Коммуникативно-прагматические особенности личного местоимения «you» в пословицах

Исследование языка в качестве одного из важнейших орудий коммуникативной деятельности человека, направленной, как и любая деятельность, на достижение определённой цели, является основополагающим положением прагматики. Как бы ни были разнообразны варианты понимания и определения прагматики, основным в них можно считать то, что все они исходят из теории Ч. Морриса, которая сводится к следующему: одним из свойств языка является отношение между ним и его пользователем – человеком, а также, включает условия, в которых человек адекватно выбирает и употребляет языковые средства для достижения конечной цели коммуникации – воздействия на партнёра. Таким образом, не без основания можно заключить, что общение посредством языка есть сложный, многогранный процесс, включающий в себя взаимодействие индивидов, установление, выявление связей и отношений между людьми на основе обмена различного рода информацией, мыслями, сведениями, идеями. Параллельно с этим человек воздействует на других: утверждает, спрашивает, просит, требует, приказывает, советует, обещает, поучает, инструктирует, побуждает к вербальному или невербальному действию.

Функционируя в живой повседневной речи и являясь продуктом народного творчества, пословицы привлекают пристальное внимание учёных- лингвистов. Под пословицами обычно понимают афористически сжатые изречения с назидательным смыслом в ритмически организованной форме. По своей грамматической структуре пословицы представляют собой замкнутые предложения, т.е. состоящие из одних постоянных членов и поэтому не изменяемые и не дополняемые в речи, другими словами, они целиком клишированы. Функция обобщения и систематизации житейского опыта поколений, присущая любым пословицам не может не оказывать воздействия на их лексический состав: слова-компоненты пословицы приобретают более обобщённое и в этом смысле ослабленное значение по сравнению с теми же единицами в свободном употреблении. Однако, нам кажется, что личное местоимение “you” полностью не утрачивает своих функциональных особенностей. Это и определило тематику нашей работы

Функции пословиц реализуются в речи, следовательно, их основное назначением – служить средством общения или сообщения. Любое общение строится по определённой модели: говорящий – слушающему – о предмете – посредством языка – с определённой целью – в определённых условиях. Следовательно, любая коммуникация представляет собой диалогизированное взаимодействие, для реализации которого необходима так называемая нулевая фаза общения или отправная точка, определяемая как контакт. Пословица вполне отвечает статусу небольшого текста, который может выступать в качестве фрагмента диалога, поэтому для достижения своей цели посредством пословицы говорящему необходимо установить контакт со слушающим.

Установление контакта между участниками коммуникации происходит с помощью определённого набора лексико-грамматических средств контактирования или словами-контакторами. Предполагается, что рассматриваемое нами местоимение “you”, прикреплённое к адресату, некоторым образом входит в число контактоустанавливающих слов.

Для начала считается целесообразным дать краткую характеристику интересующей нас части речи – местоимению. Местоимения являются особым фрагментом языковой структуры, в котором отражается множество коммуникативных, прагматических и грамматических аспектов функционирования языка [4; 236]. Мы привыкли считать, что основная часть местоимений – это “пустые” слова, слова-заместители, не имеющие собственного значения, а лишь принимающие на себя значение замещаемого слова, но в большинстве случаев дело обстоит иначе. Лингвистами было выявлено, что местоимения обладают определённым лексическим свойством: эти слова не называют лицо, предмет или явление, а указывают на них, отсылают к ним [2, 19; 40,24], а также, выделяют и дифференцируют предметы, явления, лица [1, 19; 5, 24].

Наше внимание привлекает прежде всего разряд личных местоимений, имеющих категорию лица, “то есть способность указывать на непосредственных участников в коммуникации – говорящего и слушающего” [3, 31].

Исходя из целей и задач нашего исследования, представляется интересным рассмотреть статус и назначение личного местоимения “you”, ориентированного на сферу собеседника в процессе коммуникации вообще и пословицах в частности. Нельзя не согласиться с тем, что “you” принадлежит акту общения, так как характеризует определённого человека как “лицо” и, одновременно с этим, обозначает “каждого, всякого, любого”, до которого говорящий старается донести ценность, полезность, важность заложенной в пословицу информации.

В данной работе мы намерены рассмотреть роль “you”- контактора, а также связь синтаксической функции “you” с прагматическим аспектом пословиц. Стоит указать, что примеры для данной работы были взяты из словарей, поэтому отобранные нами пословицы рассматриваются в отрыве от контекста, сами по себе, как законченные смысловые фрагменты диалога.

