1800-1830-Е годы — время работы в литературе величайших рус-

ских писателей И.А. Крылова, A.C. Грибоедова, A.C. Пушкина, Н.В. Го-

голя, М.Ю. Лермонтова и др. Их окружала удивительно яркая плеяда

талантливых художников слова. Достаточно упомянуть К.Н. Батюшко-

ва, В.А. Жуковского, Д.В. Давыдова, К.Ф. Рылеева, П.А. Вяземского,

В.Ф. Одоевского, Е.А. Боратынского, Н.М. Языкова и многих других.

Русская литература 1800— 1830-х годов составляет самостоятель-

ный период, отличающийся стремительным развитием и острой борь-

бой литературных школ. Примером последней может служить проти-

воборство раннеславянофильской «Беседы любителей русского слова»

и «Арзамаса», литературного сообщества писателей-карамзинистов.

Карамзинизм имел весьма мало общего с «сумароковским» клас-

сицизмом в плане выражения определенных общественных взглядов

или художественной проблематики (тут можно даже говорить об их оп-

ределенной противоположности). Однако именно карамзинизму

было суждено вернуться к классицистским по их истокам попыткам вне-

дрять в литературу «ясность», «прозрачность», «простоту» и т. п. (па-

раллельно в литературу нередко незаметным образом возвращалась

классицистская рассудочность). Поэзия карамзинистов носила пре-

имущественно повествовательный характер. Культивировались балла-

ды, «рассказы в стихах», «повести в стихах» и т. п. Впоследствии гени-

альный A.C. Пушкин энергично преодолел «арзамасские» рамки, хотя

в полной мере воспользовался художественными возможностями по-

вествовательной поэзии. Пушкин сыграл определяющую роль также в

формировании литературного языка, создав нормы, действовавшие

впоследствии многие десятилетия.

В целом эти годы — эпоха по преимуществу романтического ис-

кусства, имевшего целый ряд различных ответвлений и «оттенков».

Разновидностью раннего романтизма был так называемый сентимен-

тализм. Далее в русской литературе проявились байроновская и гоф-

мановская ветви романтизма. Однако параллельно этому шли процес-

сы, которые привели на протяжении жизни одного поколения к

оформлению реалистического творческого метода, оказавшегося в ис-

торической перспективе небывало жизнеспособным. Басни И.А. Кры-

лова, комедия A.C. Грибоедова «Горе от ума», пушкинский роман в сти-

хах «Евгений Онегин», проза A.C. Пушкина и Н.В. Гоголя, роман

М.Ю. Лермонтова «Герой нашего времени» легли в основу складыва-

ющейся жанровой системы реалистической литературы.

299

Впрочем, картина литературного развития в данный период отнюдь

»не выглядит как неуклонное поступательное движение от романтизма к

реализму. Романтизм оставался притягательным для многих художни-

ков и после того, как A.C. Пушкин и другие вышеупомянутые писате-

ли-классики в своем творчестве опробовали возможности реалисти-

ческого письма. Достаточно напомнить, что романтизм дал новый

мощный художественный всплеск на излете 1800— 1830-х годов. В дан-

ной связи надо указать прежде всего на характер поэтического творче-

ства М.Ю. Лермонтова. Во второй половине 1830-х годов выдвину-

лась целая плеяда поэтов-романтиков, среди которых не было поэтов

«первого ряда», но весьма показателен сам факт их появления в это

время.

Если понимать и принимать ту художественную условность, кото-

рая пронизывает эстетику романтизма, тогда приемы творчества писа-

телей-романтиков, их броские сюжеты, их вычурные перифразы и про-

чее выглядят мотивированными, естественными и по-своему яркими.

Характерно и то, что, например, изданный в 1840 г. первый сбор-

ник стихов юного H.A. Некрасова, будущего великого русского писа-

теля, — тоже книга стихов поэта-романтика, лит/*.. *чу>

Между тем повествовательные тенденции в поэзии с начала 1840-х

годов продолжали распространяться шире и шире. Все более сближа-

ясь с прозой, она все более ослабляла свою специфику. Параллельно

читательский интерес к поэзии падал. Журналы 1840-х годов один за

другим переставали публиковать стихи. Данное десятилетие оказалось,

по сути, «десятилетием прозаиков». И.С. Тургенев, начинавший как

лирический поэт, перешел сначала на «повести в стихах» и «рассказы

в стихах», затем на прозу, хотя последнее далось ему нелегко. Дебюты

лучших поэтов данного периода (A.A. Фет, А.Н. Майков, А.К. Толстой,

A.A. Григорьев, Я.П. Полонский и др.) оказались почти незамеченны-

ми, и литературная известность пришла к ним — как и к «новому»

Некрасову — лишь в середине 1850-х годов.

