книги / Системный подход в современной науке

Осущности подмены этих наук. Основной тезис содержится

впредставленном выше фрагменте. Рассмотрим высказывания В.Н. Беклемишева относительно того, что происходит в случае под­ мены систематикой филогенетики и филогенетики систематикой. «Если стоять на точке зрения исключительной номотетики и не при­ знавать за систематикой никакого значения, тогда история преемст­ венности форм свое значение причинно объяснимого факта тем не менее сохраняет. Филогения имеет самостоятельный интерес и по­ этому сохраняет его и для человека, не признающего систематики. Я думаю, что на такой точке зрения отрицания самой проблемы систе­ матики стояло большинство биологов конца XIX века и начала ны­ нешнего. Нет надобности повторять, что я считаю ее совершенно ошибочной: сходства и отличия представляют самостоятельную про­ блему, систематика — неизбежную задачу. И закрывая на это глаза, мы ее этим еще устранить не можем, при этом таксономическая по­ требность в группировке организмов по сходству находит незаконное удовлетворение в группировке их по родству: филогения является

вкачестве суррогата системы и на деле оказывается недоброкачест­ венным суррогатом. Поэтому первое, что нужно сделать, это при­ знать задачи систематики и исследовать, какими путями они могут быть разрешены» (с. 82).

Комментируя этот фрагмент, мы должны сказать, что полностью принимаем утверждения Беклемишева, однако считаем возможным усилить его аргументы утверждением о том, что построение класси­ фикации является необходим условием реконструкции филогенеза,

атакже утверждением о том, что филогенетика не может не пользо­ ваться языком систематики. Иными словами, классификация первич­ на, реконструкция филогенеза — вторична. Таким образом, Бекле­ мишев отрицательно относится к концепциям группы «а», сводящим систематику к филогенетике, а классификацию — к филограмме.

Рассмотрим отношение Беклемишева к теориям группы «б», ут­ верждающим, что естественная классификация не филогения, но и не классификация, построенная только по сходству. По нашему мнению, это — эклектическая точка зрения, наиболее распростра­ ненная в настоящее время. Посмотрим, как В.Н. Беклемишев харак­ теризует те концепции, которые мы отнесли к группе «б»: «Но тут вы­ ступает вторая возможность смешения таксономии с филогенией. Прекрасно, говорят некоторые более снисходительные трансформи­ сты, допустим, что система, основанная на сходстве и различиях,

имеет самостоятельное научное значение, но естественной систе­ мой, соединяющей сходное и разделяющей различное, как раз и яв­ ляется система, основанная на кровном родстве, поэтому нет нужды

всамостоятельных методах систематики, восстановим филогенез

иполучим систему.'

Они были бы правы, если бы мы имели ручательство, что всякое сходство между двумя организмами есть непременно следствие род­ ства. Всем хорошо известно, что на деле обстоит наоборот, господ­ ствующим принципом филогенетического развития является парал­ лелизм, большинство свойств основано на гомоплазии, а не на гомо­ филии, дивергенция представляет явление, если и не столь исключи­ тельное, как конвергенция, но все же редкое, конвергенция, хоть из­ редка, имеет место» (с. 82).

Эта концепция также принимается нами, за исключением утверж­ дений о дивергенции и конвергенции. Мы считаем, что эволюция идет по пути дивергенции, однако в разных ее направлениях, соответст­ венно адаптации разных организмов к условиям среды, наблюдает­ ся большое число различных конвергентно (параллельно) формирую­ щихся структур и функций). Чем ближе организмы, тем более сход­ ны независимо (конвергентно) формирующиеся сходные признаки.

Далее Беклемишев обращается к геологии и приводит примеры, подтверждающие справедливость его точки зрения на примерах кри­ сталлографии и петрографии. Общее заключение по этому вопросу таково: «...Большая ошибка дарвинистов и [иже] с ними в отношении систематики и истории состояла отчасти в отрицании самостоятель­ ного значения систематики, отчасти — в попытке подменить систему таблицей родственных отношений. Эта ошибка должна быть исправ­ лена указанием на самостоятельное значение систематики и не­ совпадение степеней сходства со степенями родства.

Систематика, в частности систематика линнеевских организмов, представляет самостоятельную проблему, которая и разрешаться должна независимо от вопроса о генезисе, об исторической преем­ ственности форм (курс. мой. — В.Э.)" (с. 84).

