Сравнение методологических принципов гуманитарных и естественных наук

Рассмотрим принципы, ограничивающие произвол в интерпретации. Многие из этих принципов в гуманитарной науке напоминают методоло­гические принципы в науке естественной. Естествоиспытатели в поисках истины исходят из предпосылки о логическом совершенстве природы. Отсюда они формулируют принцип рациональности: все явления при­роды поддаются рациональному объяснению, т. е. они имеют постижи­мые причины. Это значит, что «научное объяснение природы беспри­чинных явлений невозможно»². Сходную позицию принимают и толко­ватели текстов — представители гуманитарных наук: они исходят из «предвосхищения смыслового совершенства». По их мнению, расши­рение контекста и усилия толкователя должны привести, в конце кон­цов, к постижению стройного и единственного смысла этого текста.

Это значит: в тексте не бывает ничего случайного. Поэтому-то любой фразе (например, названию рассказа), любому обороту (напри­мер, использованию творительного, а не винительного падежа) можно

' Иванов М. В. Судьба русского сентиментализма. СПб. 1996, с. 152-163.

²Кармин А. С.. Бернацкий Г. Г. Лекции по философии. Екатеринбург, 1992, с. 244.

98

приписать особый смысл. Если, например, в языке существуют разные слова, то это не случайно, а, следовательно, они не могут быть полно­стью тождественны. Чем, скажем, различаются значения слов «невда­леке» и «неподалеку»? Хотя ни один наивный носитель русского языка не сможет ясно ответить, тем не менее, филологи такой ответ дадут. Например: невдалеке означает, что высказывание сформировано на ос­нове непосредственного восприятия, а слово неподалеку употребимо и в тех случаях, когда говорящий непосредственно не наблюдает то, что расположено поблизости от него '.

Г. Гадамер пишет об этом методологическом принципе как о «пред­посылке; направляющей любое пониманием. Эта предпосылка, по Гадамеру, гласит: доступно пониманию лишь совершенное единство смысла. «Мы всегда подходим к тексту с такой предпосылкой. И лишь если предпо­сылка не подтверждается, т. е. текст не становится понятным, мы ста­вим её под вопрос»². Р. Барт по существу говорит об этом же: «в произ­ведении значимо всё: грамматика какого-либо языка не может считать­ся удовлетворительно описанной, если описание не способно объяснить всех предложений этого языка; сходным образом, любая смысловая си­стема будет страдать неполнотой, если в её рамках нельзя объяснить все порождаемые ею высказывания»³. И всё же существует разница между принципами логического и смыслового совершенства. В есте­ственной науке исходят из того, что рано или поздно логическое совер­шенство будет обязательно достигнуто. В гуманитарной — приходится признавать, что смысловое совершенство не всегда познаваемо: мы не можем восстановить утраченные куски текста, узнать о явлениях, уже ушедших из сознания людей, живших в далеком прошлом (да и в настоя­щем) и т. д.

В естественной науке неизбежно строятся логически совершен­ные идеализированные объекты (принцип идеализации). Учёный-гума­нитарий обязательно рассматривает все тексты и явления через призму собственных идеалов. Идеал, как замечательно пишет В. П. Бранский, «даёт нам картину мира не таким, каков он есть, а таким, каким он дол­жен быть согласно нашему желанию»⁴. Следование желаемому идеа­лу, конечно же, не всегда повышает объективность результатов размыш­лений в гуманитарной науке.

' См. Яковлева Е. С. фрагменты русской языковой картины мира. М., 1994, с. 23.

² Гадамер Г. О круге понимания. // В его кн.: «Актуальность прекрасного». М.,1991,с. 78.

³Барт Р. Избранные работы. Семиотика. Поэтика. М., 1989, с. 362-363.

⁴Бранский В. П. Искусство и философия. Калининград, 1999, с. 243 и сл.

