Умберто Эко Постмодернизм, ирония, занимательность34

1982

С 1965 года к сегодняшнему дню совершенно очевидными стали две мысли. Что сюжет можно отыскать даже в пересказе других сюжетов и что пересказ может оказаться менее примиренческим, чем сам пересказываемый сюжет. Значит, можно было написать бунтарский, достаточно проблематичный и все же приятный роман.

Такое совмещение, поиск не только сюжета, но и удовольствия, должны были выполнить американские теоретики постмодерниз­ма.

К сожалению, термин "постмодернизм" может относиться к чему угодно. Похоже, сейчас им называют все, что нравится самим употребляющим его людям. С другой стороны, похоже, сейчас пытаются оттянуть его значение в прошлое. Сначала, казалось, он подходил к некоторым писателям и художникам последних двадцати лет. Потом постепенно он начал относиться к началу века, затем к еще более далекому прошлому. И продолжа­ет отодвигаться все дальше. Так постмодернистом объявят самого Гомера.

Вообще-то, по-моему, постмодернизм – тенденция, которую нельзя отнести к какому-то определенному времени. Это катего­рия духовная, вернее, стремление к искусству, способ действия. Можно сказать, у каждой эпохи есть свой постмодернизм, точно так же, как у каждой эпохи должен быть свой маньеризм (более того, мне кажется, что постмодернизм – это просто современное название маньеризма как метаисторической категории). Думается, в результате исследований прошлого в любую эпоху наступали кризисные моменты, подобные описанным у Ницше в "Несвоевре­менных размышлениях". Прошлое ставит нам условия, не отпуска­ет, шантажирует нас. Авангардизм прошлых времен (но и авангар­дизм я понимаю как метаисторическое явление) пытается рассчи­таться с прошлым. Футуристский лозунг "Долой сияние луны!" – типичная программа любого авангарда, стоит только заменить сияние луны чем-нибудь подходящим. Авангард разрушает прош­лое, традиционную образность: "Девушки из Авиньона" – типичный авангардистский жест. А после этого авангард идет еще дальше, разрушив образы, уничтожает их, доходит до абстракции, до бесформенности, до чистого холста, до изодранного холста, до выжженного холста. В архитектуре это, наверное, заполняющая стена, здание в виде стелы, параллелепипед в чистом виде. В литературе это нарушение речевого потока до коллажа в духе Берроуза, до полнейшей тишины или чистой страницы. В музыке это, видимо, переход от атональности к шуму и к абсолютной тишине (в этом смысле ранний Кейдж является образцом).

Но вот наступает момент, когда авангарду (модернизму) некуда уже идти, ведь он уже создал свою собственную метаречь и произносит на ней свои невозможные тексты (понятийное искусство). Ответ постмодернизма модернизму состоит в призна­нии прошлого: раз его нельзя разрушить, ведь тогда мы доходим до полного молчания, его нужно пересмотреть – иронично, без наивности. Подход постмодернизма кажется мне похожим на подход человека, влюбленного в просвещенную даму. Он знает, что не может сказать: "Я безумно тебя люблю", потому что он знает, что она знает (и что она знает, что он знает), что это уже написал Лиала³⁵. И все же выход есть. Он может сказать: "Как сказал бы Лиала, я безумно тебя люблю". Вот так, обойдя ложную невинность и четко сказав, что невинного разговора уже больше не получится, он в то же время сказал даме все, что хотел, что любит ее и любит во времена утраченной невинности. Если дама поддержит игру, она поймет это как признание в любви. Никто из них не будет чувствовать себя невинным. Оба принимают вызов прошлого, уже кем-то сказанного, чего уже нельзя уничто­жить. Оба будут сознательно и с удовольствием играть в иронию. Но оба смогут еще раз поговорить о любви.