Поэты и прозаики середины XIX в. сохраняли чувство внутренней

связи с писателями 1800— 1830-х годов и продолжали активно осваи-

вать их художественный опыт. Это позволило им еще более возвысить

русскую литературу.

Приложения

КУЛЬТУРНО-ИСТОРИЧЕСКИЕ МАТЕРИАЛЫ

H. М. Карамзин

ЧТО НУЖНО АВТОРУ?

Говорят, что автору нужны таланты и знания: острый, проницатель-

ный разум, живое воображение и проч. Справедливо: но сего не до-

вольно. Ему надобно иметь и доброе, нежное сердце, если он хочет быть

другом и любимцем души нашей; если хочет, чтобы дарования его сия-

ли светом немерцающим; если хочет писать для вечности и собирать

благословения народов. Творец всегда изображается в творении и час-

то — против воли своей. Тщетно думает лицемер обмануть читателей и

под златою одеждою пышных слов сокрыть железное сердце; тщетно

говорит нам о милосердии, сострадании, добродетели! Все восклица-

ния его холодны, без души, без жизни; и никогда питательное, эфирное

пламя не польется из его творений в нежную душу читателя.

H. М. Карамзин

ОТЧЕГО В РОССИИ

МАЛО АВТОРСКИХ ТАЛАНТОВ?

Если мы предложим сей вопрос иностранцу, особливо французу, то

он, не задумавшись, будет отвечать: «От холодного климата». Со вре-

мен Монтескье все феномены умственного, политического и нравствен-

ного мира изъясняются климатом. «Ah, mon cher Monsieur, n'avez-vous

301

pas le nez gele?»1 — сказал Дидерот в Петербурге одному земляку сво-

ему, который жаловался, что в России не чувствуют великого ума его, и

который в самом деле за несколько дней перед тем ознобил себе нос.

Но Москва не Камчатка, не Лапландия; здесь солнце так же луче-

зарно, как и в других землях; так же есть весна и лето, цветы и зелень.

Правда, что у нас холод продолжительнее; но может ли действие его на

человека, столь умеренное в России придуманными способами защи-

ты, вредить дарованиям? И вопрос кажется смешным! Скорее жар,

расслабляя нервы (сей непосредственный орган души), уменьшит ту

силу мыслей и воображения, которая составляет талант. Давно извес-

тно медикам-наблюдателям, что жители севера долговечнее жителей

юга: климат, благоприятный для физического сложения, без сомнения,

не гибелен и для действий души, которая в здешнем мире столь тесно

соединена с телом. — Если бы жаркий климат производил таланты ума,

то в Архипелаге всегда бы курился чистый фимиам музам, а в Италии

пели Виргилии и Тассы; но в Архипелаге курят... табак, а в Италии

поют... кастраты.

У нас, конечно, менее авторских талантов, нежели у других евро-

пейских народов; но мы имели, имеем их, и, следственно, природа не

осудила нас удивляться им только в чужих землях. Не в климате, но в

обстоятельствах гражданской жизни россиян надобно искать ответа на

вопрос: «Для чего у нас редки хорошие писатели?»