99

Разница между идеалами и идеализированными объектами огромна. Естественная наука, как справедливо замечает Э. Сепир, — это упро­щённый и абстрактный мир идеальных понятий, в то время как гумани­тарная наука неразрывно связана с явлениями реального мира'. Выбор идеализированного объекта — это во многом произвольная, хотя и кос­венно проверяемая в опыте, догадка естественника о том, что не является существенным при описании того или иного процесса. При построении теории у учёного, как правило, нет никаких ценностных предпочтений. Кристаллограф может изучать конкретный алмаз, как он изучает лю­бой кристалл — этот камень не имеет для него той ценности, которую видит в нём ювелир. Естественнику как человеку в принципе всё рав­но, является ли точка тем, что не имеет ни длины, ни ширины, или точка не имеет только длины, Выбор подтверждается проверкой след­ствий созданной на основе идеализированного объекта теории.

Для гуманитария же следование идеалу — личностная необходи­мость. Он заранее считает, например, что человеческая жизнь осмыс­ленна, что мир познаваем и т. д. или наоборот: что жизнь бессмыслен­на, мир непознаваем. И далее, в зависимости от однажды выбранного ответа, читает и интерпретирует тексты. Если естественнонаучная тео­рия более всего напоминает карикатуру на действительность, то гума­нитарная концепция скорее связана с эстетикой «Чёрного квадрата» К. Малевича, когда художественный эффект создаётся не столько са­мой картиной, сколько тенями, которые падают на неё от рассматриваю­щих картину зрителей.

Для естественной науки факт является научным фактом только тогда, когда он входит в научную теорию. Так, данные о влиянии мыс­лей на расстоянии, сколь бы они ни подтверждались в исследованиях, не являются естественнонаучными фактами до того, как они получат логическое объяснение. Для гуманитарной науки справедливо анало­гичное требование: факт является научным тогда, когда он восприни­мается в правдоподобной целостной картине, когда этот факт приоб­ретает смысл. Например, обсуждаются варианты того, каким было (и было ли вообще) татаро-монгольское нашествие на Русь. Со школьной ска­мьи мы знаем, что тьма диких кочевников, внезапно организовавшись в блестящее войско (орду), напала на Русь и всего за какие-нибудь два года её захватила, разбив защищавшихся поодиночке русских князей. Но есть и другая версия; никакого нашествия, собственно, не было, просто наследники Чингисхана решили пограбить окраины России, а князья

' Сепир Э. Избранные труды по языкознанию и культурологии. М., 1993, с. 591.

100

воспользовались ситуацией и стали нанимать их войска для борьбы друг с другом (Л. Н. Гумилёв). Или даже больше: невесть откуда взявшиеся «татаро-монголы» на самом деле вообще ниоткуда не приходили, а данный этноним — просто западное название русских (А- Т. Фоменко). Выбор версии зависит от правдоподобия и осмысленности ответов.

Если понимать Россию как евразийскую державу; если отмечать участие монголов в борьбе за великокняжеский престол; если, к тому же, признавать полость войска Батыя, пришедшего грабить южные окраи­ны Руси, то мы придём к версии Гумилёва. Если понимать Россию как европейское государство, отброшенное татарским нашествием назад в своём нормальном европейском развитии, то мы получим взгляд, создан­ный петровскими историками и ныне изучаемый в школе. Если же ви­деть в России самобытное государство, живущее по своему собствен­ному сценарию, если обратить внимание на множественность имён рус­ских людей — даваемых при крещении иностранных (Иван, Мария, Ва­силий и пр.), даваемых при рождении собственно русских (как ни странно, одно из наиболее популярных в те времена — Ахмед), кличек типа Батька или Мамка (т. е., по Фоменко, Батый и Мамай); если, к тому же, удивляться, почему конница кочевников, с непонятной легко­стью зимой бравшая штурмом хорошо укрепленные русские города, решила вдруг вести оседлый образ жизни, то мы придем к версии Фоменко. Выбор версии зависит не столько от источников (приверженцы разных версий читали, в основном, одни и те же тексты), сколько от правдоподобия истолкования и идеалов самих толкователей.

