1918 Г. Он пишет Хаузу: "Будет лучше, если я изложу факты прямо вам в лицо,

поскольку

существует опасность того, что начнете подготовку своей армии не спеша и вам

будет все

равно, подготовите вы свои войска к 1918 или 1919 г. Я хочу, чтобы вы ощутили

жизненно

важную разницу между этими датами" {519} . Мнение американского посла было

выражено в

его донесениях: "У меня есть сильное подозрение, что Ленин и Троцкий действуют в

интересах

Германии; верно или нет это мнение, но их успех неизбежно усиливает Германию.

Мне не

нужно объяснять вам, что будет означать для нас овладение России Германией".

Реакция Германии

Тем, что происходило в России после Октября 1917 г., немцы были поражены не

меньше,

чем остальной мир. Наблюдатели докладывали в Берлин об организации в России

новых

административных образований. Немецкие военнопленные создали собственные органы

и

систему выживания, включающие в себя окружающие лагеря деревни. Немецкий

наблюдатель

Циле: "Россия более чем Америка является страной неограниченных возможностей"

{520}.

Германское имперское руководство мало интересовалось социальным аспектом

программы новых русских вождей - оно всячески стремилось использовать

происшедшее для

вывода России из войны. Советник германского посольства в Швеции Ризлер отмечает

в

письме канцлеру Гертлингу 12 ноября 1917 г., что Троцкий, будучи посажен

англичанами в

тюрьму, "питает неукротимую ненависть к англичанам" {521} . На последовавшее из

Петрограда "Обращение ко всем", содержавшее предложение заключить общий мир без

аннексий и контрибуций, правительство Германии откликнулось первым. Такая

поспешность

объясняется тем, что в Берлине не очень верили в долгосрочность пребывания

Ленина у власти

(министру Кюльману на этот счет прислали полные скептицизма донесения из

Стокгольма)

{522} . В конце ноября 1917 г. с представителями большевиков беседовал депутат

германского

рейхстага Эрцбергер. Посол в Стокгольме Люциус передал содержание его бесед в

Берлин,

препроводив текст замечанием, что большевики чрезвычайно (при всем своем

знаменитом

ультрареализме) наивны в политике и слишком уверены в весьма сомнительном: что в

Германии зреет непреодолимая тяга к миру, что между правящим классом и

угнетаемыми в

Германии зреет взрыв.

В Австрии делали вид, что разделяют триумф на Восточном фронте, но на самом

деле в

Вене уже думали только о выживании. Министр иностранных дел Австро-Венгрии

Чернин

писал канцлеру Гертлингу 10 ноября 1917 г.: "Революция в Петрограде, которая

отдала власть в

руки Ленина и его сторонников, пришла быстрее, чем мы ожидали. Если сторонники

Ленина

преуспеют в провозглашении обещанного перемирия, тогда мы одержим полную победу

на

русском секторе фронта, поскольку в случае победы русская армия, учитывая ее

нынешнее

состояние, ринется в глубину русских земель, чтобы быть на месте, когда начнется

передел

земельных владений. Перемирие уничтожит эту армию, и в обозримом будущем

возродить ее

на фронте не удастся. Поскольку программа максималистов (большевиков. - А.У.)

включает в

себя уступку праву на самоопределение нерусским народам России, вопрос о будущем

Польши,

Курляндии, Ливонии и Финляндии должен быть решен в ходе мирных переговоров.

Нашей

задачей будет сделать так, чтобы желание отделения от России было этими нациями

выражено.

Я не могу даже перечислить те возможности, как военные, так и политические,

которые

появятся у нас, а особенно у Германии, если мы сможем сейчас покончить с

русскими. Порвав с

державами Запада, Россия будет вынуждена в экономической области попасть в

зависимость от

Центральных держав, которые получат возможность проникновения и реорганизации

русской

экономической жизни" {523} . 17 ноября 1917 г. граф Чернин написал другу: "Мир

нужен для

нашего собственного спасения, и мы не можем добиться мира до тех пор, пока немцы

нацелены

на Париж - но они не могут устремиться на Париж до тех пор, пока их руки не

будут

развязаны на Восточном фронте" {524}.

Характер германской реакции на русскую революцию известен в деталях. Когда

Людендорф 27 ноября 1917 г. дал согласие на переговоры, у него уже вызрел план

нейтрализации России и последующего решающего удара на Западе. Время - март 1918

г. Он

уже начал переброску дивизий с Восточного фронта на Западный. Теперь следовало

как можно

быстрее заключить мир с Россией - детали можно было оставить для будущего

выяснения

отношений. Склонялся к такому варианту и канцлер Гертлинг. Надеждами в отношении

России

он поделился с рейхстагом 29 ноября: "Мы возвратимся к добрососедским

отношениям,

особенно в экономической области... Что же касается земель, прежде

принадлежавших

царскому скипетру - Польши, Курляндии, Литвы - то мы будем уважать право этих

народов

на самоопределение". Кайзер в своем воображении шел еще дальше: "Мы должны найти

в

отношениях с Россией определенную форму союза". Его министр иностранных дел

Кюльман не

считал нужным спешить и забегать так далеко - Германия достаточно сильна, чтобы

ждать.

Кюльман понимал, что революционному правительству будет трудно, вопреки

всем

традициям и договоренностям, нарушать союзнические соглашения на виду у всего

мира и

перед глазами собственного народа, идя на подписание сепаратного мира.

Германской

дипломатии следовало быть осторожней, чтобы на этом этапе не ослабить излишне

правящую в

России группировку. 4 ноября 1917 г. конференция высших лиц рейха выдвинула

планы

германизации Курляндии посредством заселения ее немцами и введения немецкого

языка как

официального. Литва должна была быть "введена в германство" посредством передачи

ей

Вильно и заселения германских колонистов. Гофман считал ошибкой стимулировать

дружбу

литовцев и поляков: "Литовцы должны быть нашими союзниками в борьбе против

поляков", и

Гинденбург поддержал своего генерала: "Для управления этими элементами

необходима

политика по принципу "разделяй и властвуй".