Рассмотрим по порядку наметившиеся закономерности.

Как уже говорилось, любое общение начинается с установления контакта между коммуникантами, который зависит от множества факторов. Естественно, “you” в пословицах выделяя адресата, привлекая его внимание, способствует установлению контакта. Однако, роль “you” должна быть рассмотрена в рамках предложения, а точнее в рамках пословицы – объекта нашего исследования - структурные и коммуникативно-прагматические особенности которой накладывают заметный отпечаток на функцию “you”.

Кроме того, что “you” указывает на слушающего, оно выполняет и определённую синтаксическую функцию в предложении (пословице), явно влияющую на установление контакта. Так, согласно нашему анализу, в подавляющем большинстве пословиц “you” выполняет функцию подлежащего:

If you sell the cow you will sell her milk too.

You cannot judge a tree by its bark.

You never know what you can do till you try.

Score twice before you cut once.

Являясь подлежащим, “you” находится на виду и сразу же повышает значимость адресата, вовлекает его в процесс общения. Тем самым создаются благоприятные условия для осуществления намерений говорящего.

Также было замечено, что “you”-подлежащее очень часто находится в рематической позиции:

Eat, drink and be merry, for tomorrow you die.

As you brew, so must you drink.

The more you have, the more you want.

Это своеобразная уловка, показывающая, что собеседник – не просто какой-то объект общения, а именно тот, на которого направлены все действия говорящего и от которого ожидается ответная реакция.

Таким образом, синтаксическая функция “you” в пословице показывает, что собеседник максимально вовлечён в процесс коммуникации и это именно тот, на которого будет оказываться влияние.

На этом функциональные особенности личного местоимения “you” не заканчиваются.

Выделенный нами императив – повелительное наклонение, для которого значение побуждения является прямым значением. Форма повелительного наклонения может выражать все оттенки побуждения от приказа до приглашения. Синтаксической особенностью таких высказываний является их прямая адресованность собеседнику и эксплицитная выраженность адресата местоимением 2 л. “you”.

Рассмотрим некоторые пословицы:

You can take a horse to the water, but you cannot make him drink.

You have made your bed, and you must lie upon it.

You cannot make a silk purse out of a sow’s ear.

Sport as you may while the master’s away.

Все эти примеры – повествовательные предложения с модальными предикатами: возможности (can), долженствования (must), где “you” является субъектом побуждения, непосредственным участником коммуникации. Различные по языковой семантике эти лексико-грамматические средства - “you”+модальные глаголы – указывают на тот факт, что говорящий не удовлетворён положением дел в момент речи и старается побудить адресата к изменению ситуации и совершению действий бенефактивных для адресата.

Следующая, достаточно многочисленная группа пословиц с местоимением “you” в своём составе представляет собой повелительные предложения:

Ask no questions and you will be told no lies.

Catch the bear before you sell his skin.

Don’t boast until you see the enemy dead.

Never put off till tomorrow what you can do today. цию.

Итак, подводя итог данной работы, считается целесообразным отметить, что синтаксические функции “you”, а также коммуникативно-прагматические особенности рассмотренных нами пословиц позволяют заключить, что использование пословиц с “you” является универсальным средством воздействия на всех и конкретно каждого обозначенного “you”, с которым говорящий, во-первых, с помощью “you” установил контакт, выделив и повысив значимость адресата в акте коммуникации, а также попытался реализовать свои практические цели и изменить существующую ситуацию. Хотя пословицы – это лексически связанные, синтаксически устойчивые, клишированные формулы, где “you” – постоянный, незаменимый компонент, они являются некой частью диалога и, следовательно, обладают прагматической информацией, которая включает интенции и целеустановки говорящего, направленные на воздействие. Нельзя сказать, что все пословицы с “you” в своём составе, которые как, казалось бы, по сравнению с другими пословицами создают более благоприятную почву для реализации прагматической информации за счёт непосредственного включения собеседника в процесс общения, побуждают адресата к совершению каких-то действий. Имея переносное значение, их цель косвенно воздействовать на слушающего: научить, подсказать, посоветовать, наставлять, а также просто констатировать что-либо или сопутствовать какой-то ситуации. Однако, некоторые из рассматриваемых нами пословиц с местоимением “you” обладают заданностью на воздействие. Как правило, они представляют собой структуру: “you”+ модальный глагольный предикат, а именно “you”+must, can, should, or may.

