1 Поэма Боратынского «Наложница» («Цыганка») вызывала критику иного

Плана — она была воспринята как произведение якобы вульгарно-безнравствен-

ное по сюжету и недостаточно отделанное в плане слога; говорилось и о сходстве

главного героя Елецкого с Онегиным. Боратынский даже счел нужным ответить на|

замечания статьей «Антикритика».

ПРОЗАИКИ

ПУШКИНСКОЙ эпохи

Василий Трофимович Нарежный (1780—1825) — прозаик, поэт,

драматург; из семьи мелкопоместного малороссийского дворянина,

учился в Московском университете. Стихи и трагедии сочинял в юнос-

ти (историко-героические поэмы «Брега Альты» и «Освобожденная

Москва»; среди трагедий — «Димитрий Самозванец», где тема по-

вернута в сентименталистском ключе). Автор сборника историко-ро-

мантических повестей «Славенские вечера» (он включает повести

«Кий и Дулеб», «Славен», «Рогдаи», «Громобой», «Ирена», «Ми-

рослав», «Любослав» и др.; всего «вечеров» тринадцать), автор ро-

манов «Российский Жилблаз, или Похождения князя Гаврилы Си-

моновича Чистякова» (части 4—6 опубликованы лишь в 1938 г.),

«Чёрный год, или Горские князья» (опубликован после смерти На-

режного, в 1829 г.), «Аристион, или Перевоспитание», «Бурсак»,

«Два Ивана, или Страсть к тяжбам», «Гаркуша, малороссийский

разбойник» (не завершен, опубликован в 1956 г.), повестей «Бога-

тый бедняк», «Заморский принц», «Запорожец», «Мария», «Не-

веста под замком», «Турецкий суд».

«Славенские вечера» — яркий образец прозы раннего русского

романтизма. Слог Нарежного полон здесь перифраз и метафор, време-

нами писатель даже прибегает к приемам «стихотворной прозы» (ее

мастером ранее был классицист М.М. Херасков):

«На величественных берегах моря Варяжского, там, где вечно

юные сосны смотрятся в струи Невы кроткие, в отдалении от пышно-

го града Петрова и вечного грохота, по стогнам его звучащего, при

склонении солнца багряного с неба светлого в волны румяные, час-

то люблю я наслаждаться красотой земли и неба великолепием, скло-

нясь под тень дерев высоких и обращая в мыслях времена протекшие.

Там иногда сонм друзей моих и прелестных дев земли Русской ок-

ружает меня. Кроткое пение их разливается по берегу и, журча вдали

среди кустов зеленых, теряется в пространстве воздуха.

Г59

Иногда берут они звонкие орудия и светлыми звуками их прослав-

ляют величие добродетели и верных друзей ее» (курсив мой. —

ЮМ).

Здесь у Нарежного каждая из приведенных фраз имеет дактили-

ческое окончание (протекшие/воздуха/друзей ее). Такие ритмически

однородные окончания постепенно создают ощущение ритмичности

обширных текстовых фрагментов «Вечеров». Ритмизации текста спо-

собствуют также инверсии внутри фраз, акцентирующие опять-таки

слова с дактилическим окончанием (в примере выделены курсивом).

Переходя в «Славенских вечерах» от описаний, подобным выше-

приведенному, к повествованию, к продвижению вперед сюжета, На-

режный как чуткий стилист обычно отказывается от подобной ритми-

зации, которая могла бы отвлечь читателя от сюжета и его динамики.

Настоящего историзма в его повестях нет, да романтики к нему и не

стремились. Нарежный создает поэтический образ древней славянс-

кой истории и такие же образы ее деятелей, реальных и вымышленных.

Роман «Российский Жилбла?» — самое известное и, пожалуй,

центральное произведение В.Т. Нарежного. Оно выдержано уже в со-

вершенно ином ключе, чем «Вечера». Начиная с названия, этот роман

Нарежного откровенно спроецирован на весьма популярный тогда у

русской публики «плутовской» роман французского писателя Лесажа

«Похождения Жилблаза де Сантиланы»1. В то же время многообраз-

ные авантюрные похождения «князя Гаврилы Симоновича княж Чис-

тякова» развернуты автором на фоне ярких картин русского быта.

? « При первом появлении на страницах романа тертому жизнью Гав-

риле Чистякову уже под пятьдесят. Он появляется в добродушном дво-

рянском семействе Простаковых, словно некое привидение: «Волосы

его всклокочены и наполнены грязью, которая также залепляла лицо и

руки, оцарапанные до крови; платье все в лохмотьях; одна нога босая,

другая в лапте; оно дрожало от холоду, глаза были томны и унылы».

«Привидение» тут же обращается к хозяевам с прочувствованным

монологом: «Я страдаю голодом и жаждою; целые сутки ни одна кроха

не бывала во рту моем; я дерзнул искать у вас милосердия и убежища

на эту ночь». Затем прошел месяц, а Гаврила Чистяков все продолжал

непринужденно пользоваться «милосердием и убежищем» у Проста-

ковых, так что «казалось всем, что он взрос здесь и состарился».