Как замечает Дж. Коллингвуд, критерием истины для историка никогда не служат приводимые в источниках сведения, так как «любой источник может быть испорчен; этот автор предубежден, тот получил ложную информацию, эта надпись неверно прочтена плохим специали­стом по эпиграфике, этот черепок смещён из своего временного слоя Неопытным археологом, а тот— невинным кроликом. Критически мыс­лящий историк должен выявить и исправить все подобные искажения. И делает он это, только решая для себя, является ли картина прошлого, создаваемая на основе данного свидетельства, связной и непрерывной картиной, имеющей исторический смысл». Коллингвуд поясняет; «Светоний говорит мне, что Нерон одно время намеревался убрать римские легионы из Британии. Я отвергаю это свидетельство Светония не пото­му, что какой-нибудь более совершенный источник противоречит ему, ибo, конечно, у меня нет таких источников. Я отвергаю его, ибо, реконструируя политику Нерона по сочинениям Тацита, я не могу считать,

101

что Светоний прав... Я могу включить то, о чем поведал Тацит, в соб­ственную связную и цельную картину событий и не могу этого сделать с рассказами Светония»'.

Сказанное не означает, что представители гуманитарных наук не пытаются узнать истину» а естественники не стараются понять, т. е. при­писать смысл найденной ими версии истины. Просто в той мере, в ка­кой в гуманитарной науке устанавливаются факты (когда, скажем, архео­логические памятники датируются с помощью физических измерений или находятся новые материалы, сообщающие о не известных ранее событиях), гуманитарная наука заимствует методы естественных наук и должна отвечать критериям естественнонаучного знания. И в той мере, в какой логики и естествоиспытатели интерпретируют свои результа­ты, они выступают уже не как представители этих наук, а как гуманита­рий-метафизики.

Рассмотрим другой принцип, весьма существенный для естествен­ных наук: гипотеза не может подтверждаться теми фактами, на основа­нии которых она сформулирована, — необходима дополнительная про­верка следствий, вытекающих из гипотезы, на другом эксперименталь­ном материале. Аналогично и в гуманитарных науках: новая интерпре­тация текста проверяется расширением объёма анализируемого текста — при добавлении новых текстов к рассматриваемому, новая интерпрета­ция, если она удачна, легко сохраняется. Все серьёзные авторы обяза­тельно используют этот принцип. Примеры легко обнаружить хотя бы в тех интерпретациях, которые приведены в предшествующем разделе.

В естественной науке при появлении новой теории должна быть объяснена эффективность старой теории. Иначе говоря, в естественных науках установление соответствия новых фактов и теорий накоплен­ным ранее данным и прошлым теориям является обязательным. В гума­нитарных науках данными являются написанные ранее тексты. В этих науках, конечно же, является обязательным соответствие новой интер­претации старым текстам, но только текстам, а не старым интерпре­тациям. Как замечает И. М. Гилилов, в гуманитарных науках «взаимо­отношения точных фактов и почтенных традиций более деликатны», чем в науках естественных².

В гуманитарной науке новый подход может быть принят только при соотнесении его (но не обязательно соответствии) с уже существующей

' Коллингвуд Р. Дж. Идея истории. М„ 1980.

2Гидилов И. М. Игра об Уильяме Шекспире, или Тайна Великого Феникса. М., 1997.с.446.

102

традицией интерпретации. Поэтому утверждение Н. А. Морозова ' и А. Т. Фоменко ² о том, что тот, кого мы называем философом Плато­ном, на самом деле жил не в античной Греции, а при дворе герцога Медичи, не является для историков фактом (как бы оно ни подкрепля­лось астрономическими или математическими расчётами Морозова и Фоменко) до тех пор, пока этот факт не будет вписан в традиционную интерпретацию последовательности развития идей в культуре. И пока такое соотнесение с традицией не будет осуществлено, взгляды Моро­зова и Фоменко вызывают у профессиональных историков разве лишь весьма эмоциональную и негативную реакцию. Прав М. М. Бахтин: «вся­кое понимание есть соотнесение данного текста с другими текстами ...ис­ходная точка — данный текст, движение назад — прошлые контексты, движение вперёд — предвосхищение»³.

Исследования И. М. Гилилова хорошо демонстрируют возникаю­щие проблемы. Он полагает, что ему удалось доказать, кто имеет наи­большее право называться автором произведений У. Шекспира (Shakespeare). Расхожая точка зрения, что этим автором был уроженец Огратфорда актёр У. Шакспер (Shakspere) вызывает у Гилилова (вслед за многими — например, вслед за М. Твеном, который называл Шекс­пира самым знаменитым из всех никогда не существовавших людей) глубокие сомнения по следующим соображениям:

1. Шакспер не имел хорошего образования — только начальные классы школы; драматург же Шекспир создаёт неологизмы на древних языках, пишет целые сцены по-французски, знает историю, современную ему философию и пр. и пр.

