Ярская-Смирнова.Романов.СА

является дескриптивной схемой, которая, кроме того, концептуализируется как объяснение эволюции социальных форм – от простого к более сложному.

Понятие сельско-городского континуума подвергалось критике с различных позиций. Указывалось, что сельские и городские типы представляют собой абстракции, не соответствующие ни одному реальному сообществу. Критики также доказывали, что создание этих двух противоположных полюсов, представляющих собой эволюционные противоположности, отвлекает внимание от потребности изучать взаимоотношения сельского и городского общества, поскольку в реальности они часть единой социальной и политико-экономической системы. Другие критики фокусировались на приоритетах, которые Редфилд придает ценностям и мировоззрению как определяющим и детерминирующим характеристикам социальных типов, и его вытекающей отсюда недооценке политико-экономических и властных структур.

Многие исследования городских антропологов посвящены миграции сельских жителей в города. Они оспорили утверждение о том, что как только сельские мигранты поселяются в городах, их социальный порядок и культура разрушаются, которое являлось фундаментальным аргументом теории урбанизма как образа жизни. Исследования сквоттерских1 поселений, возникших как результат потока сельских мигрантов, хлынувшего в города в развивающихся странах в 60-70-е годы, выявили не анархию, а наличие стихийно возникающих форм социального порядка, планирования и институционализованной структуры2.

Чикагская школа городской антропологии

Говоря о Чикагской школе городской антропологии, следует в первую очередь отметить вклад ее основателя – Роберта Э. Парка, который в 1915 г. оставил занятие журналистикой и организовал первый в США Центр городских исследований. В основу своей теории Р. Парк заложил различия двух групп факторов, влияющих на городскую экологию: биотических и культурных. Биотический уровень – уровень базисных потребностей человека, таких как потребность в воде и других ресурсах. Эти факторы определяют размер населения в месте проживания (ареале расселения). Борьба за существование и обладание ресурсами определяет законы этого уровня. Таким образом, борьба с необходимостью вовлекает в себя разные социальные группы, вынужденные сосуществовать, что приводит к сим-

1Сквоттерство – коллективный захват жилья или иных помещений.

2Peattie L.R. The view from the barrio. Ann Arbor: University of Michigan Press, 1968.

Mangin W. P. (Ed.). Peasants in cities: readings in the anthropology of urbanization. Boston, MA: Houghton Mifflin, 1970; Roberts B. Cities of peasants: the political economy of urbanization in the Third World. Beverly Hills, CA: Sage, 1978.

биозу элементов человеческого общества. Культурный уровень выстраивается над биотическим и базируется на обычаях, нормах, законах и институтах. Все это создает уникальные черты человеческого общества1.

На примере расселения рабочих Парк доказывает, что ареал их расселения определяется потребностями биотического уровня, которые, в свою очередь, зависят от их возможности платить за жилье и транспорт для проезда на работу. А уже на основе устойчивого ареала происходит формирование элементов культурного уровня – школ, церквей и прочих институтов. Рассматривая данный процесс в динамике, Парк указывает на существование множественных «миров» (различных частей города, заселенных социально, этнически или религиозно гомогенными группами) в рамках одного города. Сосуществование этих миров ведет к «вторжению» (invasion) одного мира на территорию другого, различные миры «перекрывают» структуру города, «вытесняют» одних с территории, занятой другими2.

В 1916 г. Парк публикует работу «Город: предложения по изучению человеческого поведения в городском окружении», где формулирует исследовательскую программу для городских экологов на десятилетия вперед. Среди вопросов, представленных в программе, были, в частности, следующие: Каковы источники городского населения? Что такое городские естественные ареалы расселения? Какие социальные ритуалы приняты среди различных соседей – какие действия должны совершать новички, чтобы полностью интегрироваться и избежать вытеснения в этом ареале? Кто является местными лидерами и в чем причина их влияния на сообщество?

