13 Декабря. В правящих кругах западных стран примерно знали об имевших место

договоренностях, а те, кто имел интерес к внешней политике, могли догадаться о

примерных

условиях мира Антанты.

Сознавая силу большевиков, раздавших оружие рабочим и нашедшим

дополнительную

опору в окраинных националистах, послы Запада проявили единство в мнении, что

правительство, обещающее открыто сепаратный мир, не может быть признано.

Некоторые из

них (в частности, Дж. Бьюкенен) держались мнения, что с большевиками, не

признавая их,

следует все же установить рабочий контакт. Эта линия получила поддержку в

Лондоне. Панику

на Западе вызывали неоригинальные социальные схемы Ленина. Здесь, прежде всего,

боялись,

что, борясь за власть, большевики обратятся к крайнему средству - призовут

немцев. Из этого

следовало - не нужно антагонизировать большевиков до такой степени, когда у них

не

останется выбора, кроме обращения за помощью к Вильгельму Второму.

Большевистский призыв к миру, обращенный к обеим воюющим группировкам,

находил

отклик у страдающих от мировой войны низших классов, разуверившейся в

ура-патриотической фразеологии европейских правительств. Влияние большевистских

взглядов

на войну на Западе ощущалось не на государственном уровне, а в среде

индустриальных

рабочих и убежденных пацифистов. В определенном смысле престиж Ленина

конкурировал с

престижем президента Вильсона. Так или иначе, но советская политика по-своему

апеллировала к той части Европы, которая буквально боготворила решимость

Вильсона

предотвратить войны в будущем. Но если Вильсон, вовлекая свою страну в

европейскую войну,

делал ее интегральной частью Запада, то Ленин стремился сделать Россию частью

Запада за

счет включения русского пролетариата в общий классовый взрыв Европы. Путь Ленина

в

Европу лежал через солидарность германских, французских и британских

социалистов.

Оставалось ожидать, резонны ли эти надежды.

Представитель американской военной миссии на русском фронте подполковник

Керт

послал протест новому главнокомандующему русской армии Каменеву: "Поскольку

республика Соединенных Штатов ведет в союзе с Россией войну, причиной которой

является

противостояние демократии и автократии, мое правительство категорически

протестует против

любого сепаратного перемирия, которое могло бы быть заключено Россией". Такие

послания,

возможно, говорили о чувстве долга и о морали западных офицеров, но они никак не

влияли на

процесс распада русской армии. Целые подразделения покидали свои боевые позиции

-

значительные сектора Восточного фронта оказались обнаженными.

Возможно, первым среди представителей Запада, готовым к контактам с

Советским

правительством, оказался глава американской военной миссии генерал Джадсон:

"После 27

ноября мне стало ясно, что большевики удержат власть и, что бы мы ни думали о

них, они

способны решить многие вопросы, в жизненно важной степени влияющие на исход

войны...

Нужно делать возможное из имеющегося... Почему мы должны играть на руку немцам и

следовать политике сознательного невмешательства, отстраненности и враждебности"

{515} .

Учитывая особую позицию Вильсона и специфическую отстраненность посла Френсиса

от

союзнических советов, эта позиция приобрела к концу 1917 г. доминирующее

значение в

американском подходе к России.

В ответ на последовавшее 19 ноября предложение большевиков о перемирии

руководители воюющих стран выразились с той или иной степенью резкого отрицания.

Премьер Клемансо ответил перед палатой депутатов: "Война, ничего кроме войны"

{516} . Его,

ставшего премьером за десять дней до захвата большевиками власти в Петрограде,

волновали

не последствия претворения большевиками лозунга мира, а сравнительно отдаленные

стратегические перспективы. Для него самым важным обстоятельством было то, что

Германия

"будет отныне в состоянии создать огромную империю на востоке" {517} . Клемансо

был

абсолютно уверен, что Ленин и его партия являются в прямом и буквальном смысле

платными

агентами Германии: "Эта банда находится на немецком содержании, и мы не можем

признать

их в качестве правительства. Большинство из них не носит собственных настоящих

имен. Они

являются преимущественно евреями германского происхождения, изменившими свои

фамилии

с немецких на русские Министр иностранных дел называет себя Троцким, но его

настоящее

имя Бронштейн" {518}.

Ллойд Джордж не желал терять время на эмоции - он считал дни до массового

прихода

американцев. Наиболее оптимистический расчет предполагал приход 525 тысяч

человек к маю