Литература

1. Майтинская К.Е. Местоимения в языках различных систем. – М.: Наука, 1969. – 310с.

2. Селивёрстова О.Н. Местоимения в языке и речи. – М.: Наука, 1988. – 151с.

3. Теоретическая грамматика английского языка. Учебное пособие. – Л.: ЛГУ, 1983. – С.29-36.

4. Человеческий фактор в языке: коммуникация, модальность, дейксис. – М.: Наука, 1992. – 281с.

5. Longman Dictionary of English Language and Culture. – England: Longman group U.K. Limited, 1992. – 1528 p.

6. Мюллер В.К. Англо-русский словарь. – М.: Русский язык, 1992. – 842с.

7. Кунин А.В. Англо-русский фразеологический словарь. – М. 1967. – 800с.

Н. Ю. Микитенко

Россия, Элиста

ГЕНЕЗИС НЕКОТОРЫХ ДРЕВНЕЙШИХ ТЕРМИНОВ РОДСТВА

(В РУССКОЙ И ЧЕШСКОЙ ЯЗЫКОВЫХ ТРАДИЦИЯХ)

В сравнительно-историческом языкознании есть немало проблем, которые, несмотря на посвящённую им обширную литературу, продолжают волновать исследователей и вызывать оживлённые дискуссии. Одной из них является система терминов родства и связанная с ними проблема семейных отношений в индоевропейской обществе.

В имеющихся сравнительно-исторических исследованиях на первый план выступает именно социальный аспект проблемы. Не составляет исключения и славянская терминология родства, подробно исследованная О.Н.Трубачёвым [1].

Между тем, несмотря на многочисленные исследования, до настоящего времени никто не ставил вопрос об эксклюзивных связях между двумя языковыми традициями в системе терминов родства в пределах одной языковой группы (славянской, германской, романской и.т.д.). Подобная постановка вопроса может существенно уточнить и пересмотреть в ряде случаев устоявшиеся точки зрения на взаимоотношения между языками, входящими в определённый лингвистический ареал, и на характер связей между ними.

В настоящей статье на материале русской и чешской языковых традиций проводится сопоставительный анализ наиболее древних терминов родства, характерных для эпохи индоевропейской языковой общности [женщина (жена); мужчина (муж); мать; отец]. Подобная фрагментарность лингвистического материала продиктована ограниченностью пространства, нам предоставляемого.

Обозначение женщины (жены)

В русском и чешском языках находит отражение очень древняя индоевропейская лексема *g^uena, которая обозначала не только женщину как биологическую особь, но и женщину как члена социальной группы (семьи). Скорее всего, в данной индоевропейской лексеме мы имеем древнее обозначение женщины, которое получило в ходе эволюции индоевропейского общества вторичное значение, вовлекаясь в сферу родственных отношений. Тем более, что в большинстве индоевропейских языков последовательно выступает именно первое значение: рус. жена ~ чеш. žena (укр. жонá, блр. жанá, польск. żona, слвц. zena “женщина, жена”, болг. женá, сербх. жéна). Параллели в индоевропейских языках: др.-инд. janis “женщина, жена”, арм. kin, гот. gino “женщина, супруга”, ирл. ben, др.-прус. genno “жена, домохозяйка”.

Структурная близость русского и чешского языков проявляется в сохранении древней индоевропейской огласовки е, которая сближает словацкий и южнославянские языки. В противоположность польскому и восточнославянским - с огласовкой о.

В древнерусском языке лексема жена имела значение, подобное его современному чешскому корреляту. Однако позднее для обозначения “женщины, как биологической особи” в русском языке было образовано существительное женщина (в памятниках письменности с XVΙ в.). В чешском имеется аналогичное структурное образование ženština, но оно относится к разряду сравнительно малоупотребительных слов с отрицательной коннотацией. В современном русском языке женщина употребляется в качестве просторечного обращения (“мужчина” – сюда же), независимо от социального положения и возраста адресанта, сводя всю индивидуальность человеческой личности к биологической особи. В других славянских языках в качестве обращения употребляются специализированные слова: pan, pani.

