50°, И кончая ледяными тундрами вокруг северного полюса, где органическая

жизнь представлена лишь несколькими низшими существами.

Человек занял даже высокие плоскогорья Гималайского хребта, хотя даже

верный спутник человека — собака — может акклиматизироваться там только при

условии потери некоторых из своих способностей, например умения лаять. По-

видимому, мы встречаемся здесь с противоречием. Но в действительности это

противоречие только кажущееся, так как человек, обладая вместе со всеми

организмами способностью приспособляться к среде, господствует над всеми

животными видами в силу ему одному свойственной способности приспособлять

среду к своим потребностям. Способность эта, как кажется, может развиваться у

человека до бесконечности вместе с прогрессом науки, искусства и

промышленности .

Бесчисленные переселения племен и народов, из которых некоторые,

происходившие в доисторические времена, остались совершенно неизвестными для

историка, беспрерывно перемещали и перемешивали между собою различные

этнические группы. Переселяясь в какую-либо новую страну, весьма отличную от

той, в которой он родился, человек приносил с собою в новое свое

местожительство свои прежние нравы, обычаи, физические и моральные

способности, развитые и приобретенные на старой родине. Влияние человека на

географическую среду в наше время входит в область новой научной дисциплины

антропогеографииviiiix. В этой науке, которая еще только формируется, научный

анализ должен быть особенно тщательным и обдуманным. Только строго научный

метод может предохранить от поспешных и банальных обобщений и избавить нас

от фетишизма и преклонения перед совершившимися фактами именно потому, что

они факты; только строго критическое отношение может охранить нас от

излишнего преклонения перед торжеством грубой силы, которое царствует в наше

время в науке, прикрываясь громким наименованием эволюционной или

дарвиновской социологии.

После анализа следует синтез. Здесь, в области географического синтеза, мы

могли бы для подтверждения своих идей сослаться на образные страницы Ж.

Мишле, где он ставит в причинную зависимость географический характер каждой

из французских провинций и их исторические судьбы. Несколько позднее Мишле

английский ученый Томас Бокль, обладавший в меньшей степени поэтическим

чувством, но большей методичностью и эрудицией, чем Мишле, попытался

определить ту долю в истории цивилизации, которую можно приписать влиянию

почвы и климата, словом, влиянию географической среды в политической истории

Англии, Шотландии и Испании.

Классический труд Бокля, не вполне совершенный, но зато в высшей степени

оригинальный и остроумный, к сожалению, остался незаконченным. Стремясь

следовать по пути, намеченному этими двумя выдающимися учеными, я не хочу

ограничиваться той или иной страною, а, наоборот, хотел бы дать читателю опыт

географического синтеза всех явлений с первого взгляда неравномерно капризного

распределения и прогрессивного развития цивилизации Старого Света. Я

стремился изучить скрытую внутреннюю связь между различными историческими

фазами и течениями, общими всем цивилизованным народам, и тою

географической средой, в которой жили и развивались эти народы.

Наиболее характерной чертой нашего времени, мне кажется, является

стремление европейской цивилизации стать универсальной, проникнуть во все,

даже глухие уголки земного шара и заглушить все местные различия. В настоящий

момент с большим трудом можно указать какую-либо страну от полюса до

экватора, которая находилась бы вне сферы влияния европейской цивилизации и не

видела бы у себя миссионеров европейской культуры, не знала бы

усовершенствованного оружия, английских хлопчатобумажных материй и

спиртных напитков, выделываемых главным образом в Германии, но сбываемых на

международном рынке под французскими названиями.

Некогда изолированные народы, обитатели Сандвичевых [Гавайских]

островов, Сиама [Таиланда], Японии, в настоящее время стремятся преобразовать

свою жизнь по европейскому образцу, заимствуют у европейцев технику,

политические учреждения, науку, искусство, нравы, обычаи и даже костюмы.

Другие народы, еще более многочисленные, тщетно оказывают упорное и

отчаянное сопротивление нашествию европейской цивилизации; из этих народов

наиболее всего стремятся охранить себя от европеизма китайцы, но и они

заимствуют от европейцев то оружие и приемы борьбы, при помощи которых они

думают победить европейцев.

Недоступные области, которые еще очень недавно были совершенно

неизвестны, как, например, Центральная Азия, внутренность Африки, теперь

пересечены во всех направлениях европейцами. В последнее время, с тех пор как

для европейцев открыты порты Кореи и хотя отчасти исследован Тибет, едва ли

найдется на нашей планете страна, где бы существовало вполне изолированное

население.

