книги из ГПНТБ / Копелевич, Ю. Х. Возникновение научных академий. Середина XVII - середина XVIII в

И. Ньютон.

C портрета Г. Кнеллера.

так как такое образование во Франции было доступно почти исключительно аристократам.

В протоколе первого заседания 22 декабря 1666 г. за­ писано решение впредь собираться два раза в неделю — по средам заниматься математикой, по субботам — физи­ кой, «но поскольку между этими двумя науками суще­ ствует связь, то постановили, чтобы компания не делилась

ичтобы все присутствовали на ассамблеях в указанные дни» [96, с. 8—9]. Собрания проходили в библиотеке ко­ роля. «Опыты, — пишет Ж. Бертран [96, с. 5—6], — зара­ нее выбранные и обсужденные, должны были делаться со­ вместно в лаборатории, примыкающей к королевской биб­ лиотеке, где проходили собрания». Король объявил себя протектором Академии и приказал отчеканить медаль со своим профилем и легендой: «Королевская академия наук учреждена во имя исследования природы и усовершен­ ствования искусств 1666».3*7Эта медаль с профилем короля

иизображением Минервы — выразительная символизация двойственной сущности Академии как учреждения науч­ ного и королевского.

Лица, принятые в число академиков, получали жало­

ванье. Кроме штатных академиков, избирались нештат­ ные, отечественные и иностранные, а при академиках могли быть ученики — элевы. Но статус всех этих катего­ рий не был четко определен до принятия Устава 1699 г.

В Парижской академии не было должности куратора экспериментов и вообще не существовало такой практики, чтобы один из академиков ведал научными инструмен­ тами и подготовкой всех опытов, как это было принято в Лондонском королевском обществе. Опыты и инстру­ менты готовили адъюнкты, видимо, каждый по указанию своего «патрона». В литературе по истории Академии высказывается мнение, что причина здесь простая — во Франции не нашлось второго Роберта Гука. Очевидно,

фоль [209, V. I, с. 61] считает, что в названии Парижской акаде­ мии и в ее структуре впервые появляется понятие «sciences» как единение физико-математических и естественных наук, в то время как в Лондонском королевском обществе они получали еще натур­ философское толкование.

отводилось ему в Лондонском обществе в ранние его годы, а продвинувшаяся дифференциация наук затрудняла воз­ можность для одного лица ведать всеми опытами. Каж­ дый ученый ставил опыты со своими помощниками, остальные же академики не были равноправными участ­ никами как в Лондоне, а лишь судьями и консуль­ тантами.

Необходимо учитывать также, что парижские акаде­ мики, в отличие от «основателей» Лондонского общества, не были противниками обобщающей спекулятивной теории. Хотя впоследствии Фонтенель писал, что академики стремились не допускать господства какой-либо системы, исключающей другие, и всегда иметь двери открытыми для истины [137, с. 27], однако в большинстве своем они были, с теми или иными вариациями, убежденные карте­ зианцы. Это определяло в известной мере их критическое отношение к экспериментальному методу как господ­ ствующему методу науки. Так, например, философ-карте­ зианец Мальбранш в книге «Поиски истины» (1674) на­ падает на увлечение курьезными и «полезными» опытами, критикует небрежность и неточность многих наблюдений, склонность делать слишком поспешные и широкие вы­ воды из единичных фактов [208, с. 221].

За 33 года, прошедших от основания Академии до принятия ее первого регламента, состав академиков почти полностью обновился. Из 21 академика, которые значи­ лись в первом списке, до нового столетия дожили лишь двое — математик и казначей Академии Антуан Купле и ее постоянный секретарь Жан Батист Дюамель. За эти же годы вновь были избраны 41 академик. Самым значитель­ ным приобретением для Академии этого периода было, бесспорно, приглашение в 1669 г. из Италии Джованни Доминико Кассини, который взял па себя руководство не­ давно построенной обсерваторией и возглавлял все астро­ номические работы в Париже в течение более 40 лет. Обсерватория стала центром не только этих работ, по вообще всей жизни Академии. В 1672 г. Пикар приобрел в Дании рукописные наблюдения Tnxo Браге. Возвра­ щаясь в Париж, он привез с собой молодого астронома Оле Рёмера, который стал ближайшим помощником Кас­ сини. Позднее, в 1694 г., в число академиков были при­ няты семнадцатилетний сын Кассини Жак, а также его племянник Джакомо Филиппо Маральди. Вместе с фран­

98

имела, и книга Дюамеля в какой-то мере восполпяла и этот недостаток. Дюамель пишет, что он дает лишь крат­ кие извелечения о работах, так как публика неохотно чи­ тает длинные комментарии [128, с. 10].