В чешском языке, помимо общеславянского слова *žena, широкое распространение имеет слово manželka с метатезой l и n (аналогично польск. malżonka). Слово сложное, первоначально звучало как malžena, то есть žena, взятая “po malu” или “по договору”. Слово mäl у горных немцев означает “судебное решение”, где оглашается Mahlschatz “брачный договор”, Mahlring “обручальное кольцо”, в других германских языках mal “речь”; у скандинавов “договор, правовая процедура”. Согласно свидетельству летописца Нестора, древляне выдали Ольгу за своего князя в 947 za mal “по малу” (по договору). Нестор не понял этого выражения и самого князя называет Малом. С употреблением в речи этих слов стали обозначать супругов как пару: чеш. manželstvo, польск. malżenstwo “супруги”. А в более позднюю эпоху возник новый раздельный счет: чеш. manžel~manželka, польск. malżen~malżenka. Слово неизвестно ни на Балканах, ни у восточных славян.

Обозначение мужчины (мужа)

Русский и чешский языки в обозначении мужчины (мужа) используют древнюю индоевропейскую основу ٭manu: “человек, мужчина”: рус. муж ~ чеш. muž “мужчина” (укр. муж, блр. муж, польск. mąż “муж”, męszczyzna “мужчина”, слвц. muž , болг. мъж, сербх. мŷж). Параллели в индоевропейских языках: нем. Mann, др.-инд. manus “человек, муж”, авест. manuš-, гот. manna, лат.-герм. Mannus – имя прародителя германцев.

Сопоставление русского и чешского слов в обозначении мужчины (мужа) выявляет полное фонетическое тождество огласовок корневого гласного: и.-е. дифтонг *an переходит в u. Помимо чешского и русского, аналогичное развитие обнаруживает большинство славянских языков, за исключением старославянского и польского, где сохранились древние носовые гласные, что можно считать архаизмом ранней праславянской эпохи.

В современном русском языке слово муж употребляется как термин родства в паре муж~жена, а также для обозначения мужчины, имеющего определенный социальный статус: государственный муж. У Пушкина: “И, наконец, я слышу речь не мальчика, но мужа”. В современном чешском языке слово muž сохранило древнее индоевропейское значение “мужчина, человек”. В качестве термина родства употребляется слово manžel, рассмотренное выше, а слово muž в этом значении приводится с пометой “устаревшее”.

Из производных образований от прасл. *mQžь употребляется слово мужик “крестьянин, грубый мужчина”. В чешском это слово носит просторечный и устаревший характер. В русском же языке, особенно в связи с рекламой пива, слово употребляется очень широко в рекламных роликах телевизионных передач, что отнюдь не придает ему эстетичности.

Кроме терминов, восходящих к индоевропейской эпохе, в современном русском языке употребляется и чисто славянский термин локального образования: рус. супруг, супруга, др.-рус. супругъ “супружеская пара, муж и жена”, “упряжка”. Параллель есть только в ст.-сл. сQпрQгъ (от глагола *pregQ “прягу, запрягаю”. Типологическая параллель в лат. conjux “супруг” и conjuga “супруга” (jugum “ярмо, упряжка”), греч. Δόξυγος [2].

Обозначение матери

Древнее обозначение ٭mātēr “мать” является одним из тех слов, которое сохранилось практически во всем индоевропейском ареале.

И.-е. суффикс *ter-/*tor-, широко употреблявшийся для образования терминов родства, на славянской почве претерпел известные преобразования: др.-рус. мати, совр. мать, др.-чеш. mateř, mati, совр. matka, (укр. матiр, мати, блр. маци (нескл.), матка, польск. matka, macierz, болг. майка, помайчима “посаженая мать”, сербх. мäти Реликты прежних отношений представлены в основе косвенных падежей матер - индоевропейской основы на -r.

В структурном отношении древняя чешская форма mati полностью совпадает с др.-рус. мати, однако современная чешская форма matka (с суф. -k) совпадает с современной польской формой.

Вопрос о том, каким образом индоевропейский суффикс -ter преобразовался так, что практически во всех славянских языках произошло переразложение основ, является традиционно “трудным”. Л.А.Сараджева считает, что традиционный фонематический подход в интерпретации этого языкового явления явно неудовлетворителен, предлагая совершенно новое объяснение. “Морфологический закон родовой дифференциации, начавший действовать в эпоху индоевропейской языковой общности, способствовал тому, что все имена женского рода в конечном итоге сгруппировались по трем типам с характерными формантами *ā, *ĭ, *ū, это обеспечивало и формальное различие в системе терминов родства, которого раньше не было (*mater, “мать”,*pэter, “отец”, *dhughэter/*dukter (прасл. *dъkti, “дочь”), *suesor (прасл. *sestra “сестра”) и другие”. [3].