Тем не менее в настоящий момент цивилизация еще далеко не в одинаковой

степени распределена между различными областями земного шара; наблюдателю

приходится в этом отношении встречать самые поразительные и неожиданные

контрасты. Так, в Австралии рядом с цветущими и вполне европейскими городами

(Сидней, Мельбурн, Аделаида, Брисбен) вымирают целые племена туземцев,

живущих в самых первобытных условиях и ведущих самый ужасный образ жизни.

Ожидая своего возрождения, для которого так много сделал один из наиболее

симпатичных современных донкихотов, русский путешественник Миклухо-

Маклайx, папуасы Новой Гвинеи в наш век телефонов и электричества продолжают

быть образцами доисторического человека. Североамериканские краснокожие

индейцы продолжают оставаться кочующими охотниками в самых недрах

американской цивилизации, правда, не особенно утонченной, но по крепости и

своей интенсивности превосходящей даже европейскую.

Еще недавно рядом с более или менее цветущими факториями Франции,

Англии, Португалии и Германии дагомейские короли продолжали праздновать так

называемый «великий обычай», т.е. ежегодные массовые убийства, причем для его

совершения даже не требовалось, чтобы ему предшествовали какие-либо

чрезвычайные обстоятельстваxi.

Людоедство и человеческие жертвоприношения вместе с другими жестокими

и развратными религиозными обрядами в Океании стали постепенно исчезать

только в течение последнего века, но и в наши дни примеры людоедства и

человеческих жертвоприношений еще иногда встречаются среди дикарей. В

Экваториальной Африке людоедство и человеческие жертвоприношения открыто

практикуются в нескольких шагах от европейских христианских миссий и

факторий, существующих более 300 лет. У истоков Нила, не без основания

признаваемых колыбелью человечества, немецкий путешественник Швейнфурт

недавно наблюдал такую же картину торговли человеческим мясом, какая некогда

была нарисована Пигафеттой, спутником Магеллана и историком первого

кругосветного путешествия. Свирепые племена момбутту и теперь проводят свою

жизнь в охоте за человеческим мясом. «Мяса, мяса!» — вот их военный клич,

возбуждающий храбрость предчувствием ужасной добычи.

Почти все путешественники и этнографы рассматривают цейлонских ведов,

население Андаманских островов, некоторые племена острова Борнео, негритосов

Филиппинских островов, наконец, почти всех обитателей Меланезии как едва

вышедших из стадии животного состояния. Клеманс Ройе считает все эти народы

остатками рас, предшествовавших современным расам; то же самое говорят и по

поводу населения Огненной Земли. Во всей Южной Америке полуцивилизованное

население — потомки испанских и португальских эмигрантов — окружает слабым

кольцом плотное ядро дикого населения, еще не вышедшего из периода каменного

века.

С момента научной и философской революции, произведенной бессмертным

трудом Дарвина «О происхождении видов», со времени появления трудов по

истории культуры Тэйлора и Леббока прежнее утверждение школы Жан Жака

Руссо, представлявшее «человека природы» как существо, свободное от всяких

культурных пут, как образец добродетели и разумности, уступило место желанию

найти настоящего первобытного человека, человека-зверя, к представлению о

котором нас логически приводит теория эволюции; поэтому следует принимать

лишь в качестве гипотезы те изображения первобытных племен, которые рисуют

нам путешественники и особенно кабинетные писатели-этнографы.

Резюмируя все вышесказанное, мы должны признать, что в наши дни лишь

одна Европа имеет более или менее неоспоримое право на название

цивилизованного материка. Ее ближайшая соседка, огромная Азия, с исторической

и физико-географической точки зрения делится цепями гор и высоких

плоскогорий, пересекающих ее по направлению наибольшей длины (от Черного

моря до берегов Великого океана), на две неравные части. Половина, большая,

занимающая все пространство к северу от этой демаркационной линии и

спускающаяся к Северному Ледовитому океану, представляет собою обширную

пустыню, где едва в среднем приходится один человек на квадратный километр и

где несколько незначительных городов вместе с остатками древних культурных

центров составляют немногие культурные базисы в бассейнах Аральского моря,

озера Или и реки Тарим. Наоборот, южная половина и юго-восточная часть

Азиатского материка отличаются густым населением и сохранили памятники

былых цивилизаций, некогда горевших ярким светом, погасшим уже несколько

столетий тому назад. В обеих Америках занесенная из Европы цивилизация еще

борется с туземным варварством. Наконец, Африка, за исключением узкой

береговой полосы, коснеет еще в дикости.