Воздав во вступительной части хвалу Фрэнсису Бэ­ кону, «начертавшему план обновления естественных наук» посредством наблюдений, а также первым французским проповедникам экспериментальной философии, Дюамель переходит к последовательному рассказу обо всех важных событиях в жизни Академии, об опытах и докладах в ака­ демическом собрании. Читая о парижских опытах по фи­ зике, химии и биологии, в особенности в первые годы, мы можем заметить много общего с Лондонским королевским обществом. Здесь изучают явление замораживания, увели­ чения веса тел при обжиге, повторяют бойлевы опыты по кристаллизации солеи [128, с. 14, 19], Гюйгенс ставит опыты с пневматическим насосом Герике п Бойля по на­ блюдению физических явлений в вакууме [128, с. 36], вместе с Папэном и позднее с Лагиром продолжает английские опыты по определению веса и упругости воз­ духа [128, с. 62, 394, 396],6 Гюйгенс и Мариотт исследуют движущую силу воздуха и воды [128, с. 52, 53]. Интен­ сивно анатомируют различных животных и ведут подго-- товку большого описательного издания «Естественной ис­ тории» 7 [128, с. 71—94]. Испытывают действие перели­ вания крови її различных инъекций в сосуды [128, с. 20— 21, 94]. Притом Перро выступает против таких перелива-

6 Одной из иллюстраций такого параллельного хода исследо­ ваний в обеих академиях может служить открытие Бойлем и Мариоттом закона зависимости между объемом воздуха и его давлением.

7 Это издание, по мнению Дюамеля [128, с. 124], должно быть особенно ценно тем, что оно основывается не на наблюдении одного человека, который иногда видит не столько самые вещи, сколько свои собственные выдумки, а передает увиденное глазами многих. А когда многие наблюдают вместе, они меньше гоняются за сенсационными новинками, ибо слава открытия делится между всеми. Такой обобщающий труд, однако, создан не был. По поводу

что Перро при этом интересовался не только строением органов, но и их функциями, механизмом их действия. В ботанике он

также ставил на обсуждение философские вопросы рождения и развития растений.

100

ний, но Дюамель защищает их, ссылаясь на удачные примеры в Англии.

В 1669 г. в Парижской академии разгорелся спор о причине тяжести. Роберваль стоял на том, что причина тяжести неизвестна, но, вероятно, она заключена во внут­ реннем свойстве тел. Френикль толковал тяжесть как «ес­ тественную силу сохранения», Гюйгенс защищал карте­ зианское толкование тяжести [128, с. 85—93].8 В следую­ щем году здесь развернулась дискуссия о причине упру­ гости [128, с, 104]. Некоторые области исследований, на­ сколько об этом можно судить по лондонским Протоко­ лам и по «Истории» Дюамеля, получили свое специфиче­ ское развитие именно в Парижской академии, вероятно, потому, что требовали длительных и систематических на­ блюдений, более доступных парижским штатным академи­ кам, чем лондонским ученым-любителям. Сюда можно от­ нести прежде всего те работы, которые лежат у самых истоков органической химии и физиологии растений. Перро и Мариотт много лет кропотливо изучают про­ дукты сгорания растений,9 наблюдают под микроскопом структуру растений и пути движения питательных соков, производят анализы состава растительного вещества [128, с. 64, 95, 150, 166]. В 90-е годы, после смерти Ма­ риотта и Перро, исследования питания растений продол­ жал Лагир [128, с. 280, 315]. C приходом в Академию Турнефора (1694 г.) начинается большой труд по описа­ нию и классификации растений [128, с. 345, 361]. Что ка­ сается изучения лекарственных растений, то Академия, видимо, сознавала неудовлетворительность того эмпири­ ческого уровня, на котором находилась эта дисциплина. Дюамель по поводу этих растений пишет: «Их нелегко изучать по одним только действиям, если не будет до­ статочно исследована сама материя, на которую они дей­ ствуют, т. е. человеческое тело, его естественное строение и природа болезней. А поскольку область эта пока еще

чает, что этот кропотливый многолетний труд быд малоэффек­ тивен.

