4 Августа: "я больше не различаю партий, я вижу только немцев" {4} . Далеко не

крайние из

них считали войну путем к освобождению от британских цепей и шагом к

европейскому и

мировому возвышению. Историк Ф. Майнеке писал осенью 1914 г.: "Наши оппоненты

приписывают нам военные планы создания новой Римской империи - но деревья не

растут до

небес так быстро... Мы должны, прежде всего, сокрушить Британию до такой

степени, чтобы

она признала нас равной себе мировой державой, и я верю, что наша мощь для

достижения этой

цели достаточна" {5} . Граф Пурталес, германский посол в Петербурге, постоянно

сообщал в

Берлин, что ослабленная революционным движением Россия не сможет выступить

вместе с

Францией. Военный атташе - капитан Эгелинг - характеризовал русскую мобилизацию

как

прелюдию к тактике 1812 г. - отступлению в глубину российской территории.

Кайзер,

подверженный эмоциональным порывам, делился с окружением: "Я ненавижу славян. Я

знаю,

что это грешно, но я не могу не ненавидеть их" {6} . Кайзер читал телеграммы от

своих

дипломатов из Петербурга, в которых говорилось, что в российской столице царит

"настроение

больного кота". (Как знаем мы сейчас, "больным котом" был сам кайзер. Получив

сообщение о

мобилизации в России, он впал в панику: "Мир захлестнет самая ужасная из всех

войн,

результатом которой будет разгром Германии. Англия, Франция и Россия вступили в

заговор,

чтобы уничтожить нас".) Но кайзер Вильгельм плыл в русле имперской политики, где

минуты

его слабости покрывались общей агрессивностью правящего класса страны. На

кайзера, в

частности, влияли взгляды его университетских однокашников - канцлера Бетман-

Гольвега и

министра иностранных дел фон Ягова.

В этот час страшного национального выбора у Германии, возможно, был еще

шанс

избежать истребительной войны на два фронта. Бетмана убеждали, что именно сейчас

следует

предоставить давно обещанную автономию Эльзасу в пределах Германской империи.

Двумя

неделями ранее могущественная Французская социалистическая партия именно таким

способом согласна была решить судьбу потерянного Эльзаса. Пойди Германия на этот

шаг - и

Париж вынужден был бы начать обсуждение немецкой инициативы.

В то же время германская верхушка сомневалась в единстве и твердости

республиканской

Франции. Историк Г. Дельбрюк публично усомнился в том, что "страна, сменившая 42

военных

министра за 43 года, способна сражаться эффективно". Но в Берлине победили

воинственные

силы. Даже не стремясь предпринять действий по обеспечению французского

нейтралитета,

германское правительство отправило Парижу ультиматум, требуя в качестве гарантии

нейтралитета передачу крепостей Верден и Туль. Даже с точки зрения германского

посла во

Франции барона фон Шена, это было "наглое требование". Посол Шен пошел на

невероятное

нарушение субординации и, предъявляя французскому руководству ноту своего

правительства,

не упомянул о крепостях (французы, однако, уже расшифровали ноту Берлина и знали

о всех

требованиях немцев).

Посол Шен не мог объяснить для себя, зачем Германия делала такую глупость -

сама

объявляла войну Франции в тот момент, когда следовало всеми силами стараться

избежать

войны на два фронта.

Это была ошибочная оценка потенциального противника. Франция не только была

едина

в решимости сражаться с обидчиками 1870 г. Даже социалисты без оговорок

вотировали

военные бюджеты. Она восприняла в национальном масштабе как заклинание, как род

общенационального помешательства доктрину "войны до крайних пределов", a

outrance как

главный и желанный путь к решающей битве, которая, согласно Клаузевицу, является

"главным актом войны". Французский генеральный штаб уволил из армии всех

сторонников

оборонительной войны. Согласно популярному тогда полковнику Гранмезону, "только

наступление соответствует темпераменту французского солдата". Французский устав

1913 г.

начинался следующим постулатом: "Французская армия, возвращаясь к своей

традиции, не

признает никакого другого закона, кроме закона наступления". Наступление, захват

инициативы, высшая воля сражаться, неиссякаемая жизненная сила - elan vital -

стали своего

рода священным национальным заклинанием. Высшая военная академия во главе с

генералом

Фошем все планы строили на афоризме "воля к победе есть первое условие победы".

Воля

наступать до крайних пределов стала психологической базой не только армии, но и

нации в

целом.

Франция выдвинула несколько военных администраторов и военных вождей,

которые с

уверенностью смотрели в то будущее, в котором Франция возвратит себе две

утраченные в