Хотя талант есть вдохновение природы, однако ж ему должно рас-

крыться ученьем и созреть в постоянных упражнениях. Автору надобно

иметь не только собственно так называемое дарование, — то есть ка-

кую-то особенную деятельность душевных способностей, — но и мно-

гие исторические сведения, ум, образованный логикою, тонкий вкус и

знание света. Сколько времени потребно единственно на то, чтобы со-

вершенно овладеть духом языка своего? Вольтер сказал справедливо,

что в шесть лет можно выучиться всем главным языкам, но что во всю

жизнь надобно учиться своему природному. Нам, русским, еще более

труда, нежели другим. Француз, прочитав Монтаня, Паскаля, 5 или 6

авторов века Лудовика XIV, Вольтера, Руссо, Томаса, Мармонтеля,

может совершенно узнать язык свой во всех формах; но мы, прочитав

множество церковных и светских книг, соберем только материальное

или словесное богатство языка, которое ожидает души и красот от ху-

дожника. Истинных писателей было у нас еще так мало, что они не ус-

пели дать нам образцов во многих родах; не успели обогатить слов тон-

кими идеями; не показали, как надобно выражать приятно некоторые,

1 Ах, дорогой мой, вы, кажется, отморозили нос? (франц.). и oqHM oiOH

302

даже обыкновенные, мысли. Русский кандидат авторства, недовольный

книгами, должен закрыть их и слушать вокруг себя разговоры, чтобы

совершеннее узнать язык. Тут новая беда: в лучших домах говорят у нас

более по-французски! Милые женщины, которых надлежало бы толь-

ко подслушивать, чтобы украсить роман или комедию любезными, сча-

стливыми выражениями, пленяют нас нерусскими фразами. Что ж ос-

тается делать автору? Выдумывать, сочинять выражения; угадывать

лучший выбор слов; давать старым некоторый новый смысл, предла-

гать их в новой связи, но столь искусно, чтобы обмануть читателей и

скрыть от них необыкновенность выражения! Мудрено ли, что сочини-

тели некоторых русских комедий и романов не победили сей великой

трудности и что светские женщины не имеют терпения слушать или

читать их, находя, что так не говорят люди со вкусом? Если спросите у

них: как же говорить должно? то всякая из них отвечает: «Не знаю; но

это грубо, несносно!» — Одним словом, французский язык весь в кни-

гах (со всеми красками и тенями, как в живописных картинах), а рус-

ский только отчасти; французы пишут как говорят, а русские обо мно-

гих предметах должны еще говорить так, как напишет человек с

талантом. Бюффон странным образом изъясняет свойство великого

таланта или гения, говоря, что он есть терпение в превосходной степе-

ни. Но если хорошенько подумаем, то едва ли не согласимся с ним; по

крайней мере без редкого терпения гений не может воссиять во всей

своей лучезарности. Работа есть условие искусства; охота и возмож-

ность преодолевать трудности есть характер таланта. Бюффон и

Ж.-Ж. Руссо пленяют нас сильным и живописным слогом: мы знаем от

них самих, чего им стоила пальма красноречия!

Теперь спрашиваю: кому у нас сражаться с великою трудностию

быть хорошим автором, если и самое счастливейшее дарование имеет

на себе жесткую кору, стираемую единственно постоянною работою?

Кому у нас десять, двадцать лет рыться в книгах, быть наблюдателем,

всегдашним учеником, писать и бросать в огонь написанное, чтобы из

пепла родилось что-нибудь лучшее? В России более других учатся дво-

ряне; но долго ли? До пятнадцати лет: тут время идти в службу, время

искать чинов, сего вернейшего способа быть предметом уважения. Мы

начинаем только любить чтение; имя хорошего автора еще не имеет у

нас такой цены, как в других землях; надобно при случае объявить дру-

гое право на улыбку вежливости и ласки. К тому же искание чинов не

мешает балам, ужинам, праздникам; а жизнь авторская любит частое

уединение. — Молодые люди среднего состояния, которые учатся, так-

же спешат выдти из школы или университета, чтобы в гражданской или

военной службе получить награду за их успехи в науках; а те немногие,

303

которые остаются в ученом состоянии, редко имеют случай узнать

свет — без чего трудно писателю образовать вкус свой, как бы он учен

ни был. Все французские писатели, служащие образцом тонкости и при-

ятности в слоге, переправляли, так сказать, школьную свою реторику

в свете, наблюдая, что ему нравится и почему. Правда, что он, будучи

школою для авторов, может быть и гробом дарования: дает вкус, но

отнимает трудолюбие, необходимое для великих и надежных успехов.

Счастлив, кто, слушая сирен, перенимает их волшебные мелодии, но

может удалиться, когда захочет! Иначе мы останемся при одних купле-

тах и мадригалах. Надобно заглядывать в общество — непременно, по

крайней мере в некоторые лета, — но жить в кабинете.