В этом утверждении содержится решение вопроса о соотношении систематики и филогенетики, классификации и реконструкции фило­ генеза с абсолютной ясностью. Точке зрения Беклемишева соответ­ ствует третья группа концепций (группа «в»), которая принимается на­ ми в качестве основы наших взглядов по этой проблеме. Следует за­ метить, что Беклемишев называет реконструкцию филогенеза (родо­

словное дерево) таблицей, отмечая ее статический характер. Обычно эволюционисты считают эти схемы изображением процессов, хотя они являются классификацией стадий. Связывающие их стрелки указы­ вают лишь направления перехода от одной стадии к другой, а не про­ цесс как таковой.

Теперь обратимся к взглядам В.Н. Беклемишева относительно подмены филогенетики систематикой. «Вторая коренная ошибка ге­ нетической школы клонится не столько к ущербу систематики, сколько к ущербу исторического исследования. Она состоит в не­ критическом употреблении методов и понятий систематики (в част­ ности — конструктивной морфологии) к историческому исследова­ нию, к восстановлению прошлого хода биологических процессов. Психологически эта ошибка тесно связана с предыдущей, логичес­ ки она совершенно независима; действительно, если признать, что систематика в смысле Кювье и нашем — псевдопроблема, тогда и методы ее, и основные понятия должны быть просто вычеркнуты. Вместо этого понятиям идеалистической морфологии было дано грубое и поверхностное толкование и методы оставлены в силе, но выводы истолкованы опять-таки произвольно. Возникла гибрид­ ная наука, действовавшая методами морфологии и создававшая морфологические понятия, устанавливавшая идеальные связи сходства и отличия, конструктивного осложнения и т. д. и все эти идеальные отношения некритически отождествлявшая с историче­ скими фактами» (с. 84).

Далее Беклемишев подтверждает свои мысли ссылками на мор­ фологию конца XIX в. В это время работали выдающиеся ученые, ко­ торые внесли огромный вклад в развитие зоологии. Они полагали, что пользуются методами филогенетики и развивают филогенетиче­ ское направление в науке. Однако оказалось, что их труды позволи­ ли хорошо представить планы строения различных групп организмов и их архетипы, но не объяснили происхождение ни одного класса бес­ позвоночных.

Беклемишев считает, что история (в конкретном случае мы, по-ви­ димому, можем иметь в виду филогению таксона как процесс) явля­ ется высшим достижением систематики, к которой она принадлежит. Для истории необходима классификация, но и для классификации, в свою очередь, необходима история. Наша схема соотношения меж­ ду системой и филогенией представляется весьма близкой к этому подходу.

Итак, мы установили, что В.Н. Беклемишев давно ответил на те основные вопросы, которые в последние десятилетия были предме­ том разногласий и дискуссий. Он показал, что утверждение дарви­ низма привело к необоснованному поглощению систематики фило­ генетикой. Он объяснил, каким образом осуществляется эта подме­ на, которая является основной помехой дальнейшего развития сис­ тематики и наносит ущерб филогенетике. Он указал на то, что систе­ ма строится независимо от филогении и имеет свои цели. Ее мето­ ды, которые к тому же имеют всеобщий характер, используются и при реконструкции филогенеза. С нашей точки зрения, позиция В.Н. Бек­ лемишева указывает единственно верный путь выхода систематики из затянувшегося на целое столетие кризиса в теории этой науки.

Ю.В. Чайковский

ТЕОРИЯ СПАСЕНИЯ ПРИРОДЫ В ВЕК ТЕОРИИ СИСТЕМ

Когда эволюционная теория опишет более серьезные факторы, чем статистические (конкуренция, мутации, отбор), тогда ею только и можно будет воспользоваться как для выработки идеологии спасе­ ния природы, так и для аналогий с экономикой. Эволюционисты уже начинают понимать, что дарвинистский язык, независимо от того, ве­ рен дарвинизм или нет, просто не относится к делу, когда строится теория эволюции (а не схема происхождения видов из рас); что тео­ рия биологической эволюции должна включать эволюцию экосистем (не имеющую почти или вовсе отношения к изменениям рас). Этот взгляд (системный) ныне достаточно очевиден, но природоспасаю­ щей теории не дал, поэтому пора начать ориентироваться в пробле­ матике науки ближайшего будущего. А какой взгляд на природу мо­ жет прийти на смену системному? Для ответа на такие вопросы надо обратиться к концепции познавательных моделей.