Если мы станем рассматривать цивилизацию как общее создание всего

человечества, как дело, в котором участвуют все народы мира, то мы тем не менее

должны будем признать, что по отношению «званых» (т.е. по отношению ко всему

числу всех жителей земного шара — приблизительно один миллиард шестьсот

тысяч человек) приходится слишком незначительное число «избранных», т.е.

действительно работающих или работавших когда-нибудь над этой грандиозной

задачей человечества. Из этих «избранников» и составляются «исторические

народы», называемые так в отличие от «народов природы», которым дал это

название, если не ошибаюсь, антрополог Вайц. Весьма возможно, что это было

сделано им отчасти под влиянием воспоминания «о естественном состоянии»

человека, о котором так много говорили Жан Жак Руссо и его школа в конце XVIII

столетия.

Но нужно ли доказывать, что в строгом смысле этого слова «народов

природы» не существует. В жизни человечества не было эпохи настоящего

«естественного состояния», так как зачатки цивилизации и искусства существовали

на Земле даже до появления человека, хотя бы у бобров и у других животных.

Самые отсталые племена, стоящие на наиболее низкой ступени развития, все же

обладают некоторыми зачатками культуры; они успели еще с начала четвертичного

периода, а может быть, и раньше, худо ли, хорошо ли приспособиться к

окружающей среде, успели приобрести, хотя бы и в слабой степени, разумную

власть над своими инстинктами и над природой, одержать большие победы над

космическими силами, сумели превратить себе на пользу то или иное растение,

научились приручать животных и почти всюду пользуются огнем.

Многие из этих народов, как, например, племена Малайского архипелага,

пользуются, по уверениям Уоллеса, таким материальным благосостоянием, какому

позавидовало бы большинство обездоленного населения богатейших городов

Европы. Но эти «народы-счастливцы» являлись на историческую арену слишком

поздно, они добирались до начальных пунктов цивилизации только в то время,

когда эти последние уже давно бывали покинуты «историческими народами».

Поэтому мы и имеем право сказать, что ни один из этих народов не принес ни

единого камня для постройки величественного здания всемирной цивилизации, не

вложил ни одной лепты в общую сокровищницу человечества.

Всегда и всюду история заносит на свои скрижали лишь тяжкий, очень часто

кровавый труд, который существующее в данный момент поколение выполняет

ради пользы неизвестного будущего.

Но, быть может, народы, не знающие этого тяжелого труда на пользу

цивилизации, пользуются счастьем? Ренан дает и на этот вопрос утвердительный

ответ. Я ограничусь здесь лишь указанием на то, что эти «счастливые народы»,

если только они действительно счастливы, не интересуют историка и социолога —

их жизнь и быт могут интересовать только антрополога и этнографа.

Задача, к разрешению которой я стремлюсь, может быть сформулирована в

следующих словах: какая таинственная сила налагает на некоторые народы то ярмо

истории, которое остается совершенно неизвестным для значительного количества

племен? Каковы естественные причины неравного распределения благодеяний и

тягостей цивилизации?

Может быть, наше исследование внесет некоторый свет в эти «проклятые»

вопросы истории человеческого рода, социологическую важность которых нет

необходимости еще лишний раз доказывать.

i Каир, Багдад, верхнее течение Инда

ii Р. Моugео11е. Statique des Civilisation. Paris, 1883

iii Следует заметить, что в Америке, в Соединенных Штатах, линия цивилизации

отклоняется вместе с изотермами к тропикам

iv На изотерме +16° находятся Сан-Луи [Сент-Луис], Лиссабон, Рим,

Константинополь, Шанхай, Охосака [Осака], Киото и Токио. На изотерме +4°

лежат Квебек, Христиания [Осло], Стокгольм, Петербург и Москва. (Здесь и далее

в квадратных скобках приводятся современные географические названия. — Прим.

