Тема 15. Проблема смысла человеческой жизни. Ценности «свободы для…»

Культурно-исторический подход к ценностям «свободы для…». Представления о совершенном человеке в различных культурах. Философский подход к ценностям «свободы для…». Гедонизм, эвдемонизм, буддизм как смысложизненные ориентации в модусе ценностей обретения: сопоставительный анализ. Философский анализ ценностей «свободы для…» в модусе служения.

Один из основополагающих вопросов человеческого бытия – вопрос о смысле жизни, о смысле своего существования. Рано или поздно практически каждый человек сталкивается с ним. Но чем больше человек погружается в раздумья над этим вопросом, тем в большей степени обнаруживается вся его глубина и сложность.

Вопрос о смысле жизни – это вопрос о финальной ценности жизни, о той конечной цели жизни, в свете которой только и получают ценность конкретные действия человека, его конкретные целедостижения, его попытки обрести и увеличить свою свободу. Вопрос о смысле жизни – это вопрос о ценностях «свободы для…»

Рассмотрение ценностей «свободы для…» можно проводить с двух позиций: культурно-исторической и философской.

При первом подходе мы обращаемся к истории культурных самоопределений человека, чтобы выявить те ценности, которые вдохновляли людей в их земной жизни, которые задавали тип самореализации человека. Подобный подход обнаруживает целый спектр культурно закрепленных идеалов человеческой жизни. Каждый такой идеал предполагает свой образ совершенного человека. История культуры свидетельствует о разнообразии идеалов совершенной жизни: можно выделить героический идеал, идеал святости, идеал служения Отечеству, идеал служителя Муз и др.

Так, например, в ранний период Древней Греции культурно доминирующим был героический идеал. Здесь высшая цель человеческой жизни определялась как достижение неувядаемой Славы, завоеванной ратными подвигами. Короткая жизнь и смерть в бою не страшили героя, сознательно выбирающего для себя путь славы. Типична в этом смысле позиция одного из главных персонажей гомеровского эпоса Ахилла, которому было предсказано еще при рождении, что он проживет короткую, но славную жизнь, если примет участие в походе на Трою, и долгую, но бесславную, если останется дома. Герой, не колеблясь, делает выбор между двумя этими возможностями. Он знает, что его ждет скорая смерть, но это не может удержать его от битвы с троянцами.

Чтобы оценить по достоинству эту готовность Ахилла умереть ради вечной славы, нужно иметь в виду, что представления греков гомеровского времени о загробной жизни были самыми унылыми и безотрадными. Они были уверены, что все смертные без исключения – и храбрецы, и жалкие трусы – попадают после кончины в мрачное царство теней – Аид, откуда никто никогда не возвращался. Для Ахилла, таким образом, на одной чаше весов лежит жестокая смерть в бою и после нее бессчетные годы мучений в Аиде, на другой же – сознание того, что он ничем не запятнал и не опорочил свое славное имя и сделал все, что мог, для того, чтобы слава о нем не умерла в веках.

В более поздний период Древней Греции формируется несколько иной культурный идеал совершенной жизни: идеал служения Родине, полису. В «Истории» Геродота приводится показательный рассказ о встрече афинского законодателя и мудреца Солона с лидийским царем Крезом. На вопрос Креза, кого он считает самым счастливым человеком на свете, Солон, иллюстрируя свой идеал совершенной жизни, отвечает, что таким человеком был в его понимании рядовой афинский гражданин по имени Телл. При жизни он пользовался хотя и умеренным, но достатком, имел прекрасных и благородных сыновей и еще застал родившихся от них внуков. Но главным его достижением и свидетельством его особой удачливости должна быть признана славная смерть в бою за отечество: Телл героически погиб, обратив в бегство врагов, удостоившись торжественного погребения за государственный счет и вечной благодарности своих сограждан.

С развитием христианства появляются существенно иные культурные идеалы совершенной жизни. Определяющим для нового понимания совершенной жизни становится образ Христа, принявшего распятие как искупительную жертву за грехи человеческие. Уподобление Христу формирует идеал святости в христианской культуре. Совершенная жизнь – это жизнь святого, отказывающегося от вовлеченности в земную суету и свободно выбирающего путь подвижничества, путь служения Богу. В согласии со словами Христа о том, что «Царство мое не от мира сего», святой ищет «Царство Божие» не на пути земного благопреуспеяния, но на пути жертвенности, на пути следования главным христианским добродетелям: вере, надежде и любви.