Со временем будет, конечно, более хороших авторов в России —

тогда, как увидим между светскими людьми более ученых или между

учеными — более светских людей. Теперь талант образуется у нас слу-

чайно. Натура и характер противятся иногда силе обстоятельств и ста-

вят человека на путь, которого бы не надлежало ему избирать по рас-

четам обыкновенной пользы или от которого судьба удаляла его: так,

Ломоносов родился крестьянином и сделался славным поэтом. Склон-

ность к литературе, к наукам, к искусствам — есть, без сомнения, при-

родная, ибо всегда рано открывается, прежде, нежели ум может соеди-

нять с нею виды корысти. Сей младенец, который на всех стенах чертит

углем головы, еще не думает о том, что живописное искусство достав-

ляет человеку выгоды в жизни. Другой, услышав в первый раз стихи,

бросает игрушку и хочет говорить рифмами. Какой хороший автор в

детстве своем не сочинял уже сатир, песен, романов? Но обстоятель-

ства не всегда уступают природе; если они не благоприятствуют ей, то

ее дарования по большей части гаснут. Чему быть трудно, то бывает

редко — однако ж бывает, — и чувствительное сердце, живость мыс-

лей, деятельность воображения, вопреки другим явнейшим или бли-

жайшим выгодам, привязывают иногда человека к тихому кабинету и

заставляют его находить неизъяснимую прелесть в трудах ума, в разви-

тии понятий, в живописи чувств, в украшении языка. Он думает —

желая дать цену своим упражнениям для самого себя, — думает, гово-

рю, что труд его не бесполезен для отечества; что авторы помогают со-

гражданам лучше мыслить и говорить; что все великие народы любили

и любят таланты; что греки, римляне, французы, англичане, немцы не

славились бы умом своим, если бы они не славились талантами; что

достоинство народа оскорбляется бессмыслием и косноязычием худых

писателей; что варварский вкус их есть сатира на вкус народа; что об-

разцы благородного русского красноречия едва ли не полезнее самых

классов латинской элоквенции, где толкуют Цицерона и Виргилия; что

304

оно, избирая для себя патриотические и нравственные предметы, мо-

жет благотворить нравам и питать любовь к отечеству. — Другие мо-

гут думать иначе о литературе; мы не хотим теперь спорить с ними.

H. М. Карамзин

<0 БОГАТСТВЕ ЯЗЫКА>

Истинное богатство языка состоит не во множестве звуков, не во

множестве слов, но в числе мыслей, выражаемых оным. Богатый язык

тот, в котором вы найдете слова не только для означения главных идей,

но и для изъяснения их различий, их оттенок, большей или меньшей

силы, простоты и сложности. Иначе он беден; беден со всеми милли-

онами слов своих. Какая польза, что в арабском языке некоторые теле-

сные вещи, например меч и лев, имеют пятьсот имен, когда он не выра-

жает никаких тонких нравственных понятий и чувств?

В языке, обогащенном умными авторами, в языке выработанном,

не может быть синонимов; всегда имеют они между собою некоторое

тонкое различие, известное тем писателям, которые владеют духом язы-

ка, сами размышляют, сами чувствуют, а не попугаями других бывают.

Когда ты хочешь писать портрет свой, то посмотрись прежде в вер-

ное зеркало: может ли быть лицо твое предметом искусства, которое

должно заниматься одним изящным, изображать красоту, гармонию и

распространять в области чувствительного приятные впечатления? Если

творческая натура произвела тебя в час небрежения или в минуту раз-

дора своего с красотою: то будь благоразумен, не безобразь художни-

ковой кисти, — оставь свое намерение. Ты берешься за перо и хочешь

быть автором: спроси же у самого себя, наедине, без свидетелей, ис-

кренно: каков я? ибо ты хочешь писать портрет души и сердца своего.

Ужели думаете вы, что Геснер мог бы столь прелестно изображать

невинность и добродушие пастухов и пастушек, если бы сии любезные

черты были чужды собственному его сердцу?

Ты хочешь быть автором: читай историю несчастий рода челове-

ческого — и если сердце твое не обольется кровию, оставь перо, —

или оно изобразит нам хладную мрачность души твоей.

Но если всему горестному, всему угнетенному, всему слезящему

открыт путь во чувствительную грудь твою; если душа твоя может воз-

выситься до страсти к добру, может питать в себе святое, никакими

сферами не ограниченное желание всеобщего блага: тогда смело при-

20~Мннералов OVO

зывай богинь парнасских — они пройдут мимо великолепных чертогов

и посетят твою смиренную хижину — ты не будешь бесполезным писа-

телем — и никто из добрых не взглянет сухими глазами на твою моги-

лу.

Защитник и покровитель невинных, благодетель Каласовой фами-

лии, благодетель всех фернейских жителей имел, конечно, не злое сер-

дце.