ред.)

v Е. Rес1us. Nouvelle geographiе universelle. La terre et les hommes. Vol. 1-18. Paris,

1876-1893. Vol. 12, 1887

viЕ. Rес1us. Les Primitifs. Paris, 1885

vii Феццан — историческая область на юге Ливии

viii Ратцель первый ввел в науку этот термин и дал название «Антропогеография»

своему большому труду, появившемуся из печати в 1883 г. С этого момента этот

термин прочно вошел в научный язык

ix Антропогеография — школа в социальной географии, основным объектом

изучения которой являются связи и взаимодействия человека и окружающей среды

x Умер в 1888 г., в апреле месяце, в России

xi «Великий обычай» дагомейских королей был уже много раз описан

путешественниками. Письма Пуарье и Водуэна, французских миссионеров (1876),

содержат описание любопытных обрядов при аналогичных массовых убийствах у

народностей Счастливого берега. См. также письмо Циммермана (Annales de la

propagation de la Foi. Vol. LIII, 1881). В майской книжке за 1881 г. журнала

«L'Afrique exploree et civilisee» (Женева) можно найти следующее место: «Король

принужден поклясться, что он уничтожит человеческие жертвоприношения...»

Глава четвертая

ЧЕЛОВЕЧЕСКИЕ РАСЫ

Расы «отверженные» и расы «избранные». — Неудовлетворенность

выработанных до сего времени антропологических и этнологических

классификаций. — Приспособление и наследственность. — Раса как совокупность

наследственно приобретенных физических и умственный особенностей

представляет собою не причину, а результат. — Среда — фактор более

могущественный, чем раса.

Для объяснения различия в ролях, какие играют те или другие народы в деле

осуществления основной проблемы истории — развития культуры и цивилизации,

— современная наука создала две теории. Одна из этих теорий — этнологическая

— признает причиной неравномерного распределения цивилизации среди народов

земного шара различие прирожденных способностей у тех или других рас. Другая

теория, которую для краткости мы будем называть географической, признает, что

различная степень цивилизации у различных народов обусловливается влиянием

«среды». Первая теория — этнологическая — основывается в своих построениях

главным образом на консервативном принципе наследственности; вторая же —

географическая теория — выдвигает на первое место принцип эволюции и

приспособления к среде, принципы, впервые указанные Ламарком и впоследствии

развитые Дарвином.

В рядах наиболее энергичных защитников теории наследственности мы, к

нашему удивлению, встречаем многих ученых-натуралистов наших дней,

известных своей преданностью эволюционной теории, как, например, Карла Фогта,

автора книги «Уроки о человеке», Клеманс Ройе и др. Самым верным

истолкователем и наиболее типичным представителем этнологической теории,

опирающейся на наследственность, является, как мне кажется, известный ученый,

член Парижского антропологического общества доктор Шарль Летурно. Вот в

кратких словах сущность этой теории, как ее определяет сам Летурно:

«Среди человеческих рас существует известного рода иерархия... Раса как

совокупность наследственно приобретенных физических и умственных

способностей более, чем среда, влияет на социальное развитие. Человек, каково бы

ни было место его жительства, слишком недостаточно вооружен для

прогрессивного развития, если только он не обладает совокупностью необходимых

способностей, медленно и с большим трудом приобретенных предыдущими

поколениями в борьбе за свое существование и передаваемых одним поколением

другому путем наследственности. В число этих способностей входят:

общественность, которая объединяет и координирует индивидуальные усилия,

разумность, направляющая эти усилия к полезной для коллектива цели, и, наконец,

терпеливая и настойчивая воля, заставляющая упорно работать... Внешняя среда

играет также большую роль, но она еще не все, и сама раса как фактор прогресса

значительно превосходит в этом отношении влияние среды. Известно, что никогда

не было ни единой великой цивилизации, созданной неграми. Население Древнего

Египта состояло из негроподобных и метисов, причем берберы и некоторые белые

азиатские расы также входили в его состав...»i

«Еще ни разу, — продолжает дальше Летурно, — низшей по анатомическому

строению расе не удалось создать культуру высшего порядка; над низшими расами

тяготеет нечто вроде органического проклятия, которое может быть сброшено

лишь отчасти путем тяжелых усилий, путем борьбы за лучшее существование в

течение целых тысячелетий и даже геологических периодов. Говоря вообще,

человеческие расы сильно отличаются друг от друга, если можно так сказать,

«степенью органического благородства» (noblesse organique); одни расы,

несомненно, достойны названия «избранных», другие же, столь же очевидно,

составляют особый класс «отверженных» рас»ii.