Другому представителю Чикагской школы – Эрнсту Берджессу – удалось создать графическое приложение экологического подхода к городам – теорию концентрических городских зон (1925). Зонирование городов было изучено теоретиками школы на многих примерах. Один из наиболее известных примеров – работа Х. Зорбауха «Золотое побережье и трущобы» (1929). Работа строится на изучении северной части Чикаго, побережья озера Мичиган, населенного богатейшими семьями города и беднейшей части городских трущоб. Изучаемые районы расположены в нескольких кварталах друг от друга. Кроме того, в этой же части города есть кварталы богемы типа Гринвич-Вилидж, кварталы, населенные итальянцами. Всего там проживало около 90 тысяч человек. Это место в Чикаго служило подлинной лабораторией для социологов. Зорбаух создал яркую картину жилья социальных миров этой части города. Ему удалось достичь цели с помощью «включенного наблюдения» – качественного метода, ставшего

1Вагин В.В. Городская социология: Учеб. пособие для муниципальных управляю-

щих. М.: Московский общественный научный фонд, 2000. 2Там же.

весьма популярным благодаря исследованиям авторов Чикагской школы. В этой части города жили от 2 до 6 тыс. семей, включенных в «социальный регистр» – свод наиболее богатых и влиятельных семей Чикаго. На основе изучения вхождения семей в «социальный регистр», Зорбаух выявил «социальную игру» – процесс вступления новых членов в этот неофициально существующий клуб. Он, в частности, обнаружил искусную технику проникновения новичков, во-первых, за счет использования детей, как средства (через обучение в одних учебных заведениях) знакомства и установления контактов, во-вторых, за счет участия в разного рода благотворительных акциях, устраиваемых женщинами из высшего общества. В исследовании было также установлено и то, что семьи, включенные в «социальный регистр», имели свой узкий круг общения из 10-12 семей, некоторые даже не знали соседей, живущих через дом от них1.

В начале ХХ века городская жизнь как специфический социальный феномен, или урбанизм становится объектом подробного изучения в социальных науках и первоначально основывается на крупном этнографическом исследовании, проводившемся в Чикаго. Социологи и антропологи из Чикагского университета развивали теорию урбанизма как особого типа социальной жизни. Луис Вирт (1897-1952), ученик Р. Парка, в 1938 г. опубликовал ставшую классической статью «Урбанизм как образ жизни»2. В ней американский социолог рассматривает психологические и поведенческие следствия жизни людей в городах. Вирт выделяет три основные характеристики города: размер населения, плотность и разнородность населения и следствия, к которым они приводят. Следствием повышения плотности проживания населения является повышение числа воздействий на человека, увеличение контактов с незнакомцами, возрастание типов движения и появление сложных технологий в городе. Следствием гетерогенности населения города является повышенная социальная вертикальная мобильность. Для горожан большое значение имеют их группы интересов в процессах социальной мобильности в отличие от традиционного общества, в котором место размещения в иерархии определялось семьей. Лишь новые городские институты позволяют сохранить социальный порядок в городе с меняющейся социальной иерархией. Таким образом, в работе Вирта обосновывается важность вторичных культурных факторов и социальных институтов. Различного рода социальные потрясения происходят из-за сдвигов в размерах, плотности и гетерогенности населения городов3.

1Вагин В.В. Городская социология: Учеб. пособие для муниципальных управляю-

щих. М.: Московский общественный научный фонд, 2000.

2Wirth L. Urbanism as a way of life // American Journal of Sociology. 1938. № 44.

P.1-24.

3Вагин В.В. Городская социология: Учеб. пособие для муниципальных управляющих. М.: Московский общественный научный фонд, 2000.

Cледствием огромного размера города становится превращение его в мозаику «социальных миров», в котором ослабляются узы дружбы, родства. Институты СМИ, полиция, бюрократия призваны осуществлять механизмы социального контроля в индустриальном обществе. Несмотря на больший объем контактов, люди в городе знают не большее количество людей, чем деревенские жители, нарастает формализация контактов1.

В своем классическом эссе Луис Вирт доказывал, что экологические условия количества, плотности, неизменности и социальной гетерогенности населения создали социальное пространство безличных, искусственных, временных и сегментированных социальных отношений. Не связывая себя первичными узами семьи или соседства, горожане вели фрагментарную жизнь, в которой они играли множество ролей в сильно разделенных и сегментированных социальных пространствах. Для поддержания социального порядка большее значение имели формальные институты, нежели неформальные общественные санкции, а соседские и семейные узы в городе, по сравнению с сельскими сообществами, ослаблены2.