Слог, фигуры, метафоры, образы, выражения — все сие трогает и

пленяет тогда, когда одушевляется чувством; если не оно разгорячает

воображение писателя, то никогда слеза моя, никогда улыбка моя не

будет его наградою.

Отчего Жан-Жак Руссо нравится нам со всеми своими слабостя-

ми и заблуждениями? Отчего любим мы читать его и тогда, когда он

мечтает или запутывается в противоречиях? — Оттого, что в самых

его заблуждениях сверкают искры страстного человеколюбия; оттого,

что самые слабости его показывают некоторое милое добродушие.

Напротив того, многие другие авторы, несмотря на свою ученость

и знания, возмущают дух мой и тогда, когда говорят истину: ибо сия

истина мертва в устах их; ибо сия истина изливается не из добродетель-

ного сердца; ибо дыхание любви не согревает ее.

Одним словом: я уверен, что дурной человек не может быть хоро-

шим автором.

В. А. Жуковский

СВЯТАЯ РУСЬ

Письмо князю П.Л. Вяземскому

23-гоиюля (5-го августа) 1848 г.

Кронталь, близ Содена.

Благодарствую, мой милый Вяземский, за твое коротенькое пись-

мо и за донесение о том, что у вас теперь происходит; это несколько за

вас успокоило, хотя холерная туча все еще стоит над вашею головою.

Но мне на вас почти завидно, вы окружены бедою, которая, выходя из

Руки Всемогущей, выходя из природы, неповинной в том зле, которое

из нее истекает, вселяет один только ужас; вы дома, вы страждете в

своей семье. А я начуже, и вокруг меня свирепствует беда, производя-

щая не один благоговейный ужас пред Властию Верховной, но и него-

306 -ок

дование против безумия и разврата человеческого. Если бы я был сча-

стлив, если бы уже теперь был дома, пускай бы там холера нашла меня;

но самому искать холеры, вместе с женою и детьми, везти свою семью

ей на встречу и, может быть, ей на жертву, на такую ответственность не

могу и не должен решиться.

Между тем на беду мою надобно еще слышать и слушать вой этого

всемирного вихря, составленного из разных, безчисленных криков че-

ловеческого безумия, вихря, который грозит все поставить вверх дном.

Какой тифус взбесил все народы и какой паралич сбил с ног все прави-

тельство! Никакой человеческий ум не мог бы признать возможным

того, что случилось и что, в несколько дней, с такою демоническою,

необоримою силою, опрокинуло созданное веками. Можно было слы-

шать, и давно, давно это было слышно, что в глубине кратера, таивше-

гося подслоями многих поколений, шевелилась скопляющаяся лава; и

покой правительств, которые лениво и упрямо спали на краю этого кра-

тера, есть гибельная неосторожность, вполне заслуживающая имя пре-

ступления. Но подобного извержения лавы придумать было невозмож-

но. Шумом упадшаго французского трона пробуждается несколько

крикунов в маленькой области Германского царства; несколько про-

фессоров, адвокатов, лекарей и марателей бумаги, никем не призван-

ных, никем неуполномоченных, предводительствуя маленькою дружи-

ною дерзких журналистов, выходят в бой против всех законных

государей, окруженных сильною армиею, и все они разом, без боя, кла-

дут оружие и принимают безусловно те безсмысленные законы, кото-

рыми в чаду своей силы [не действительной, а созданной внезапным

страхом их противников], наскоро, без всякой умеренности, без малей-

шаго признания права и правды, толпа анархистов уничтожает всякий

авторитет и всякую возможность порядка. Теперь начинается что-то

похожее на противудействие — но трудно поверить его успеху. Слиш-

ком, слишком много разрушено.

Вяземский! как тронули меня, при виде всего этого, столь болез-

ненного и отвратительного, твои стихи: я не мог читать их без слез и не

могу иначе перечитывать...