«Некоторые ученые (напр., Бокль) утверждают, что первые цивилизации,

достойные этого названия, зародились и развились исключительно там, где

растительное царство доставляло людям обильное пропитание почти без труда с их

стороны. В этом утверждении, — говорит Летурно, — пожалуй, имеется своя доля

истины, но только именно доля, так как условия среды еще не составляют всего

цикла влияний на судьбы народа. В самом деле, — добавляет Летурно, — есть ли

страны, более одаренные в смысле флоры, чем страны Океании, лежащие между

тропиками, а между тем их население коснеет в дикости и невежестве. Мне

возразят, — говорит Летурно, — что, быть может, обитатель Полинезии не

развился исключительно по причине своей изолированности, благодаря тому, что

поле его опыта и область передвижения были слишком узки. Действительно, в

Азии и в Европе поток цивилизации имел перед собою более обширные области,

но если мы возьмем в пример Африку, то здесь дело обстоит уже совершенно

иначе. В самом деле, кафр Южной Африки в умственном и культурном отношении

стоит нисколько не выше человека из племени чиллуков, живущих в области

Белого Нила, а готтентот стоит по своему умственному развитию еще ниже кафраiii.

Для Америки влияние переселений и климата на развитие цивилизации

подлежит еще большему сомнению. Вообще, всюду цивилизация высшего порядка

имела очагом своего развития субтропические области, тогда как в Америке,

наоборот, население обширной территории центральной и субтропической

Америки пребывало и пребывает еще и теперь в диком состоянии, доходящем до

того, что краснокожим обитателям этих областей не пришло в голову приручать

бизонов, на охоту за которыми у них уходит почти вся жизнь»iv.

Познакомившись с этими утверждениями авторитетного представителя

этнологической теории, взгляды которого мало чем отличаются от взглядов

негроторговцев и бывших американских рабовладельцев, обратимся теперь к самой

науке с вопросом: чем же так резко отличаются «избранные» расы от рас

«отверженных»? И я полагаю, что ответ на этот вопрос будет крайне

затруднителен.

В течение последнего столетия ученые очень часто пробовали разделять

человеческий род на резко ограниченные друг от друга группы. Некоторые ученые

брали за отличительный признак разграничения рас окраску человеческой кожи,

хотя, несомненно, ни одному человеку не пришла бы в голову мысль всерьез

определять принадлежность собаки или лошади к известной породе по цвету их

шерсти. Другие ученые в своих выводах основывались на еще более

незначительном признаке, а именно на разнице, существующей в поперечном

разрезе волос: у народов с курчавыми шерстистыми волосами (ulotriques) волос в

поперечном разрезе имеет несколько овальную форму, а у европейцев и семитов,

обладающих прямыми или слегка волнистыми волосами (leiotriques), волосы в

поперечном разрезе имеют круглую форму.

Наконец, некоторые ученые признавали за основной признак расового

различия форму черепа. Как известно, антропологи разделяют людей по форме их

черепа на короткоголовых (брахицефалы) и длинноголовых (долихоцефалы);

придерживающиеся такого деления ученые разделяют человечество на две

головные расы, а затем на целый ряд подрас. Менее многочисленные попытки

обосновать классификацию рас не на одном каком-либо признаке, а на целом

комплексе антропологических различий тем не менее также приводили к неясным

и друг другу противоречащим результатам. Ученые не могли примирить с

выводами своих теорий многочисленные противоречия, которые они встречали на

каждом шагу: так, например, как объяснить, что в центре Африки живут люди, в

умственном отношении весьма одаренные, несмотря на свои курчавые волосы, по

которым они должны были бы принадлежать к низшим расам, и в то же время

целые племена наиболее привилегированных «избранных» рас отличаются почти

животным прогнатизмомv.