101

Те же причины, которые способствовали ведению в Па­ риже систематических биологических исследований, в со­ четании с устойчивым государственным финансированием позволили Парижской академии вести астрономические работы в гораздо более широком объеме, чем это было в Лондонском королевском обществе. Гринвичская обсер­ ватория была построена лишь через 15 лет после основа­ ния Общества и являлась королевским учреждением, в те­ чение первых десятилетий совершенно независимым от Общества. В Париже едва ли не первой заботой Академии после ее создания была постройка обсерватории. Уже в 1667 г. было выбрано место для нее и заложен фунда­ мент.1011В 1668 г. по призыву Дж. Д. Кассини парижские астрономы наблюдали затмение спутников Юпитера. C пе­ реездом Кассини в Париж такие наблюдения расшири­ лись. Он наметил большую программу наблюдений по оп­ ределению апогея планет, их эксцентриситетов и анома­ лий. Позднее, заметив пятна на Марсе, он определил период его вращения. В 1670—1671 гг. в практику наблю­ дений входят Гюйгепсовы маятниковые часы. Дюамель

Чтобы собрать как можно больше наблюдений из разных мест, он посетил в 1671 г. Амстердам, Гаагу, Ураниборг. В это же время по поручению Парижской академии ве­ лись астрономические наблюдения в Америке [128, с. 109—118]. В 1681—1682 гг. Людовик XIV дважды по­ сетил Обсерваторию. В эти годы Кольбер неоднократно обсуждал с академиками возможность создания генераль­ ной карты страны. Пикар предложил не составлять карт отдельных провинций, а провести сплошную триангуляци­ онную съемку [128, с. 214]. Во время посещения Обсер­ ватории английским королем Яковом II в 1690 г. главной

10 В честь этого события была выбита медаль со словами: «Sic itur ad astra» (так идут к звездам).

11 Дюамель называет эти работы ]128, с. 105] «opus Academiae digiium» (труд, достойный Академии).

102

темой беседы было сравнение французских и английских результатов определения длины градуса, чрезвычайно важных для географии и навигации.12 Наблюдения затме­ ний спутников Юпитера, которые Кассини вел в течение многих лет вместе со своими помощниками, привели Оле Рёмера к определению скорости света — открытию, зна­ чение которого для будущего развития науки трудно пе­ реоценить. Об этом Рёмер докладывал в Академии в 1675

и 1678 гг. [128, с. 155, 172].

Дюамель вспоминает слова Бэкона о том, что есть опыты «светоносные» и «прибылепосные» — в астрономии же сочетается свет познания и огромная польза для че­ ловечества [128, с. 109, 190]. Выполняла Академия и чисто «полезные» поручения, например, в 1675—1678 гг. решались гидравлические задачи, связанные с водоснаб­ жением Версаля. В эти же годы по заданию короля ака­ демики начали готовить большой сводный труд о маши­ нах [128, с. 156, 158, 176].

Однако можно заметить, что книга Дюамеля в срав­ нении, например, с первой «Историей Лондонского коро­ левского общества», написанной Спратом, гораздо сдер­ жаннее в ожиданиях непосредственной пользы от науки. Видимо, за истекшие между ними более чем 30 лет путь, пройденный европейской наукой, позволил более зрело судить о том, чего можно ждать от науки сегодня, и чего — лишь в близком пли более далеком будущем. А. Джордж в статье «Генезис Академии наук» [142, с. 400] говорит, что само создание Академии было актом признания ог­ ромного значения науки в повседневной жизни. Но под­ черкивание мотива пользы обернулось против Академии. Уже в 1668 г. один из парижских корреспондентов Оль­ денбурга пишет в Лондон, что Парижская академия пока

навигации, проходит красной нитью в статье Кассини в большом сборнике наблюдений, изданном в 1693 г. [111]. Во время беседы с Яковом II парижские астрономы оспаривали гипотезу Ньютона о сплющенной форме Земли [96, с. 37, 38]. На карте Франции, изданной в 1693 г., — позднее ее называли «картой Академии», — были исправлены ошибки прежних карт, доходившие до 3°. В результате западные оконечности страны сдвинулись на восток, и Людовик XIV сетовал, что «господа академики» похитили кусок его государства [209, т. I, с. 243].