В эпоху Возрождения формируется еще один культурный тип идеала совершенной жизни. Высшей ценностью начинает считаться творческая самореализация человека. Человек по своей природе Творец, и целью жизни он должен поставить проявление своего творческого потенциала, он должен развернуть неисчерпаемое богатство своей натуры, он должен вызывать к жизни новые миры, полные красоты, гармонии, совершенства. Такой культурный идеал нашел воплощение в жизни и творчестве титанов Возрождения: Леонардо да Винчи, Микеланджело, Рафаэля и др.

Все эти идеалы совершенной жизни составляют золотой фонд истории человеческой культуры. Они демонстрируют возможные пути построения человеческой жизни, исходя из принятия той или иной культурно закрепленной ориентации. Выявление и изучение конкретно-исторического воплощения идеалов совершенной жизни и определяют культурно-исторический подход к высшим ценностям человеческого бытия.

Иные задачи ставит перед собой философский анализ финальных ценностей человеческой жизни. Философия пытается рассмотреть вопрос о конечной ценности жизни как теоретическую проблему и, соответственно, дать теоретико-рациональное обоснование того, что должно быть высшей ценностью человеческой жизни, чему, свободно самоопределяясь, должен посвятить свою жизнь человек.

Одна из наиболее ранних философских теорий совершенной жизни оформляется как гедонизм (от греч. hedone – наслаждение). Гедонизм, осуществляя анализ природного устройства человека, подчеркивает, что стремление к получению удовольствия является общим принципом человеческого бытия.

И с этим нельзя не согласиться. Стремление к удовольствию, с одной стороны, и избегание страданий, с другой, глубоко укоренены в человеческой природе. С биологической точки зрения, роль удовольствий и страданий определяется тем, что они выполняют адаптивную функцию: удовольствие стимулирует активность, отвечающую потребностям организма; отсутствие же удовольствия и страдание блокируют действия, опасные для него. С психофизиологической точки зрения, удовольствие как результат удовлетворения потребности важно тем, что его сопровождает уменьшение и угасание внутреннего напряжения (физического и психического), оно способствует восстановлению жизненных функций организма.

Однако особенность гедонизма заключается не просто в признании важности удовольствия для человеческой жизни, гедонизм объявляет о том, что получение удовольствия, стремление к наслаждению являются высшей ценностью человеческой жизни и главным смыслом человеческих действий.

Последовательный гедонизм как теоретическая система наталкивается на следующего рода возражения.

Во-первых, гедонизм оказывается предельно эгоистичным и, по сути дела, антисоциальным началом. Стремление к наслаждению, будучи принимаемо как главная ценность жизни, выводит человека за рамки морали, «наслаждение является благом, даже если оно порождается безобразнейшими вещами» (Аристипп), и коль скоро высшее благо заключается в удовольствиях, то достигнут его «более всего те, кто не делает разницы между источниками наслаждений» (Гегесий).

Кроме того, обнаруживается, что постоянная ориентация на удовольствие оборачивается возрастанием неудовольствия. Гедонист ищет наслаждения, допустим, в чувственных утехах. Но такое наслаждение кратко, требуется повторение. Однако простое повторение вызывает пресыщение, так что приходится увеличивать либо «дозу», либо разнообразие. Начинается погоня за все новыми видами удовольствий, возникает своего рода наркотическая зависимость от получения удовольствия. Причем неудовольствие от недополучения удовольствия возрастает, как правило, быстрее, нежели само удовольствие. В результате обнаруживается стратегическая невыгодность последовательной ориентации на получение удовольствия.

Определенные коррективы в принцип последовательного гедонизма вносит другая этическая система — эвдемонизм (от греч. eudaimonia — счастье). Эвдемонизм высшей ценностью жизни полагает достижение счастья, понимаемого как максимизация отношения «удовольствие/ неудовольствие» в масштабе всей жизни. Это ведет к тому, что на первый план выходит задача не столько максимизации удовольствия, сколько минимизации неудовольствия. Классической системой подобного рода является моральная философия Эпикура (см. тему 3.4), именно на ее примере можно разбирать подход эвдемонизма.

В то же время надо сказать, что эвдемонизм в редакции Эпикура не доводит принцип минимизации неудовольствия как смысложизненную задачу человека до логического конца. Более радикальную, более последовательную позицию в этом отношении демонстрирует буддизм – религиозно-философс­ко­е течение, возникшее в Древней Индии.

