§3. Количественные оценки на современном этапе

На современном этапе разработки проблемы дезертирства оценки масштабности этого явления рознятся в высшей степени. Связано это с рядом причин. Во-первых, исследователи стали использовать целый пласт источников, ранее не задействованных в изучении Первой мировой по различным причинам. Во-вторых, с началом отхода исторической науки от идеологических рамок советского периода в научных кругах с новой силой возобновилась полемика вокруг событий Первой мировой войны. Касательно данной проблемы нашлись как сторонники прежнего исчисления, так и оспорившие долгое время считавшиеся единственно верными статистические данные. В целом, однако, историки, заинтересовавшиеся проблемой дезертирства, углубились в источники в поисках новой альтернативы.

Обращаясь к подсчетам Ставки, Асташов отмечает число в 195000 «зарегистрированных» дезертиров. Также замечает он то завышение и занижение, которое придавали числам статистики советские ученые и авторы-эмигранты.¹Пытаясь найти компромисс между этими крайностями, Асташов предполагает, что Ставкой количество дезертиров рассчитывалось в основном из числа задержанных при побеге в тыл. Используя данные жандармского управления и материалы из Ставки, Асташов получает общее число задержанных на фронте и в тылу в 420000 человек.²Прибавив же к нему предполагаемое число из осевших в глубинке дезертиров, историк получает до 1-1,5 миллионов за всю войну – цифру, несомненно, огромную, но на порядок меньше, чем у предшественников. Впрочем, как отмечает Асташов, число неучтенных, непойманных дезертиров все так же неопределенно, а предположения о нем современников крайне расплывчаты: «по одному, иногда по два, редко по три дезертира на деревню». Тех же, кто попался, в основном отправляли обратно на фронт, «поэтому их нельзя считать полностью уклонившимися от военной службы», - замечает Асташов.¹С этой же проблемой, целиком связанной с вопросом об определении дезертирства, столкнулся М. Оськин касательно отставания дезертиров от маршевых рот.²

Оськин, вслед за Головиным, критически относится к мифу о количестве дезертиров. Общее число уклонившихся до Февральской революции, которое выдвигает он – около 200000 человек, причем включает он сюда и отставших от частей солдат. Роль революции в росте пораженческих настроений он, однако, признает. Возросло число дезертиров с февраля 1915 года, по оценке Оськина, примерно в пять раз. Получившийся, таким образом, один миллион дезертиров – еще более малое число в сравнении с предыдущими оценками, которые получала царская армия. Привлечение нового круга источников, пересмотр существовавших ранее подходов к проблеме и избавление от идеологических штампов – все это неуклонно снижает число предполагаемых дезертиров. Надо отметить, что тенденция к уменьшению числа дезертиров связана не только с новыми источниками и подходами. Дело в том, что с распадом СССР в отечественной исторической мысли появилась новая тенденция реабилитации царской политики в годы войны.

Таким образом, в современной отечественной историографии рассмотрение проблемы дезертирства в Первой мировой войне вышло на принципиально новый уровень: количественные и качественные оценки этого явления приобретают более конкретные формы, затрагиваются новые аспекты темы, помимо «внешних» сторон, получивших освещение в более ранние периоды изучения. На основе новых подходов выдвинуты совершенно иные точки зрения на ряд проблемных вопросов: частично сняты обвинения с царского правительства в неспособности урегулировать ситуацию в армии, затронуты индивидуально-психологические проблемы солдата в окопах Первой мировой, пересмотрены некоторые оценки боеспособности русской армии в 1914-1917 годах. На наш взгляд, однако, отечественная наука также унаследовала и ряд существенных проблем в рассмотрении данной темы. Так, детальный разбор в терминологии и введение классификации случаев дезертирства позволяют принципиально по-новому взглянуть на ту же проблему с причинно-следственными связями дезертирства, а так же выводит на новый уровень попытки определить количество дезертиров в Первой мировой войне. Именно в этом аспекте все еще наблюдаются попытки дать четкое представление об объекте исследования, однако размытое видение дезертирства по-прежнему серьезно влияет на оценки исследователей. Пока же отечественная историография установила лишь несколько более или менее бесспорных истоков феномена дезертирства, а так же ненамного более точное количество бежавших с фронта. Здесь на суждения историков оказывает влияние и оставшаяся от советского периода тенденция рассмотрения событий Первой мировой без отрыва от событий революции. Также никуда не исчезла традиция советской историографии оперировать большими социальными категориями: положительно это отражается на развитии проблемы дезертирства или же отрицательно – пока вопрос очень спорный.