2. Шакспер никогда не покидал Англию, не был вхож в придворный мир, а драматург Шекспир точно описывает географические подробности Северной Италии, Франции, Дании, легко ориенти­руется в дворцовых реалиях и интригах, хорошо знает нравы высшей аристократии.

3. Шакспер занимается ростовщичеством, а драматург Шекспир гневно осуждает такую деятельность.

¹Морозов Н. А. Небесные вехи земной истории человечества. М., 1997, с. 69: «Итальяно-латинский писатель XVI в. Марчеллио Фичино, под именем греческого фи­лософа Платона, стал величайшей знаменитостью древности».

² Фоменко А. Т. Новая хронология Греции- Античность в Средневековье, 2. М.. 1996,с.6б1-667. Фоменко называет реальным историческим прототипом Платона фило­софа Плетона.

³Бахтин М. М. К методологии гуманитарных наук. В его кн.: «Эстетика словесно­го творчества». М., 1986,с. 384.

103

4. Актер (впрочем, актёр ли? известно лишь, что пайщик театра, единственная роль, которую он, согласно легенде, играл — Тень отца Гамлета) Шакспер оставляет завещание, где отдаёт массу подробнейших распоряжений (кому — 20 фунтов при условии уплаты ренты в 12 пенсов, кому — посуда «за исключением широкой серебряной позолоченной чаши», жене — вторая по качеству кровать и т. п.), но в котором ни словом не упоминается самое ценное: рукописи, авторские права, книги, картины, чем обязательно должен был владеть драматург Шекспир и что уже тогда стоило гораздо дороже кроватей и чаш.

5. Актёр Шакспер пьянствует, волочится за женщинами, оставляет после себя неграмотную дочь. Шекспир пишет проникновенные любовные сонеты и очень высоко ценит образованность — словарь языка Шекспира содержит 20 тысяч слов (что более чем в два раза превышает словарь Ф. Бэкона!).

6. Ни один поэт Англии никак не откликнулся на смерть актёра Шакспера ни в стихах (хотя сохранились целые сборники, оплакивающие кончину других поэтов — современников Шекспира: Ф. Сидни, Б. Джонсона, Дж. Донна...), ни даже в дневниковых записях. И т. п.

В свою очередь, Гилилов приводит огромное количество аргу­ментов, свидетельствующих, на его взгляд, что Шекспир — это псевдо­ним Роджера Мэннерса, графа Рэтленда. Среди них: единственная со­хранившаяся рукопись Шекспира написана рукою графа Рэтленда; фа­милия Мэннерс обыгрывается и в сонетах Шекспира, и в поэме Б. Д-жонсона, посвященной памяти Шекспира (в первом посмертном издании шекспировских произведений, совпадающем с 10-летием смерти Рэт­ленда); среди однокашников Рэтленда по университету в Падуе числи­лись датские дворяне Гильденстерн и Розенкранц, фамилии которых встречаются в «Гамлете»; смерть четы Рэтлендов совпадает с прекра­щением шекспировского творчества (хотя актёр Шакспер продолжает ещё здравствовать в течение нескольких лет); на смерть этой четы (платоническая жена Рэтленда — дочь поэта Ф. Сидни, самая прекрасная поэтесса, покончила с собой после смерти мужа) откликаются, как доказы­вает (в том числе, опираясь на новую датировку сборника путем анализа водяных знаков на бумаге) Гилилов, ведущие поэты Англии '. И т. п.

'В том числе и... Шекспир самой загадочной своей поэмой. Гилилов, разумеется, отказывает Шекспиру в авторстве этой поэмы, но приписывает ему другие стихи этого сборника как посмертное издание.

