговцем картин Арну, бездарным живописцем Пелереном, бесталанным актером Дельмаром, циничным кропателем бульварных пьесок Юсонэ. «Умы» - это псевдомыслители и политические демагоги, пьяница и болтун Режембар, узколобый догматик Сенекаль. Высший свет представляют почти карикатурный «молодой патриций» де Сизи, завсегдатаи салона Дамбрезов, где титулованные особы и финансовые воротилы ведут те же ничтожные разговоры о нерадивости прислуги, что и в гостиной Капитанши, а скопище полуобнаженных женщин в вечерних туалетах напоминает бордель.

Заметим, что даже образ главной героини романа не защищен от общего налета обыденности и пошлости: г-жу Арну тоже окружают прозаические заботы, супружеские дрязги, мелочные подробности мещанс кого быта. И только недосказанность, таинственность ее внутреннего мира, недоступного Фредер и- ку и не раскрытого автором, позволяет сохранить некий романтический ореол вокруг этой фигуры.

Наряду с этим отсутствует величие и в описании событий революции, развертывающихся на глазах у Фредерика.

Необходимо подчеркнуть тот факт, что события 1848 года освещаются в романе не только с точки зрения автора, но, скорее, как бы в видении персонажей. И именно в отстраненном видении, ибо частная жизнь флоберовских гер о- ев не связана с историей в единый поток, как это было представлено у О. де Бальзака, но идет параллельно историческим событиям, которые не оказывают непосредственного влияния на их судьбу. Так, к примеру, Фредерик - лишь отстраненный свидетель революции, потому что в первый день он занят несостоявшимся свиданием с г-жой Арну, потом – отношениями с Розанеттой, ухаживаниями за г-жой Дамбрез, мыслями о возможном браке с Луизой Рокк. «Он очень забавлялся», наблюдая уличные сражения, «ему казалось, что он смотрит спектакль»; в июньские дни он осматривал достопримечательности Фонтенбло, государственного переворота почти не заметил, «настолько был поглощен собственными делами». Но, несмотря на подобное противопоставление существования личности с ее внутренней жизнью, влияние эпохи сказывается во всем, задавая тон этому самому существованию.

3.6.Главный образ романа

Всвязи с вышесказанным весьма интересен образ Фредерика Моро в ро-

мане. С одной стороны, Фредерик, подобно большинству молодых литературных героев первой половины XIX века, тоже «утрачивает иллюзии», убеждается в тщетности своих мечтаний о счастье. Но это происходит не только потому, что им противостоит низменная действительность; герой и сам отравлен никчемностью этой действительности, более того – он несет в себе ее черты.

В характере Фредерика заложена ироническая двойственность: его внутренняя жизнь совершенно не соответствует житейскому поведению. В душе он неизменно остается романтиком, сохраняет высокий строй чувств, позволяю-

119

щий ему пронести через всю свою жизнь идеальную любовь к г-же Арну. Однако на практике Фредерик то и дело изменяет этому прекрасному идеалу, погрязает в пошлости мещанского существования и поминутно идет на компр о- миссы с самим собой.

Порой создается впечатление, что Фредерик Моро изначально лишен жизненной энергии, активности, не способен делать усилия, ничего не доводит до конца. Так, его любовь абсолютно бездеятельна, и, единственный из всех персонажей романа, он ничем не занят, не имеет никакой социальной роли, совершенно безвольно отдается течению жизни.

Таким образом, определяющей чертой данного героя представляется так называемое «безграничное малодушие». И действительно, люди и обстоятельства просто-напросто играют Фредериком: художником он собирается стать под влиянием Пелерена, драматургом – по примеру Юсонэ, заняться политикой

– под давлением Делорье, играть на бирже – по настоянию Дамбреза, да и вмешивается в уличные беспорядки он единственно с тем, чтобы не отстать от др у- зей. К тому же, герой Г. Флобера не менее, нежели в делах, безволен в любви: под нажимом матери Фредерик едва не соглашается на брак по расчету, а в объятиях Розанетты рыдает о г-же Арну.

Ироническое отношение Г. Флобера к своему герою выражается и в том, что Фредерик постоянно оказывается в нелепых, почти водевильных ситуациях. Так, например, он дружит с г-ном Арну, домогаясь любви его жены, и даже делит со своим соперником любовницу; одержав победу над г-жой Дамбрез, Фредерику открывается, что он является наследником Мартинона; после с мехотворной дуэли с де Сизи он принимает благодарность, с одной стороны – Арну, с другой – Розанетты, хотя оба не имеют к ней ни малейшего отношения; наконец, решившись жениться на Луизе, неудачливый «жених» видит ее выходящей из церкви после венчания, под руку с Делорье.

Однако невозможно не заметить и то, что авторская ирония окрашена с о- чувствием, ибо Фредерик одновременно и дитя, и жертва своего времени. Практически полностью утеряв способность действовать, герой, тем не менее, сохранил способность страдать, и именно его душевное страдание – признак духовности – все же возвышает его над окружающими его холодными и расчетливыми буржуа, дельцами от торговли или искусства, не ведающими душевных проблем и расходующими энергию исключительно на личные, эгоистические цели.

Однако Фредерик Моро вовсе не чужд родства и с низменным миром расчетливых действий и страстей. В романе это подчеркивается и оттеняется удивительно живой фигурой г-на Арну, который, на первый взгляд, выступает как противоположность Фредерика, а скорее, как пародия на него. Автор довольно недвусмысленно дает понять, что суетливая активность Арну не менее бесплодна, нежели пассивность Фредерика, а его наивная безнравственность как бы высвечивает бесконечные сделки с совестью, на которые из слабости идет главный герой. И недаром жизнь обоих персонажей столь тесно перепле-

120