В буддизме признается, что индивидуальная человеческая жизнь и страдание неразделимы. Радикальный уход от страданий, то есть предельный случай минимизации неудовольствия, достигается только через отказ от всяческих желаний, то есть, фактически, через отрешение от существования в ограниченной материальной форме. Только такое отрешение дарует полное освобождение, дарует переход в состояние, называемое нирваной. Достижение нирваны – вот высшая ценность, на которую должен ориентироваться человек.

Общей чертой вышерассмотренных подходов к определению высшей ценности человеческой жизни (гедонизма, эвдемонизма, буддизма) является сведение земного человеческого блага к получению удовольствия. Анализ, однако, показывает, что человеческая жизнь в целом не может обеспечить устойчивого превышения удовольствия над неудовольствием. Возникающий при этом пессимизм в отношении возможности обретения земного благополучия выливается в идею полного отказа от воли к жизни, отказа от земных желаний, от земной деятельности.

Такой пессимизм, однако, преодолевается другим подходом к жизни, подходом не с позиции обретения, а с позиции служения. Не обретение высшей ценности, а служение высшей ценности способно оправдать трудности и страдания человеческой жизни, способно придать им осмысленность и подчинить их высшему человеческому предназначению. Но какой должна быть высшая ценность служения?

Здесь можно рассуждать, используя подход известного русского религиозного философа Вл. Соловьева. Он полагал, что человек, осмысливая свое отношение к окружающему миру, обнаруживает в последнем три сферы: 1) то, что ниже человека по достоинству, сюда относится природный мир; 2) то, что равно ему – это другой человек; 3) то, что выше его – это Бог.

Очевидно, нельзя (неправильно, недостойно) посвятить свою жизнь служению тому, что ниже человека. Например, нельзя делать смыслом жизни заботу о нормальном пищеварении. Нельзя делать смыслом жизни и просто физиологическое поддержание самого процесса жизни (жизнь как физиологическое существование человека можно рассматривать как ценность «свободы от…», но никак нельзя считать ценностью «свободы для…»).

Отметим, что последнее положение опровергает весьма распространенное мнение о том, что «смыслом жизни является сама жизнь». Неверность этого мнения можно показать и другим способом.

Рассмотрим выражение: «смысл Х». Это выражение имеет корректное истолкование только в том случае, когда существует некое начало, отличное от Х (обозначим его как Y), такое, что Х выступает средством достижения Y. Так, например, смыслом одежды (Х) является защита человека от неблагоприятных воздействий внешней среды (Y), смыслом ручки (Х) является возможность оставлять соответствующие следы на бумаге (Y) и т.д., т.п. При этом везде Х не является тождественным Y.

Подставляя теперь в выражение «смысл Х» вместо Х понятие жизнь, обнаруживаем, что выражение «смысл жизни» является осмысленным, если только есть некое начало (Y) отличное от жизни, по отношению к которому жизнь выступает средством его достижения. Соответственно, смысла жизни в самой жизни как таковой просто нет.

Но, может быть, следует сделать смыслом жизни служение равному, то есть служение другому человеку? Философский анализ показывает, что и это не выход. Здесь определяющим доводом является указание на категорический императив Канта, вторая редакция которого прямо указывает: «Поступай так, чтобы в отношении другого человека и себя как представителя человечества, человек выступал как цель и никогда как средство». Соответственно, человек не должен брать на себя роль средства служения другому человеку. Это не будет достойно человека.

Еще один гипотетически возможный вариант – сделать смыслом жизни служение максимально большому количеству людей, служение благу человечества.

Такая позиция характерна для утилитаризма – этической теории, разрабатывавшейся в XIX веке английским философом Дж. Стюартом Миллем.

Утилитаризм полагает, что смысл индивидуальной человеческой жизни определяется через служение общечеловеческому благу. Главная задача индивида – увеличение счастья для максимально большого количества людей. Выполнение такой задачи есть следование моральному принципу, а моральный принцип, согласно Миллю, есть высший принцип существования человека.

Три фактора, по мнению Милля, препятствуют человеческому счастью: себялюбие людей, недостаток умственного развития и дурные государственные законы. Именно себялюбие, как правило, скрывается за апатией, пессимизмом и недовольством жизнью. Люди, слишком любящие себя, не могут допустить, что в человеческой жизни есть ценности, не связанные с индивидуальным благополучием; отсюда их разочарование в жизни.