104

Существуют всего две главные реалии, на основании которых и возникло убеждение, что Шекспир и Шакспер — одно и то же лицо. Обе они появились почти одновременно и только через 6-7 лет после смерти Шакспера: монумент на могиле Шакспера в Стратфорде, где ска­зано, что «всё написанное им оставляет искусство лишь пажем, чтобы служить его уму»; и первое посмертное издание трагедий Шекспира, где, в том числе, написано: «Шекспир, наконец-то твои друзья предста­вили миру твои труды, благодаря которым твоё имя переживёт твой па­мятник, ибо, когда время размоет стратфордский монумент ', в этой книге потомки будут видеть тебя вечно живым». Гилилов трактует эти реалии как двусмысленные и как умышленную мистификацию, выпол­ненную по желанию Шекспира — Рэтленда, сходную с аналогичной мистификацией, к которой Рэтленд был причастен (а, возможно, и яв­лялся вдохновителем): многолетний литературный фарс вокруг придвор­ного шута Т. Кориэта, которому приписали несколько книг и объявили величайшим в мире путешественником и писателем.

Прошу прощения за столь длинный (хотя и сильно сокращённый) перечень аргументов. Тем более, что не берусь утверждать, будто Гили­лов узнал истину, — истина лежит за пределами гуманитарного иссле­дования. Существует и будет существовать взгляд на Шекспира как на гениального самоучку, который не относился к своему творчеству все­рьёз, не хранил свои рукописи, не учил грамоте своих дочерей и успеш­но выжимал деньги их своих соседей. Кстати, в советские времена в эту версию в более благообразных формулировках полагалось верить не­укоснительно. (Даже А. В. Луначарский, который вначале придержи­вался рэтлендианской версии, позднее вынужден был об этой версии забыть).

Вот только теперь, после всего ранее сказанного, можно понять типичную реакцию шекспироведов на аргументы. Мнение Д. Урнова: «Так называемый «шекспировский вопрос» давно отнесён к историче­ским недоразумениям. Сомневаться в авторстве Шекспира (т. е, актёра Шакспера — В. Л.) оснований нет и никогда не было»². Поэтому-то и сам Гилилов пишет: «Давно сложившийся в Англии и США культ Шекспи­ра накрепко привязан к стратфордским реликвиям, и тамошняя профес­сура эту привязку строго соблюдает... Не будет большим преувеличением

'Как замечает Гилилов (там же, с. 168), в некоторых сохранившихся экземплярах слово «монумент» напечатано как Moniment. что на шотландском означает «посмешище».

²Урнов Д, Гений века. Вступительная статья к: Шекспир В. Комедии, хроники, трагедии, 1. М., 1996, с. 7.

105

сказать, что для университетской профессуры проблемы шекспиров­ской личности как бы не существует»'. Впрочем, всё же новые идеи постепенно пробивают себе дорогу даже в гуманитарных науках.

Итак, в гуманитарной науке всё решает научное сообщество. Как оно договорится между собой, так и будет до тех пор, пока сообщество не передумает. Основным критерием выбора данной конкретной интер­претации является принятая научным сообществом традиция, опреде­ляющая, какую интерпретацию следует считать наиболее правдоподоб­ной. Канон диссертационной работы по гуманитарным наукам предпи­сывает необходимость обилия ссылок на тексты других учёных, мнение которых совпадает с мнением диссертанта. (Казалось бы, раз совпадает, то это очевидно не ново, а потому и недиссертабельно... Отнюдь!). Новые идеи будут обсуждаться только тогда, когда автор этих идей докажет, что он хорошо знаком с ранее высказанными мнениями.

И всё же воздадим хвалу гуманитарным наукам! В сложных и за­путанных ситуациях ученые-гуманитарии ищут и находят выход. Ко­нечно, их построения ещё произвольнее, чем построения логической или естественной науки. Но эта произвольность имеет свои ограниче­ния. Во-первых, концепции гуманитарной науки обязаны учитывать уже имеющиеся интерпретации (хотя не обязаны им соответствовать!). Во-вторых, предложенная гуманитариями оригинальная интерпретация должна раскрывать новый смысл и какой-либо другой информации, до этого в этой связи не рассматривавшейся. Наконец, в-третьих, концеп­ция должна быть оценена научным сообществом как убедительная или, хотя бы, правдоподобная. (В противном случае любая сумасшедшая идея можетбыть признана научной!). Пока этого не произойдёт, ученый дол­жен ждать годы или столетия, чтобы новая концепция приобрела дос­тойный научный статус.