Отмечая вклад, который сделала отечественная наука в изучение данной темы на разных этапах изучения, отметим, что «открыл» для проблемы дезертирства дорогу в историографию, несомненно, Н. Н. Головин. Он не только впервые заговорил об этом моменте в истории Первой мировой, но и попытался дать оценку и количественной, и качественной стороне проблемы. Ряд его современников также привели в своих дневниках и мемуарах упоминания об этом феномене, отметив ту роль, что сыграло дезертирство в судьбе императорской армии. То главное, что привнесли современники войны в изучение нашей проблемы – источники, сделавшие следующие шаги исторической науки в этом направлении возможными.

На следующем этапе проблема дезертирства получила очень и очень неоднозначное освещение в отечественной историографии. С одной стороны, советские историки отнеслись к дезертирству в очень категоричном ключе, надолго привязав явление к промахам и неудачам царского режима в войне. «Антинародный» характер, который приобрела в их освещении Первая мировая, с другой стороны, придал дезертирству вид целого социального движения в контексте революционных событий. Это было сравнительно новым взглядом на проблему, однако современной наукой практически не воспринимается как пережиток советской идеологической доктрины.

К настоящему моменту дезертирство получило освещение в нескольких специальных работах; кроме того, о нем все чаще упоминают в общих работах по истории Первой мировой. Исследователи занялись прежде всего приведением типологии дезертирства, уточнением количественного аспекта проблемы и более детальным анализом причин дезертирства и факторов, влиявших на его распространение. Во всех этих областях сделаны значительные успехи, однако к ним добавились и новые аспекты – психологический и социальный. Изучение этого феномена открывает, по словам некоторых историков, принципиально новые моменты в истории Первой мировой, позволяя взглянуть на жизнь общества с совершенно иной стороны.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Дезертирство в императорской армии в годы Первой мировой войны как исторический феномен нашло весьма противоречивое отражение в отечественной историографии. Заявленное как самостоятельный объект исследования еще в трудах современников войны (главным образом, в фундаментальной работе Н. Н. Головина), оно долгое время оставалось на периферии исторической науки, обратив на себя пристальное внимание лишь с относительно недавнего времени. На оценки историками данного феномена на различных этапах влияли разнообразные факторы. В их числе и идеологическое влияние государства, и общий спад интереса к истории Первой мировой, и оживление ее изучения в связи с примером Второй мировой, и подъем патриотических настроений, вызвавший рост общественного интереса к военному прошлому страны. Первым таким подъемом был период после окончания Великой отечественной, вторым можно назвать прошедший в 2014 году 100-летний юбилей Первой мировой войны.

В настоящей работе мы сделали акцент на три заявленных нами проблемных аспекта дезертирства. Ключевую роль мы отвели определению дезертирства, а так же тому набору форм уклонения от службы в годы Первой мировой, которые могли на разных этапах толковать как дезертирство. Понимание предмета исследования, как мы могли проследить, в разное время давало историкам возможность по-разному оценивать другие аспекты этой темы. Современники войны, таким образом, понимали под дезертирством в-основном самовольное оставление солдатом части, но так же относили к нему случаи отставания от части, саморанение, «брожение», иногда мародерство или противодействие командиру. Огромное влияние на их суждения оказала начавшаяся революция, из-за чего дезертирство в их оценках благополучно перемешивается с саботажем, работой агитаторов и солдатских комитетов и т.п. В этом моменте они весьма сходны в оценке дезертирства с советской исторической наукой, которая, правда, оценивает роль революции в истории российского общества и армии несколько иначе. Согласно линии советских исследователей Первой мировой, дезертирство – одно из проявлений развернувшейся в обществе революционной борьбы с царизмом. Несправедливый, империалистический характер самой войны в их представлении создает образ не дезертира, изменника родины, а напротив, солдатских масс, в едином революционном подъеме добивающихся для родины наибольшего блага. На современном этапе, в силу отхода от однозначной оценки места революции в российской истории, эта политическая сознательность в образе дезертира поставлена под сомнение. С помощью историко-психологического подхода применительно к людям той эпохи исследователи пытаются представить восприятие войны призванными на фронт вчерашними крестьянами, обывателями и т. п., исходя в первую очередь из социальных и культурных факторов, определивших их выбор изменить присяге. Таким образом, портрет типичного дезертира военных лет сейчас дополняют выявленные новой волной исследователей типичные для русского человека того времени черты: политическая и правовая неграмотность (в основной массе, причем, не только среди новобранцев, но и в офицерском составе); слабое представление о том, кто есть враг и из-за чего с ним нужно драться; изнурительный характер окопной войны, ее тяготы; и упадок боевого духа в связи с чередой крупных поражений.