Эта теория урбанизма рисует малорадостную картину городской жизни. Утверждается, что урбанисты часто испытывали отсутствие каких-либо норм и морального кодекса. В отсутствие общественного согласия по поводу нормативного устройства возникала всеобъемлющая социальная дезорганизация, отмеченная преступностью, коррупцией, распадом личности, суицидами и массовыми движениями. Вирт назвал такое состояние аномией – социальным вакуумом – вслед за Дюркгеймом, который употреблял это понятие, чтобы разобраться в социальной дезорганизации техногенного общества. Вследствие аномии, наступающей в результате распада общественного сознания, происходит гетерогенность и разделение труда3. Эта теория легла в основу «теории постороннего» Зиммеля4, исследований маргинального человека, проведенных Парком5 и двух десятков этнографических исследований различных районов Чикаго в бурный период 20-30-х годов, охватывавших банды, дансинги, бродяг, элиты и этнические районы. Таким образом, концепция урбанизма как образа жизни была широко разработана в Чикаго.

Эту концепцию критиковали за ее стремление отождествить понятие урбанизма с условиями жизни больших западных индустриальных горо-

1Там же.

2Merry S.E. Urbanism // The Dictionary of Anthropology. Ed.by Thomas Barfield,

Blackwell publishers, 1997. P.480-482.

3Hannerz U. Exploring the city: inquiries toward an urban anthropology. New York:

Columbia University Press, 1980.

4The sociology of Georg Simmel. Glencoe, IL: Free Press, 1950.

5Park R. Human migration and the marginal man // American Journal of Sociology. 1928. № 33. Р.881-893.

дов. Критики отмечали, что эти социальные образцы не являются характерными для всех городов.

Первым исследуя доиндустриальный город, Шоберг1 доказал, что социальное устройство этих поселений основывалось на социально-классо- вой иерархии, прочных узах родства и специализации в работе. Им не были присущи такие черты, как анонимность и беспорядок, описанные Виртом. Исследователи городов Тимбукту2 и Йоруба3 описывали большие, густонаселенные и постоянные поселения, организованные при помощи родства и цеховых связей, которым не были свойственны социальная дезорганизация и аномия.

В доиндустриальном городе, как полагает Шоберг, домохозяйства с расширенными семьями, группируемые вместе с другими в этнические анклавы, были доминантной формой социальной организации. Власть находилась в руках наследственной элиты и выражалась в основном в политической и религиозной сферах, при этом торговцы обладали более низким статусом. Этот идеальный тип, сконструированный Шобергом, подвергался критике как чересчур общий и игнорирующий вариации типов между разными доиндустриальными городами в разных частях мира. Например, постколониальные города с их крупными популяциями маргиналов или сквоттеров, с их колониальным наследием социальных и культурных форм представляют интересные случаи для изучения, так же, как и японские города, созданные в изоляции от западного мира4.

Городские антропологи критиковали виртовское определение урбанизма еще и за его невнимание к анклавам внутри городов, которым присущи устойчивые личные взаимоотношения дружбы, родства, а также добровольные ассоциации. В таких постоянных, часто этнически однородных районах отношения между людьми прочные и личные, а социальный порядок устанавливается при помощи родственных и соседских связей5. Даже жители многонациональных районов часто образуют замкнутые сообщества, объединенные на основании общности происхождения. Если мир кажется полным чужаков, то это происходит вследствие того, что те

1Sjoberg G. The preindustial city, past and present. Glencoe, IL: Free Press, 1960. 2Miner H. The primitive city of Timbuctoo. Princeton, NJ: Princeton University Press,

1953.

3Krapf Askari E. Yoruba towns and cities: an enquiry into the nature of urban social phe-

nomena. Oxford: Clarendon, 1969; Bascom W. Urbanism as a traditional African pattern. Sociological Review. 1959. № 7. P.29-43.

4Seymour-Smith Ch. City, anthropology of the // Macmillan Dictionary of Anthropology.

London: Macmillan, 1986. P.37-38.