И.-е. слово*mater, как было сказано выше, представлено во всем индоевропейском лингвистическом ареале: др.-прус. mūti, др.-инд. mātā (mātar), авест. mātar-, нов.-перс. mādar, лат. mater, matrix “мать”, ирл. mathir, др.-в.-нем. muoter.

От и.-е. основы *mater в русском и чешском образованы производные слова со значением мачеха: др.-рус. матерьша, рус. диал. matika “старшая женщина в семействе”, совр. мачеха, чеш. mačecha. Подобные образования характеризуют и другие славянские языки, выявляя разного рода диалектные различия: польск. macocha, ст.-слав., др.-серб. маштеха, словен. mačecha, болг. мащеха и др.

Обозначение отца

В индоевропейском в отличие от обозначения матери, имеющего единый характер (кроме хетто-лувийской группы), обозначение отца представлено различными лексемами, образующими два ареала: 1) ареал *pэter: (др.-инд., авест. pitar, греч. πατέρ, лат. pater, ирл. athir, арм. hayr, тох. А. pacar, В. pacar, гот. fađar; 2) ареал *atta: (слав. *otьcь, лат. tata, гот. atta, алб. tat “отец, дед”, ирл., хетт.). Индоевропейское *atta является общеиндоевропейским словом, относящимся к глубокой древности. По-видимому, оно более древнее, чем *pэter и представляет собой слово детской речи.

В славянских языках обозначение отца является производным образованием от и.-е. *attikos – прасл. *otьсь. Слово представлено во всех славянских языках: рус. отец~чеш. otec (укр. отець, блр. оцец, польск. ojciec, слвц. отец, сербх. отац и другие).

В структурном плане русский и чешский обнаруживают полное совпадение форм, причем связи чешского с восточнославянским и южнославянским ареалом более близкие, чем с западным: польск. ojciec, в.- луж. wotc, wocec, н.- луж. wosc.

Слово отец как в русском, так и в чешском, образует множество производных, имеющих чрезвычайно важную социальную значимость: рус. отчизна, отечество, отчество, отчий (дом); чеш. otčina “отчизна”; прил. отцовский ~ чеш. otcovsky (дом, сила, совет и.т.д. ), рус. отеческая забота ~ чеш. otcovske peče и др. Слово употребляется и в религиозной сфере: ср. духовный отец ~ чеш. duchovni otec, рус. отцы церкви ~ чеш. cirkevni otcove, рус. отец небесный ~ чеш. nebesky otec.

Полностью фонетически совпадают русское и чешское обозначение отчима (приемного отца): рус. отчим ~ чеш. otčim (укр. вiтчим и польск. ojczym).

Рассматривая обозначение отца в индоевропейском ареале, нелишне будет сказать, что слово *atta, являясь словом так называемого Lallwőrter-“детского языка”, обозначало природного отца, отца–кормильца, тот, который растил ребенка и заботился о нем. Если в одной части индоевропейского ареала преобладал термин *atta, то причина этого, вероятно, кроется в ряде глубоких изменений в религиозных представлениях и в социальной структуре общества. Термин *pэter широко использовался в мифологии и не обозначал отца как физическое лицо. Он постоянно использовался как определение верховного божества индоевропейцев. Этот термин фигурирует в форме вокатива и в имени лат. Jupiter, что соответствует греческому вокативу Zeυ pater! и ведическому dyauh pita.⁴

Анализ русских и чешских терминов родства обнаруживает весьма интересные особенности. Рассмотренные выше русские и чешские термины структурно ближе, чем чешские и польские. Всё это лишний раз свидетельствует о том, что славянский лингвистический ареал представляет собой весьма сложное диалектное образование, которое нельзя расценивать как общеславянское единство. Рассмотренные чешские (и, естественно, словацкие) термины родства более близки (насколько можно судить по проведённому анализу) к южнославянским и восточнославянским языкам. Очевидно, что это древнее состояние праславянского лингвистического ареала.

К более позднему времени относятся контакты чехов и поляков с германским лингвистическим ареалом.