Познавательные модели и статистическое сознание влечет при­ знание необходимости исходить в экономических задачах не только из стоимостных обстоятельств. Человек расходует невосполнимые ресурсы как при зарабатывании денег, так и при их трате — вот по­ чему чисто стоимостный подход напоминает «игру в одни ворота». Столь же односторонен и чисто энергетический подход, и подход, ис­ ходящий из контроля за несколькими параметрами. Биосфера может существовать лишь целиком, поэтому охранять ее успешно можно лишь как целое, и контроль за отдельными (пусть и многими) пара­ метрами не отвечает существу дела. По той же причине биосферу можно сохранить лишь усилиями всех людей, а не какого-то приро­ доохранного движения или ведомства.

Но если контролировать надо целостность, то ко всем проблемам нужен совсем иной подход, нежели до сих пор предложенные. Гово­ ря языком методологии, новый подход требует новой познавательной модели (ПМ). ПМ — это совокупность приемов и утверждений, кото­ рые для данного ученого или данных ученых настолько наглядны и са­

моочевидны, что через них принято объяснять (к ним сводить, ими моделировать) все факты и понятия. ПМ естественных наук обычно заимствуются из наук общественных и из техники. Поэтому приходит­ ся говорить о ПМ данной эпохи в целом.

До рождения европейской науки в обществе царило не оформлен­ ное логически почитание природы как благого или как злобного на­ чала. Это почитание удобно описать как господство нулевой (донауч­ ной) ПМ, которую можно назвать этико-эстетической (религиозной) моделью. В ее рамках мир (природа и общество) понимался как храм.

Семиотическая ПМ — такой тип описания знания, при котором мир выступает как текст, а познание — как чтение, расшифровка знаков. Эта модель исторически была исходной для европейской науки, пер­ вой научной — ею пользовались Высокое средневековье и Возрож­ дение, когда познание понималось как разгадывание замысла Твор­ ца. С нею в науку вошли понятие закона природы и идея математи­ зации науки. Хотя нынешняя наука, в общем-то, отошла от знаковой трактовки знания, таковая все еще характерна для начальных стадий формирования научных дисциплин. Например, она безраздельно гос­ подствовала в ранней генетике, где и сейчас термин «генетический текст» является одним из главных, хотя мы все больше убеждаемся, что представление генетической информации как линейной и знако­ вой чересчур упрощено. Можно называть эту ПМ схоластической (ведь под схоластикой обычно понимают приоритет знания текстов над знанием природы) и знаковой.

Вторая (механическая) ПМ сменила в XVI— XVII вв. схоластичес­ кую. Она строит систему мира, как механизм или автомат. В ее рам­ ках утвердились принцип причинности и идея эволюции (точнее, про­ гресса — как социального, так и биологического). До сих пор мы го­ ворим «понять механизм явления», хотя явление было вовсе не ме­ ханическим. Идея целостности занимает мало места в данном ПМ, но все же присутствует: любой объект определяется как деталь, сво­ им местом в целом механизме.

В XIX в. вторая ПМ обогатилась идеей устойчивости движения — стали считать реально интересными лишь те движения, которые при малых возмущениях не приводят к большим различиям в результатах.

Третья (статистическая) ПМ видит мир как совокупность балан­ сов, средних и инвариантов. С нею в науку вошли такие понятия, как закон сохранения, торговый баланс, баланс природы, однородное и изотропное пространство, процент; позже, в XIX в. идея баланса бы­

ла уточнена в химии принципом Ле Шателье. Возникла эта ПМ парал­ лельно знаковой: впервые понятие баланса родилось в бухгалтерии XV в., оттуда идет традиция видеть государство и природу как искон­ но сбалансированные Богом (прообраз идей равновесия властей и экологии) и приводить доли к единой форме — процентной. Одна­ ко эта ПМ завоевала науку лишь в XVIII— XIX вв.; она до сих пор за­ нимает в науке центральное положение, и в ее терминах принято трактовать все, что связано со случайностью.

Четвертая (системная) ПМ видит во всем целостность, уподобля­ ет мир организму. С нею в науку вошли идея оптимальности (экстре­ мальные принципы) и идея самоорганизации. В мировоззрение уче­ ных эта ПМ входит в настоящее время, хотя отдельные ее положения (например, принцип наименьшего действия) утвердились давно.