103

полезные открытия делаются во сне [106, с. 158]. Преем­ ник Кольбера (скончавшегося в 1684 г.) Лувуа пошел еще дальше своего предшественника в стремлении при­ дать Академии чисто утилитарные функции. По его ука­ занию Академия должна была воздерживаться от заня­ тий, служащих «чистому любопытству» или «забавам химиков». К Академии был приставлен специальный «ко­ миссар», который следил за выполнением этого указания. По мнепию историков академии, эта политика и отсут­

[96, с. 40; 159, с. 73]. Р. Хан, однако, считает, что дело здесь вовсе не в недостатках руководства, а скорее в по­ следствиях отмены Нантского эдикта, войнах и изоляции Франции, и что этот период едва ли правильно называть временем упадка Академии, так как именно за эти годы кольберовское получастное научное общество преврати­ лось в государственного арбитра научной и технической деятельности [147, с. 19—21]. Попытки академиков на первых порах воздерживаться от публикаций своих от­ крытий, что соответствовало устремлению Кольбера как можно дольше сохранять плоды работы Академии для од­ ной только Франции, уже вскоре обнаружили свою не­ состоятельность.13 Тяга к обмену достижениями и идеями, органически присущая процессу развития науки, не да­ вала возможности значительно использовать результаты деятельности Академии в соперничестве Франции со своими соседями.

После отмены Людовиком XIV Нантского эдикта Гюй­ генс как протестант вынужден был покинуть Францию. Религиозные преследования заставили его помощника Папэна переехать в Англию. Вслед за Гюйгенсом вер­ нулся па родину в Данию и Рёмер. Это были чувствитель­ ные потери для Академии, отразившиеся на всей ее науч­

с. 24] писал, что первые парижские академики, принимая реше­ ние воздерживаться от публикаций своих открытий, опасались иностранцев, которые могут подхватить идею с полуслова и ис­ пользовать ее в своих целях. Они вспоминали при этом пример Галилея, который воспользовался незрелым открытием, появив­ шимся у голландцев, и создал свой телескоп. ,

104

тома в год, то протокольные записи за годы 1688—1691 умещаются в один том. Академики Кассини, Лопиталь, Вариньон и другие печатали много отдельных сочинений, но академия с трудом заполняла время своих собраний. В сокращении активности академического собрания, воз­ можно, сказался и некоторый сдвиг в отношении к кол­ лективности творчества. В первые годы Академия как бы целиком поглощала индивидуальность своих членов и вы­ ступала как единое целое. При подготовке первых публи­ каций парижские академики обсуждали вопрос, нужно ли вообще упоминать имена тех, кто сделал то или иное от­ крытие, и единодушно решили, что не нужно — прецеден­ том тому была Академия дель Чименто (правда, в Па­ риже это решение очень скоро стало нарушаться). Во вся­ ком случае, в изданиях подчеркивался коллективный ха­ рактер работы. Например, в предисловии к серии статей по истории растений, изданной в 1676 г. [178], говорится: «Эта книга есть сочинение всей Академии. Каждый из тех, кто в ней участвовал, был ее судьей или по крайней

размышлений многих членов собрания». Но уже в 1686 г. в протоколе за 18 августа отмечены специальные меры к тому, чтобы академики в издаваемых ими лично сочи­ нениях не использовали наблюдения и открытия своих коллег. Оставаясь органом коллективным в оценке новых идей и открытий, Академия вынуждена в то же время становиться на защиту прав своих членов на личное твор­ чество и признание его результатов. Чтение сочинения в академическом собрании избавляло его от цензуры, ко­ торая по традиции была юрисдикцией факультета теоло­ гии Сорбонны. Когда член Академии издавал труд, не представленный в собрании, он не ставил титула «акаде­ мик», так как сам этот титул был как бы коллективной гарантией. Эта практика закреплена в § XXX Устава.

Устав Академии, подписанный королем 26 января 1699 г., был первым официальным документом, регламен­ тирующим все стороны ее деятельности.14 В нем преду­

14 Полный текст устава помещен в сочинении Фонтенеля «История обновления Королевской академии наук в 1699 г.» [136, с. 4—25; см. также 174, с. 18—24]. От Фонтенеля мы узнаем, что Устав подготовлялся в большой тайне, без участия академи­ ков. Составили его государственный секретарь канцлер Поншар-

105