5Hannerz U. Soulside: inquiries into ghetto culture and community. New York:

Columbia University Press,1969; Gans H. The urban villagers: group and class in the life of Italian Americans. New York: Free Press, 1962.

же социальные границы, что служат единению членов одной этнической группы, в то же время отделяют соседей других этничностей1.

Из-под пера авторов Чикагской школы вышла серия работ, посвященных реальному миру Чикаго: Н. Андерсен «Хобо» (1923); Ф. Траммер «Банза» (1927); Л. Вирт «Гетто» (1928); К. Шоу «Ареалы отклоняющегося поведения» (1929) и др. Даже в этом неполном перечне можно увидеть широту и разнообразие тем исследований авторов Чикагской школы. Критики экологических подходов к изучению города сконцентрировались, главным образом, вокруг несогласия с выбором Чикаго в качестве «типичного города» для анализа. Поэтому концентрические зоны не были обнаружены в Сиэтле. Кроме того, сложности вызывало деление оснований расселения на биотический и культурный уровни. Многие биотические основания можно было с полным правом назвать и культурными. Взгляды Л. Вирта были подвергнуты критике за кажущуюся универсальность. Размер населения и гетерогенность не увеличивают число социальных отклонений и психологических стрессов в городах юговосточной Азии. Однако, главное содержание критики Вирта сосредоточено вокруг того, что «городской путь жизни» на самом деле – индустриальный и урбанизация – не причина городской жизни, а ее эффект2.

Причины различного восприятия городской жизни отчасти заключаются в том, кто является объектом исследования и каким образом определяются сообщества. Исследования, документально подтверждающие городскую дезорганизацию, часто изучают судьбы мигрантов, находящихся в маргинальном экономическом положении. Примером этого может служить работа О. Льюиса3, посвященная культуре бедноты в Соединенных Штатах и Латинской Америке. Вместе с тем, некоторые исследования выявляют формы упорядочивания даже в маргинальных группах городского населения, например, забота о матерях в афро-американском сообществе4.

Поскольку эти исследования сфокусированы на сообществах, определенных территориально, многие исследователи не придают значения нелокализованным социальным связям, скрепляющим горожан прочными со-

1Merry S.E. Urban danger: life in a neighborhood of strangers. Philadelphia, PA: Temple

University Press, 1981.

2Вагин В.В. Городская социология: Учеб. пособие для муниципальных управляю-

щих. М.: Московский общественный научный фонд, 2000.

3Lewis O. La Vida: a Puerto Rico family in the culture of poverty – San Juan and New

York. New York: Random, 1966.

4Stack C. All our kin: strategies for survival in a Black community. New York: Harper & Row, 1974.

циальными узами1. Исследования, акцентирующие свое внимание на социальном устройстве городской жизни часто рассматривают форму и содержание социальных связей как способ наметить траектории общения в городе2. Также рассматривались в исследованиях города добровольные ассоциации – религиозные группы, политические организации, группы по проведению досуга, национальные ассоциации и другие институты, с помощью которых создается социальное устройство города.

Проблема Чужака находится в центре исследований городской жизни, хотя степень, до которой городской образ жизни предполагает взаимодействие между посторонними, отличается от города к городу3. Идея, согласно которой город благоприятствует взаимодействию посторонних людей, и тотальное распространение этих взаимодействий ставит под сомнение поддержание общественного контроля, способствует кризису доверия и разрушает прогнозируемость социальной жизни, а также благоприятствует росту преступности и аномии, которая по-прежнему является неотъемлемым атрибутом теории урбанизма.

Совсем недавно фокус городских исследований сместился от изучения способов, при помощи которых компактное поселение формирует свою социальную жизнь, к изучению социальных отношений и норм городской жизни. В то же время города все чаще и чаще рассматриваются как часть глобальной экономической и культурной системы, и таким образом большое значение приобретают их связи с окраинами и другими городами. Город все чаще становится контекстом, а не объектом городского исследования.

Городская антропология, хотя и была изначально инспирирована теориями урбанизма, теперь изучает скорее не город как таковой, а социальную жизнь в городах, в том виде, как она существует для городского населения. Однако, именно через призму социальной жизни, оформленную межэтническими отношениями, особенностями маргинальных районов или трущоб (шанти-таунов), процессами сельско-городской миграции и механизмами социогеографической сепарации и интеграции, и воспроизводится отличительный портрет каждого городского центра.