Старое понимание системности как оптимальности рождено тем направлением мысли, которое известно историкам науки как естест­ венное богословие и впервые эксплицировано физиком и филосо­ фом П.-Л. Мопертюи в 1744 г. в форме принципа наименьшего дей­ ствия. Тогда, в XVII— XVIII вв., успехи естествознания, достигнутые в основном силами верующих ученых, породили желание обосновать новым знанием старую веру во всемогущество и всеблагость Бога; это желание и осуществил Мопертюи — как самим своим принципом, гласящим, что в ходе всякого механического движения минимизиру­ ется определенная величина (действие), так и его чрезвычайно ши­ рокой философской трактовкой.

Пятая (диатропическая, от греч. диатропос — разнообразный) ПМ едва нарождается и представляется мне как ПМ начала XXI в. Она видит в мире прежде всего разнообразие, видит природу как сад или как ярмарку (а не как огород или рынок), она моделирует природу об­ ществом или иной совокупностью, в которой ни один элемент не обя­ зателен, но в которой некоторая трудно уловимая целостность (час­ то — не функциональная, а эстетическая) есть.

Пропенсивная (от лат. propensio — расположение, склонность) ПМ (шестая научная) видит мир как систему предпочтений, потенций и склонностей. В рамках шестой модели однородное изотропное про­ странство (основное понятие физики) является лишь одной из моде­ лей реальности, тогда как возможны другие модели мира с избран­ ными направлениями.

В любой исторический момент обычно господствует одна ПМ (ино­ гда две) формирующая научную парадигму, а другие — оппозицион­

ны ей, и это часто делает познание односторонним, ущербным. Хотя каждая ЛМ удобна для описания лишь какого-то своего круга явле­ ний, однако на практике господствующая модель привлекается для объяснения всего на свете. В частности, для каждой ПМ характерно свое понимание экологических тем. Заявленный в начале параграфа новый подход может быть описан как переход большинства ученых от третьей ПМ к четвертой.

Поначалу (XVII в.) статистический подход носил чисто арифмети­ ческий характер — нормальный ход финансовых дел трактовался как ежевечернее равенство кредита и дебета в бухгалтерской книге. Бух­ галтерский баланс есть понятие мысленное: он соблюдается (при от­ сутствии ошибок записи) всегда, независимо от того, богатеет заве­ дение или разоряется. Однако этот формальный прием контроля за­ писей помогал и понемногу превратился в новое понимание мира как совокупности балансов: в естествознании стали говорить о балансе природы (Эгертон, 1976), а в экономике — о ее рыночной природе. Затем и тут и там стали считать конкуренцию ведущим фактором раз­ вития.

На самом деле, как показал в 1970-е годы историк хозяйства Фер­ нан Бродель (и, по-моему, убедительно), рыночная конкуренция именно в Новое время стала отходить на задний план экономики. Он писал: «...Сложилось устойчивое мнение — справедливое или не вполне, — что обмен сам по себе играет решающую, уравновешива­ ющую роль, что с помощью конкуренции он... согласует предложение и спрос, что рынок — это скрытое и благосклонное божество, «неви­ димая рука» Адама Смита, саморегулирующаяся система, какой представлялся рынок в XIX веке, основа экономики... («laissez faire, laissez passer»1)»; «И если в течение последнего полувека экономис­ ты, наученные опытом, уже не ратуют за автоматические выгоды эко­ номического либерализма (laissez faire), то этот миф пока еще не вы­ ветрился из общественного сознания».

Бродель привел знаменательные слова купца XVII в.: «Как только появляется конкуренция, уже не найдешь и воды напиться». Этими словами Бродель пояснял ту свою мысль, что всякое развитие сопря­ жено не с самой конкуренцией, а с уходом от нее.

По Броделю, «Капитализм и рыночную экономику обычно не раз­ личают потому, что они развивались одновременно — со средних ве­ ков до наших дней, а также потому, что капитализм представляли как двигатель или вершину экономического прогресса. В действительно­

сти, все несет на своей широкой спине материальная жизнь: если она набирает силу, все движется вперед; вслед за ней, в свою очередь, быстро усиливается рыночная экономика»2.

Могу добавить: в XIX в. конкуренция была официально ограниче­ на (картелями, синдикатами и т. п.), а в XX в. просто сошла на нет во многих отраслях экономики, уступив место монополиям. Рынок суще­ ствовал всегда, а капитализму свойственно как раз резкое ограниче­ ние сферы его действия: торговля рабочей силой перестала быть тор­ говлей самими рабочими, армия перестала быть наемной (и снова становится наемной при посткапитализме), торговля чинами стала преступлением, стали финансироваться государством отрасли жиз­ ни, до тех пор бывшие почти целиком сферой купли-продажи — ле­ чение, обучение и культура. Почему же именно это время запомни­ лось как эпоха становления рыночной системы?