Твои стихи не поэзия, а чистая правда. Но что же поэзия, как не

чистая высшая правда? Твои стихи правда потому, что в них просто,

верно, без всякой натяжки, выражается то, что глубоко живет в душе,

не подлежит произвольному умствованию, не требует никаких доказа-

тельств разума, что живет в душе вопреки всем софизмам отрицания,

вопреки даже самим противоречащим фактам, живет, как всякая Бо-

жия истина, не из ума человеческого исходящая, потому именно гордо-

стью его отвергаемая, что оно вне его существует, потому именно и не

20* 307

отрицаемая что не принадлежит к области очевидности и не подвласт-

на механической силе логических доказательств. Твои стихи, поэтичес-

кий крик души, производят очаровательное действие в присутствии чу-

довищных происшествий нашего времени. Святая Русь! — Какое

глубокое получается это слово теперь, когда видим, как все кругом нас

валится, единственно от того, что оторвался от него этот общий знаме-

натель, к которому нельзя уже теперь привести этих мелких, разнород-

ных дробей, ничего целого не составляющих. Святое утрачено; креп-

кий цемент, соединивший так твердо камни векового здания, по плану

Промысла построеннаго, исчез мало-помалу, уничтоженный едкою де-

ятельностью ума человеческого. Что воздвигнется и может ли что воз-

двигнуться на этой груде развалин — мы знать и предвидеть не можем.

Между тем наша звезда, Святая Русь, сияет высоко, сияет в стороне!

Да сохранит ее Бог от затмения собственнаго и от насильственнаго ув-

лечения в вихре соседних звезд, готовых разрушиться. Святая Русь —

это слово ровесник христианской России. Оно дано ей, как говорят твои

стихи, при ее крестинах, и никогда не потеряет своего глубокого смыс-

ла, хотя и вошло в разряд обыкновенностей (lieux communs). Скажу

мимоходом, что я выше всего ставлю эти так называемые обыкновен-

ности: они в языке и в жизни то же, что воздух, невидимо нас окружаю-

щий, без которого ни дышать, ни жить невозможно. То, что вошло в

обыкновенность, принято всеми, для всех неотрицаемо; оно потеряло

свою новость от своей давности, но по тому самому и есть всеобщая

необходимая истина. Оно приобретает вдруг характер какого-то откро-

вения, чудно выражающаго истину верховную — когда ему противопо-

ложная нечто, эту верховную истину отрицающее. Так и здесь: Святая

Русь — как часто и давно это слово повторяется, как мы к нему при-

выкли, как многие употребляют его даже в ироническом смысле — но

сказаное теперь [в противоположность тому, что в наших глазах повсе-

местно творится], не изумляет ли оно своею новостию и своею исти-

ною? Не выражает ли оно для нас с новою убедительностию, одним зву-

ком всего, что в течение веков сделалось нашею верою, любовию и

надеждою? Не яснее ли означается в нем этот особенный союз наш с

Богом, вследствие которого от наших праотцев перешло к нам и чудное

имя его Русской Богъ [не Российский Богь, как оканчивает своего Ди-

митрия Донского Озеров]. Русской Богъ, — Святая Русь, подобных

наименований Бога и отечества, кажется, ни один европейский народ

Не имеет. В выражении Святая Русь — отзывается вся наша особен-

ная история; это имя Россия ведет от Крещатика; но свое глубокое зна-

чение оно приобрело со времен раздробления на уделы, когда над раз-

ными подчиненными князьями был один главный, великий, когда при

308

великом княжестве было множество малых, от него зависимых, и когда

это все соединялось в одно, не в Россию, а в Русь, то есть не в государ-

ство, а в семейство, где у всех были одна отчизна, одна вера, один язык,

одинакия воспоминания и предания; вот отчего и в самых кровавых меж-

доусобиях, когда еще не было России, когда удельные князья беспрес-

танно дрались между собою за ее области, для всех была одна, живая,

нераздельная Святая Русь. Все вместе стояли за нее против нашествия

и грабительства врагов неверных. Особенную же силу этому слову дали

печальные времена Мамая: тогда оно сделалось для нас соединитель-

ным, отечественным, боевым криком; им утешала нас наша церковь,

его произносили князья наши, неся в Орду свою голову за отечество,

оно гремело на Куликовом поле; оно должно было получить удивитель-

ный смысл на устах Великого Иоанна III, уничтожившаго рабство та-

рское и вдруг явившагося самодержавным обладателем всея России.