1Liebow E. Tally’s corner: a study of Negro streetcorner men. Boston, MA: Little,

Brown, 1967; Jacobson D. Itinerant townsmen: friendship and social order in urban Uganda. Menlo Park, CA: Cammings, 1973.

2Boissevain J. Friends of friends: networks, manipulators and coalitions. New York: St.

Martin’s, 1974.

3Fox R. Urban anthropology: cities in their cultural setting. Englewood Cliffs, NJ: Pren- tice-Hall, 1977.

Шанти-тауны1 – это трущобы или сквоттерные поселения, которые окружают крупные города третьего мира. Это продукт миграции из сел в города, которые не в состоянии принять такой наплыв мигрантов, обеспечить их жильем и работой. Во многих столицах и провинциальных городах третьего мира шанти-тауны подвергли трансформации социальную, культурную и экономическую ситуации за короткий период времени, задавая специалистам по городскому планированию и политикам сложнейшую задачу предоставления основных услуг и в то же время создавая новый и объемный потенциал безработных и не полностью востребованной рабочей силы. Мигранты приносят в шанти-тауны культурные и социальные формы той местности, откуда они родом, которые вместе с целым рядом новых адаптивных стратегий и организационных форм, созданных в результате их маргинального городского жизненного опыта, создают социокультурный портрет шанти-таунов.

Антропологические исследования шанти-таунов фокусировались как на адаптивных, совладательных механизмах жителей трущоб, так и на отношениях между шанти-таунами и более широким обществом. «Миф маргинальности» в рассуждениях о шанти-таунах и сквоттерных поселениях, который распространен в странах третьего мира, изображает их как пережитки традиционного сектора, портящие ландшафт, как делинквентных и не желающих развиваться. Фактически, они играют роль в скреплении городской экономики, предоставляя источник дешевой рабочей силы благодаря безработице и недовостребованной рабочей силы и создавая во многом совокупное благосостояние города, необходимое, чтобы поддерживать и сохранять элиту. Взгляды на их культуру как на патологическую и дезорганизованную («культура бедности») были подвергнуты сомнению исследованиями, которые показали высокую степень организации, взаимной поддержки и сплоченности2.

Исследования этничности и этнической идентичности в контексте социальной дифференциации в городском пространстве

Раса, этническая группа, класс и гендер как факторы дифференциации и исключения являются ключевыми темами исследований городских ан-

1Шанти-таун (от англ. shanty – хибара + town – городок), бидонвиль (от франц.

Bidon – цистерна + ville – городок), фавела (от португ. favo – соты) – близкие по смыслу термины. Шанти-таун – буквально – трущобный город – небольшой город или часть города, состоящий главным образом из лачуг. Бидонвиль – шанти-таун, расположенный на городских окраинах во Франции или Северной Африке. Фавела – шанти-таун или трущоба в Бразилии (The American Heritage. Dictionary of the English Language, Fourth Edition. Houghton Mifflin Company, 2000)

2Seymour-Smith Ch. Shanty towns // Macmillan Dictionary of Anthropology. London: Macmillan, 1986. P.256-257.

тропологов. Часто предметом исследования становится то, как категории расы и этничности формируют паттерны миграции и поселения, шансы найти работу, добровольческие организации, государственную службу, доступ к работе и развлечениям, влияют на сохранение родственных уз1. Этничность, в частности, продолжает свое существование в городе в виде этнических районов, в таких добровольных ассоциациях как кредитные организации и похоронные конторы2.

Концепция расы в современном смысле слова входит в европейское расовое сознание, начиная с середины XV века3. Именно к этому времени относится первое упоминание Европы как коллективного «мы» и первое употребление слова «раса» в контексте противопоставления мы/они; свои/ чужие. Именно с этого момента социальная дифференциация принимает расовую окраску.