Думаю, что важную (если не главную) роль сыграла тогдашняя экс­ пансия статистической идеологии. Ища повсюду баланс и его атри­ буты, их находили повсюду, даже там, где мы их нынче не видим. Ма­ тематическое описание понималось как нахождение условий равно­ весия (и в покое, и в движении), причем неустойчивое (как мы теперь понимаем) равновесие трактовалось как устойчивое. В частности, конкуренция — процесс в принципе неустойчивый, описывали как ус­ тойчивый. Точнее, положительную обратную связь описывали как от­ рицательную.

Только такой модой я могу объяснить тот факт, что основой, даже сутью биологического взаимодействия стали тогда считать ту же кон­ куренцию и что огромная антиконкурентная литература даже не кри­ тиковалась, а просто игнорировалась. В этом нет ничего удивитель­ ного, если вспомнить, что идеология не раз понуждала массу людей к делам, казавшимся потомкам абсурдными.

Звездный час третьей ПМ настал в 1859 г., когда одновременно три известных англичанина выступили со своими учениями: Ч. Дар­ вин — о происхождении видов, Дж. Максвелл — о движении молекул газа и Г Спенсер — об «общественном организме». Все они были яр­ ко статистическими. Так, по Спенсеру, мозг усредняет интересы раз­ личных органов тела так же, как парламент усредняет интересы раз­ личных классов общества.

Статистическая идея представляется мне более широкой и опре­ деляющей мировоззрение, чем конкретные доктрины вроде дарви­ низма или марксизма. В частности, идея конкуренции внесена в на­

уку, по-моему, не какой-то конкретной концепцией и не наблюдени­ ем фактов, а идеологией, не умевшей и не желавшей видеть целост­ ность. В наше время третья ПМ начинает уступать место четвертой, а это значит, что обе имеют достаточно много приверженцев, чем и объясняется нескончаемый спор вокруг дарвинизма и рынка. Факт смены ПМ достаточно хорошо виден хотя бы в том, что аргументы, прежде не привлекавшие внимания, вдруг попадают в центр дискус­ сии. Вот пример.

В 1890 г. в Лондоне появились две работы — кембриджского эко­ номиста Альфреда Маршалла3 и теоретика русского анархизма П.А. Кропоткина4, каждая из которых пыталась в своей науке поколе­ бать мнение о благотворности конкуренции. Маршалл убеждал, что победа в рыночной конкуренции происходит не столько в силу луч­ шего качества или меньшей себестоимости изделий, сколько в силу «удачного начала деятельности» фирмы. Кропоткин же показывал, что ни перенаселение, ни связанная с ним конкуренция не являются в природе общим правилом (например, в холодных странах), что эво­ люция идет и без них. Более того, конкурентная эволюция ведет к формированию не лучших, а худших: так, выносливые животные малополезны в остальных качествах. Тогда всего этого не заметили.

Конечно, конкуренция всегда есть, но не она движет экономику, и к концу «перестройки» мы это знали. В очерках «Путешествия в глу­ бинку» (впервые прозвучавших по радио «Свобода» в июне 1990 г.) публицист-рыночник А.И. Стреляный рассказал с изумлением, что процветающая ферма в США в смысле продукции ничем не отлича­ ется от гибнущей — ее губят побочные обстоятельства (болезнь хо­ зяина, неудачный договор с банком и т. д.). Признают это и ведущие западные бизнесмены: по мнению одного из них, А. Московича (Франция), «все везение»5. То же признают, наконец, и западные эко­ номисты: если одна марка товара вытеснила другую, это не значит, что она хоть чем-то лучше — дело в крохотной разнице побочных (не относящихся к качеству продукции) начальных условий конкуренции, причем разница по ходу конкуренции не сглаживается, а наоборот — возрастает. На языке кибернетики это значит, что конкуренция явля­ ет собой положительную обратную связь; а ведь для устойчивости нужна отрицательная обратная связь. Известно это было давно, а не­ давно признано и респектабельной экономической наукой6.

Однако таковое знание почти никого не наводит на ту мысль, что конкурентная модель годна для описания вовсе не самой реальное-