С того времени Россия стала государством, особенным достоянием царя,

а Святая Русь осталась преданием, совокупным сокровищем царя и

народа. Там наше могущество, наши многообъемлющие грани, наше

государственное достоинство; здесь наша память о жизни праотцев,

наша народная внутренняя жизнь, наша вера, наш язык, все, что соб-

ственно наше русское, что никому, кроме нас, принадлежать не может,

что нигде, кроме Русской земли, не встретится, чего никто, кроме рус-

ского человека, и понять не может. Россия принадлежит к составу го-

сударств Европы: Святая Русь есть отдельная, наследственная соб-

ственность русского народа, упроченная ему Богом. Вся святость этой

Руси и весь чудный характер народа русского [в котором такой светлый

рассудок соединяется с такою твердою, спокойною, никаким вдохнове-

нием не воспламеняемою самоотверженностию] особенно выразились

в ту минуту, когда бояре московские пришли к Иоанну IV умолять его

казнить их, как будет на то его воля, но только не покидать престола

русского. [Событие удивительное, в котором ясно означается, что пра-

вильные понятия политические, без всякого философического умство-

вания постигнутые здравым русским умом, прямо истекают из того ис-

точника, из которого всякая истина истекает, из христианства, которое,

несмотря на потрясение, претерпенное им в наше время, возьмет на-

последок свое и сделается альфой и омегою всякой правды]. Другое

слово нашего народа: Русской Богъ, имеет такое же глубокое, истори-

ческое значение. Подобные слова не случайно входят в употребление,

они суть памятники, итоги вековой жизни народа. Слово Русской Богъ

выражает не одну веру в Бога, но еще какое-то особенное народное

предание о Боге, давнишнем сподвижнике Руси, виденном нашими пра-

отцами во все времена их жизни, и счастливые и бедственные, и слав-

309

ные и темные, в этом слове наше бодрое, беспечное авось соединяется

с крепкою надеждою на высшее Провидение, Русской Богъ есть то же

в отношении к вере в Бога, что Святая Русь в отношении к России.

Этот «Русской Богъ» есть удивительное создание нашего ума народна-

го, понятия о Немъ, отдельно существующее при вере в Бога христи-

анского, истекающей из божественного откровения, присоединено к

ней, будучи выведено русским народом из откровения, в его истории

заключающегося, понятия о Боге ощутительном, на опыте доказанном,

повсеместно, без всякого проповедания признанном, понятие, одним

только русским народом присвоенное. Смешно сказать: английский,

французский, немецкий бог, но при слове русский Богъ — душа благо-

товеет: это Бог нашей народной жизни, в котором, так сказать, для нас

олицетворяется вера в Бога души нашей, это образ Небеснаго Спаси-

теля, видимо отразившийся в земной судьбе нашего народа. -><»бт

¦ Россия шла своим особенным путем, и этот путь не изменился с

самого начала ее исторической жизни, несмотря на беспорядки, про-

исшедшие от раздробления на уделы, которое наконец произвело и дол-

гое татарское иго. Две главные силы, исходящие из одного источника,

властвовали и властвуют ее судьбою, они навсегда сохранят ее само-

бытность, если, оставшись неизменными в своей сущности, будут сле-

довать за историческим, необходимым ее развитием, будут его направ-

лять и могущественно им владычествовать. Эти две силы суть церковь

и самодержавие: одной, то есть самодержавию, принадлежит земной

порядок и благоденствие общественное, им охраняемое; другой, то есть

церкви, принадлежит дополнение земного благоденствия высшими бла-

гами иного порядка, дающими земному его истинное значение и воз-

можную прочность.