Вантичных текстах присутствует явное свидетельство дискриминации иностранцев, притязаний на культурное превосходство, однако объясняется такое неравенство не биологическими, а социально-культурными, правовыми, экономическими причинами. Варвар не обладал основными добродетелями мудрости, мужества, сдержанности и справедливости; политическое разграничение между гражданами и не-гражданами также основывалось на моральных параметрах. Рабы в античном греческом обществе могли быть добродетельны, однако это была добродетель не граждан, а слуг. Соответственно, хотя варвары и мыслились как низшие, это было скорее обосновано политически и культурно, а не биологически или исходя из происхождения.

Всредние века индивиды и группы мыслились как субъекты теологических категорий, поэтому характер дискриминации становится иным. Появляются религиозные дискуссии о характере отношений к «инородцам» (могут ли они быть окрещены и спасены, как разумные существа, имеющие душу) и политические (как к ним следует относиться по закону). Таким образом, религиозный фактор выдвинулся на передний план, причем средневековая доктрина не имела ни деления на расовые группы, ни определения индивидуумов или групп в контексте расовой принадлежности.

Переход от средневекового периода к современности стал переходом от религиозного к расовому подходу в определении человека. В этом смысле переломным является шестнадцатый век, когда концепция расы не только становится явно выраженной и сознательно применяемой; расовые характеристики звучат в искусстве, политико-философских и экономиче-

1Mullings L. (Ed.). Cities in the United States. New York: Columbia University Press,

1987.

2Hannerz U. Exploring the city: inquiries toward an urban anthropology. New York:

Columbia University Press, 1980.

3См.: Goldberg, David T. Racist Culture. London: Cambridge, Mass. Oxford: UK, 1994.

ских дебатах. В результате быстрого развития капитализма возникает потребность в дешевом сырье и труде, и потребность завоевывать и порабощать «чуждые» расы получает моральное обоснование. Экономическая эксплуатация «чужих» становится естественным явлением, укоренившимся в сознании людей с большей силой, а возникновение колоний провоцирует проявление насилия, направленного на колониальных жителей. Набирающая силу гегемония идентификационной модели как расовой принадлежности опирается на биологию, естественную историю, антропологию, психологию. Таким образом, экономическая детерминация выступает центральной в отношении концепции расы и философии расизма. Именно экономическая эксплуатация «своими» белыми черных «чужих» помимо политических, правовых и, естественно, социально-культурных факторов, обусловливающих неравенство людей с различным цветом кожи, является причиной расового неравенства в просвещенный век.

Ключевые признаки понятия этничности – это идентификация и наименование (labelling) любой группы или категории людей, а также эксплицитные или имплицитные контрасты, созданные между идентифицируемой группой и другой группой или категорией. К понятию этничности всегда применяется дихотомия мы/они. Границы, устанавливаемые как наименованием, так и контрастом, не запрещают индивидам передвигаться туда и обратно между соответствующими группами или категориями, как и не запрещают при этом людям по-разному идентифицировать себя или друг друга. Часто контраст категорий «мы» и «они» обусловлен конкретной социальной системой или государством-нацией в терминах негативных категорий (например, «не-белые»)1.

Этническая идентичность может быть рассмотрена как «продолжающийся социальный процесс»2, как «результат ряда особых исторических и социоэкономических условий»3. По словам де Воса, «этническая идентичность группы состоит из ее субъективного, символического или эмблематического использования любого аспекта культуры или воспринимаемого отдельного происхождения и континуальности, чтобы отличить себя от других групп»4. К факторам, формирующим этническую идентичность, следует отнести этническую историю региона, федеральную и местную эт-

1Seymour-Smith Ch. Ethnicity // Macmillan Dictionary of Anthropology. London:

Macmillan, 1986. P.95-96.

2De Vos G.A. Ethnic Pluralism: Conflict and Accomodation // Lola Romanicci-Ross,

George A.De Vos (Eds) Ethnic Identity. Creation, Conflict and Accomodation. Altamira Press. Alnut Creek, London, New Delhi, 1995. P.17.

3Banks M. Ethnicity: Anthropological constructions. Routledge: London and New York,

1996. P.185.

4De Vos G.A. Ethnic Pluralism: Conflict and Accomodation // Lola Romanicci-Ross,

George A.De Vos (Eds) Ethnic Identity. Creation, Conflict and Accomodation. Altamira Press. Alnut Creek, London, New Delhi, 1995. P.25.