«Если бы человеческие расы были абсолютно обособлены друг от друга, —

говорит Топинар в своей замечательной книге «Антропология», — то для

естественной группировки их надлежало только подвести итоги всем их

характерным особенностям, а также дать себе отчет в свойственных им

индивидуальных и патологических уклонениях. Но дело в том, что расы слишком

рассеяны, перемешаны друг с другом: большая часть представителей коренных рас

потеряла давно уже свой первоначальный родной язык, заменив его языком

победителей. Главные массы первоначальных рас, может быть, даже исчезли с

лица земли, и весьма вероятно, что современный исследователь имеет дело с

второстепенными ветвями этих рас, происхождение которых еще необходимо

выяснить... Современные классификации рас верны только в тех случаях, когда

приходится иметь дело с вполне изолированными народами, вроде гренландских

эскимосов или тасманийцев. Но во всех других случаях с этнографической точкой

зрения обыкновенно не сообразуются и термином «раса» пользуются для самых

разнообразных целей; говорят, например, об индогерманской, латинской,

немецкой, славянской, английской расах, хотя все эти термины служат для

обозначения случайных агрегатов из самых разнообразных антропологических

элементов... В Азии, где народы и племена перебрасывались с востока на запад и с

запада на восток несколько раз, человеческие расы так перемешались между собой,

что крайне трудно сказать, какая раса была первоначальной и основной азиатской

расой. Быть может, самую характерную для Азии расу следует теперь искать где-

нибудь по ту сторону Великого океана или около полярного круга. В Африке тот

же самый процесс повторялся тоже несколько раз в течение жизни человечества. В

Америке, где подобный процесс смешения и перемещения рас происходил уже в

исторические времена, также нельзя встретить представителей чистой

первобытной расы, а лишь продукты бесконечных смешений и скрещиваний...

Истинную классификацию делений и подразделений человечества надлежит еще

создать, но возможность создания наступит лишь тогда, когда ясно будут

определены составные элементы современных народностей».

Как пример тех несообразностей, вытекающих из современной

классификации рас, несостоятельность которой так красноречиво выяснена

Топинаром, можно привести немцев. Немцы, столь многим пожертвовавшие для

своего национального единства (основанного якобы на научных данных, но в

действительности совершенно ложных), представляют одну из самых сложных и

разнородных антропологических групп, где можно встретить и длинноголовых

блондинов северных провинций, и короткоголовых брюнетов юга. Почти то же

самое можно сказать и об Италии. Наоборот, Швейцария, которую так часто

выставляют образчиком случайной агломерации самых разнородных рас, в

действительности имеет более выраженное антропологическое единство,

выражающееся в брахицефализме, чем многие из европейских стран.

Затем не мешает заметить, что в истории цивилизации нам никогда не

приходится иметь дело с народами вполне изолированными, каковы, например,

гренландские эскимосы или тасманийцы. Вот почему вполне правильно

утверждение Топинара, что все антропологические классификации человеческого

рода не имеют значения, по крайней мере для социологии и истории. Остаются еще

так называемые лингвистические классификации, созданные филологами,

например венским ученым Фр.Мюллером; эти классификации представляют на

самом деле гораздо более логичное и точное построение, чем рассмотренные нами

выше классификации, основанные на антропологических и антропометрических

данных. Но тем не менее и лингвистические классификации имеют лишь

относительную ценность. Будучи весьма полезны в тех случаях, когда дело идет о

систематизации наших знаний об отдельных наречиях или знаний в области

описательной этнографии, эти классификации не в состоянии осветить и уяснить

многие вопросы социологии и философии истории. Руководясь чисто

лингвистическими указаниями, придется в самый низший разряд «отверженных»

рас поместить, например, китайцев и другие народы Восточной Азии только

потому, что они говорят на языках, состоящих из односложных слов. Напротив,

зулусы, бечуаны и другие народы Южной Африки, говорящие на одном из наречий

банту, звучном, полном и приспособленном для выражения самых незначительных

оттенков мысли и чувства, должны быть причислены, по лингвистическому

признаку, к «избранным» расам.

Летурно отдает себе отчет в том, что антропологические различия рас не

вполне удовлетворяют научным требованиям и при их помощи нельзя решать

сложные социологические проблемы, но он тем не менее рассчитывает разрешить

проблему деления человечества на расы, основываясь на антропологических

данных. Разумеется, такое отношение к делу приводит в конце концов к

несомненному petitio principii (предположение, требующее доказательств).

Придерживаясь взгляда, что существуют «избранные» и «отверженные» расы,

Летурно делит весь человеческий род на три группы, отличающиеся друг от друга

цветом кожи, отчасти анатомическими особенностями, а главным образом

степенью развития культуры и цивилизации.

I. Черная раса, наследственно неспособная вне смешения с расами высшими

создать высшую цивилизацию.

II. Желтая раса, монгольская, стоящая несравненно выше черной. Наиболее

способные ее представители, говорит Летурно, азиатские монголы, уже в очень

ранний период своей истории образовали огромные и сложно устроенные

общества, соперничавшие с обществами людей белой расы, а иногда, в некоторых

отношениях, служившие этим последним даже образцом. Стоявшие на самой

низкой ступени развития, интеллектуально наиболее неразвитые племена

монгольской расы, как, например, американские индейцы, несчастные остатки

которых и посейчас находятся на самой низкой ступени умственного и

социального развития, — и те, говорит Летурно, «в лице наиболее одаренных

представителей создавали некогда выдающиеся цивилизации Мексики и Перу».