Оглянувшись на запад теперешней Европы, что увидим?.. Дерзкое

непризнание участия Всевышней Власти в делах человеческих выра-

жается во всем, что теперь происходит в собраниях народных. Эгоизм

и мертвая материальность царствуют. Чего тут ожидать живого? Какое

человеческое благо может быть построено на таком фундаменте?.. У

нас — целы те главные, основные элементы, которыми держится бы-

тие государств христианских. Наша церковь не изменилась: реформа-

ция не дерзнула коснуться ея святыни; а неизменяемость церкви сбе-

регла и упрочила неизменяемость власти державной, которая, несмотря

на все волнения государственныя, осталась непотрясенною в своем

основании, то есть в понятии о божественности ея происхождения и в

исторической ее законности. Русский народ, в котором никакой произ-

вол мятежнаго умствования не поколебал веры в непреложность церк-

ви, остался равномерно верен и власти державной, проповедуемой цер-

31П

ковию. В его истории мы видим перемены властителей, но власть и ува-

жение к ней во всякое время оставались неизменными; бывали мятежи

народные, но никогда не бывало провозглашаемо право мятежа, кото-

рое так же существовать не может, как и право притеснения: ибо когда

народное восстание опрокидывает законную власть, во зло употреб-

ленную, то это не есть выражение существующего права — это просто

событие, неизбежное следствие другого события, неправда, рожден-

ная неправдою, — то же, что отзыв, естественно произведенный зву-

ком. Мы видим, что от Рюрика до смерти Феодора Иоанновича один и

тот же дом царствует — сквозь все века протянута одна непрерывная

цепь наследственной власти, непрерывная во времена междоусобий,

во времена татарского ига и пресеченная на короткое время в периоде

от Годунова до Романовых только для того, чтобы крепче соединить свои

звенья в ту минуту, когда весь русский народ, основываясь на вере и

обычаях праотцев и на учении евангельском, провозгласил самодер-

жавие на выборе московском. Это самодержавие перешло в руки Ро-

мановых таким, какое оно было до их избрания. Оно и теперь то же

самое в своей сущности: завет нам от всего — нашего минувшего, бо-

гатство, собранное нами в течение веков на дороге, по которой вело

нас Провидение. С другой стороны, надобно сказать, что если в обра-

зованной Европе вера в святое истратилась от расточительных злоупот-

реблений ума, то в России она сохранилась в своей неприкосновеннос-

ти, частию и от ее бездейственнаго неупотребления, так что на западе

Европы существует цивилизация, но добрыя начала уничтожены, а у

нас сохранены добрыя начала, но собственной цивилизации, из их раз-

вития исходящей, еще не существует, а есть только ее призрак, ее нам

чуждая, заимствованная форма, которая может наконец повредить и

добрым началам. Вопрос что возможнее? — ввести ли снова в цивили-

зацию уничтоженныя добрыя начала, или на существующих добрых

началах пересоздать чужую цивилизацию в собственную? Думаю, пос-

леднее. Первое можно сравнить с развратным, состарившимся, рас-

слабленным богачом, который доживает последнее свое достояние и

ничего не оставит наследникам, кроме своего мертвого трупа, после-

днее — с молодым, еще неоглядевшимся недорослем, владельцем ве-

ликаго богатства, которого он еще употреблять не научился, но кото-

рое еще не настрачено и может, увеличенное, перейти в руки его

наследников. Итак, чтобы предохранить цивилизацию Европы от нис-

падения в варварство, надлежит возвратить ее к началам, ею утрачен-

ным. Чтобы дать самобытную цивилизацию России, должно развить сии

добрые начала, сохранившие всю чистоту свою, но еще не вполне в

смысле своем употребленные. Сии начала для России суть церковь и

311

самодержавие. Под развитием церкви разумеется более деятельное вве-

дение ее учения в умственную и практическую жизнь истинным христи-

анским образованием, оградив его от всякого самовольнаго лжемуд-

рия, образованием, которое у нас до сих пор слишком ограничено было

одними формами. Под развитием самодержавия разумеется твердей-

шее укоренение и распространение его патриархальнаго могущества,

которого источник и правило есть верховная Божия правда, но кото-

рое, с своей стороны, должно более и более определить и утвердить

законность — с одной стороны, в действиях исполнителей власти, с

другой, в общих о ней понятиях народа, законность, которая хранит

права, неотъемлемо всем и каждому принадлежащие и державною вла-

стию один раз навсегда утвержденные, и которая, истекая из самой вла-

сти, ее не ограничивает, а более и более упрочивает посредством ука-

зания необходимых верных путей ее действия.

П.А.Вяземский

О ДЕРЖАВИНЕ

Угасло одно из светил поэзии нашей, лучезарнейшее светило ее!

Державина нет? Смерть похитила в нем у муз почтенного их Нестора, у

отечества — мужа знаменитого, прешедшего со славою и пользою по-

прище долгой жизни, у ближних и друзей — добродушного старца, ук-

рашенного семейственными добродетелями. Пускай другие следуют за

ним на пути гражданской службы, застают его простым рядовым на ча-

сах в день восшествия на престол Екатерины II и потом с удивлением

увидят его любимцем, статс-секретарем и певцом Екатерины Великой:

мы кинем взгляд на его поприще литературное.

Утратою великих людей, сею горестною ценою покупается прискор-

бное право говорить о них свободно. С одной стороны, недоброжела-

тельство не упрекнет критика лестию; с другой, — страх оскорбить раз-

дражительное самолюбие не увлечет его за границу надлежащих похвал.

Державин, как другой Ломоносов, создал сам себя. Судьба не урав-

няла пути, по которому он должен был достигнуть до первых степеней

государственного человека и вершины славы пиитической. Первые

порывы пиитического таланта ознаменовались в гвардейском сержан-

те. После того оды, написанные при горе Читалагае и напечатанные в