Среди выдвигаемых в отечественной историографии причин дезертирства некоторые повторяются практически на каждом этапе изучения: это влияние на моральный дух войск поражений на фронте, техническое отставание и «снарядный голод», просчеты верховного командования или царского правительства, а также «взрывной» эффект, оказанный на армию революцией. Но многие представляемые истоки проблемы существенно разнятся на разных этапах. Так, современники склонны винить российское общество военных лет в духовном упадке и отсутствии морально-нравственных ориентиров; советские историки наделяют фактор распространения в армии дезертирства «сознательным» началом классовой борьбы, а на современном этапе исследователи все чаще делают акцент на массовой и индивидуальной психологии, не пренебрегая, однако, социально-политическими аспектами. Крайне спорным, таким образом, остается вопрос о роли Ставки и правительства в случившемся – и, как мы полагаем, полемика в вопросе о «виновных» в разложении русской армии пока неразрешима в принципе, настолько история XX века еще близка к политике. Стоит заметить только ту радикальную смену представлений по данному вопросу, что свойственна отечественной исторической науке: так, в 20-е – 30-е гг. XX в. глубинные причины негативных явлений в армии виделись исследователям в исключительно движении народных масс и общей неустойчивости, изначальной порочности царизма, падение которого было для них неминуемо. С началом «холодной войны» императорскому режиму, обвиненному при Сталине в «антинародном заговоре», также нашлось применение – и многие политические круги и отдельные деятели при дворе императора были представлены в качестве «агентов Запада». В 1990-е – начало 2000-х гг. эти взгляды изменились с точностью до наоборот, только в связях с германским империализмом заподозрили уже большевиков. Нынешний этап в этом плане пока являет собой попытки отхода от излишней политизации вопроса и крайностей.

Количественные оценки на разных этапах изучения могут варьироваться от 900 тыс. дезертиров до 2-2,5 миллионов – на эти цифры, как мы увидели, существенно повлияли воззрения историков на вопросы политики и идеологии. Первым дал количественную оценку дезертирству Н. Головин – и практически до 1960-х гг. в силу разных причин его число в 2 миллиона оставалось единственно верным. С открытием новых источников по истории Первой мировой исследователи получили возможность пересмотреть статистические данные о потерях, правда, до дезертирства добрались не сразу – но к 80-м гг. советская историческая наука располагала общим числом до 2,5 миллионов. По оценкам современных исследователей, это число оказалось изрядно завышенным не в пользу царского режима. В настоящее время, по подсчетам современных исследователей, число действительно дезертировавших снижено до 1-1,5 миллионов человек. Оказала существенное влияние на такую оценку, на наш взгляд, пересмотренная типология уклонения, что помогло более точно отделить дезертирство от других социальных явлений. Наибольший вклад в подсчеты и пересмотр данных статистики, как нам кажется, вносят специальные исследования М. Оськина и А. Асташова, причем Асташов в своей работе рассматривает вместе с дезертирством еще и военнопленных в годы Первой мировой, сравнивая, таким образом, статистику потерь царской армии.

Таким образом, мы получаем ряд выводов касательно изучения дезертирства в отечественной историографии:

1) На ряд важных аспектов проблемы существенно влияло представление о явлении дезертирства на разных этапах изучения этого феномена.

2) Типология дезертирства на разных этапах позволяла по-разному истолковать причины его массового распространения в царской армии в Первой мировой войне.

3) В связи с расхождениями в типологии, в разное время исследователи могли включать в категорию дезертиров различные негативные явления в императорской армии, что обусловило существенное их расхождение в подсчетах потерь российских войск от дезертирства. Число это варьируется до настоящего времени от 900 тыс. до 2,5 млн. человек.

4) На рассмотрение феномена дезертирства оказало значительное влияние определение историками места Февральской революции (т. е., в контексте настоящей темы, конечного момента существования императорской армии) в истории Первой мировой.

5) В связи с этим, развернувшаяся вокруг событий революции полемика оказывала порой решающее влияние на оценки исследователей в тот или иной период.