Недостаток умственного развития, считает Милль, препятствует правильному рассмотрению счастья. Индивидуальное счастье, в самом деле, невозможно, если понимать под ним «постоянство упоительных наслаждений». Но мы можем получать чувство глубокого удовлетворения, содействуя возрастанию совокупного человеческого счастья.

На этой основе в дальнейшем развивается известная теория «разумного эгоизма». Содействуя общему счастью, я нахожу, что это мне приятно, следовательно, действуя во имя общего блага, я, в конечном счете, преследую свой личный интерес. Таким образом, позиция «разумного эгоизма» отнюдь не оказывается антисоциальной, она не противоречит общему счастью, но, наоборот, фактически укрепляет его.

Своеобразное применение теория «разумного эгоизма» находит и в экономической области. Для утилитаризма характерно представление о том, что каждый человек, добиваясь своего личного благополучия, преследуя собственные экономические интересы, если он при этом не пользуется неправедными методами, тем самым более верно содействует возрастанию общего счастья, нежели в случае непосредственной заботы об общем благе. Совокупный эффект деятельности экономических «разумных эгоистов» – вот что реально приводит к увеличению общественного благосостояния.

Утилитаризм основной акцент в своей теории делает не столько на мотивах, сколько на результатах деятельности. Человек, от всей души желающий счастья человечеству, но не умеющий должным образом обеспечить собственное благополучие, не только реально не помогает обществу, но, наоборот, вынуждает общество растрачивать свои ресурсы для помощи тому, кто, веди он свои дела с должной степенью ответственности, мог бы самостоятельно решать свои проблемы.

Соответственно, политика утилитаризма в социально-экономи­ческой области строится на максимальном раскрепощении личностных сил человека. Свободное, инициативное хозяйствование отвечает и требованиям разума, и требованиям морали, и, наоборот, противоречат этим требованиям дурные государственные законы, которые слишком жестко вмешиваются в социально-экономи­чес­кую деятельность человека.

И социально-экономические, и нравственно-этические идеи утилитаризма оказали существенное влияние на теоретическую мысль своего времени. Однако концептуальные построения утилитаризма отнюдь не свободны от критики. Такая критика традиционно ведется в двух планах.

Во-первых, обращается внимание, что далеко не всегда в действительности имеет место гармония личного и общественного, гармония между ориентацией на максимизацию индивидуального благосостояния и ориентацией на общее благо. Будучи предоставлен самому себе, человек, ориентирующийся на принцип максимальной пользы, очень легко уходит от законных способов обогащения и переходит к неправовым действиям, сулящим наибольшую выгоду. Перед лицом подобного положения дел обнаруживается, что недостаточно оценивать только последствия человеческих поступков, необходимо учитывать и мотивацию. Если у человека исходно отсутствуют моральные мотивы, то ориентация на пользу превращается в культ наживы любой ценой.

Другой план критики обращает внимание на то, что с позиций утилитаризма ценность общечеловеческого счастья является приоритетной по отношению к счастью личному, индивидуальному. В пределе задача достижения общечеловеческого счастья может даже потребовать от человека личностной жертвы во имя этой высшей цели. Но, спрашивается, в какой мере может быть оправдана такая жертва?

Надо отметить, что этот вопрос весьма напряженно обсуждался в русской культуре XIX века, в частности, в творчестве В. Г. Белинского и Ф. М. Достоевского. Отечественные мыслители поставили под сомнение этичность достаточно популярной концепции, согласно которой личность должна пожертвовать своими интересами для общечеловеческого прогресса, для счастья будущих поколений. Действительно, при таком подходе нивелируется самостоятельная ценность человеческой личности, личность оказывается лишь средством для достижения счастья будущих поколений. Но разве может быть оправдано счастье, основанное на страданиях «не вовремя» родившихся людей?!

Подобная критика показывает, что само по себе служение благу человечества как просто большой совокупности людей не является этически оправданным.

Таким образом, обнаруживается, что достойный смысл человеческой жизни в модусе служения не может быть связан ни со служением природному началу, ни со служением человеческому началу. Достойный смысл человеческой жизни в модусе служения – это служение такому началу, которое должно быть выше человека. Так мы приходим к выводу, что проблема смысла человеческой жизни обретает достойное решение только перед лицом Бога. Но насколько реалистично такое решение? Здесь мы поставим многоточие…