Ирония, метаречевая игра, пересказ в квадрате. Поэтому, если в модернизме кто-то не понимает игры, ему только и остается, что отрицать ее. А вот в постмодернизме все можно воспринимать серьезно и не понимая игры. А это и есть свойство иронии. Всегда находится кто-то, кто принимает ироничное всерьез. Думается, коллажи Пикассо, Хуана Гриса, Брака принадлежат модернизму. Поэтому обычная публика их не принимала. А вот коллажи Макса Эрнста – к постмодернизму. Он нагромождал фрагменты гравюр XIX века. Их можно читать как фантастиче­ский рассказ, как пересказ сна, и даже не замечаешь, что это повествование и о гравюрах, а может, и самом коллаже. Если это и есть постмодернизм, ясно, почему Стерн и Рабле принадле­жат именно к постмодернизму, почему к нему же явно принадле­жит Борхес, почему в одном и том же художнике могут уживаться, или вплотную следовать друг за другом, или чередо­ваться элементы модернизма и постмодернизма. Смотрите, что происходит с Джойсом³⁶. Его "Портрет" – попытка произведения в духе модерна. "Дублинцы", несмотря на то, что написаны рань­ше, – ближе к модерну, чем "Портрет". "Улисс" где-то на границе. А вот "Поминки по Финнегану" – уже постмодернизм, во всяком случае, начало постмодернизма. Для его понимания нужно не отрицание уже сказанного, а его ироничное переосмысление.

О постмодернизме с самого начала сказано уже почти все (то есть в очерках вроде "Литература и истощение" Джона Барта, 1967 года). …Не все, ко­нечно, совпадает с ярлыками, которые теоретики постмодернизма (включая Барта) навешивают на писателей и художников: этот постмодернист, а тот еще нет. Но меня интересует правило, выводимое теоретиками этого направления из своих предпосылок: "Идеальный для меня писатель постмодерна не подражает и не отрекается от своих отцов из двадцатого века и от своих дедов из девятнадцатого. Он усвоил модернизм, но тот не давит на него непосильной ношей... Но он должен надеяться, что привлечет внимание и развлечет более широкую аудиторию, чем те, кого Томас Манн называл первыми христианами, фанатиками Искусства... Идеальный постмодернист­ский роман должен преодолеть убийственную взаимную критику реализма и нереализма, формализма и "сюжетизма", литерату­ры для литературы и литературы ангажированной, литературы элитарной и литературы массовой... Я бы провел аналогию с хорошим джазом или с хорошей классической музыкой: при повторном прослушивании или чтении партитуры выявляется то, что в первый раз не было замечено. Но этот самый первый раз должен настроить на повторное прослушивание. И это одинаково справедливо как для специалистов, так и для любителей". Вот так Барт в 1980 году снова обратился к этой теме… Он хвалит "Последнего из могикан", приключенческую, готическую литературу – в общем, все эти поделки, вызывающие гнев критики, но умевшие создавать мифы и занимать воображение многих поколений читателей. Он спрашивает, появится ли когда-нибудь другая "Хижина дяди Тома", чтобы книгу можно было с одинаковым интересом читать в кухне, в гостиной, в детской. Он относит Шекспира к тем, кто умеет развлекать, его произведения ставит в один ряд с "Унесенными ветром"... Он хочет взломать стену между искусством и развлечением.

[…]

Ричард Бакминстер Фуллер

дизайн – космический эксперимент³⁷

1983

[…]

С несколькими сотнями тысяч глобусов, миллионами моих карт мира, книг и механических машин, имеющих теперь столь широкое распространение по всему миру, я осознал, на какой новый высокий уровень поднялось техническое оснащение общества и его отдельных индивидов. Я продолжаю изучать новые технические средства и приспособления, обеспечивающие на всемирном уровне технологический прорыв, позволяющий с меньшими затратами производить эффективные материалы и оборудование, производящее больше при меньших затратах сырья, энергии и единиц времени на одну операцию – все это обеспечивается с помощью как видимых структурных изменений, так и невидимых аспектов технологии (новых сплавов, электроники и т. д.). Двенадцать лет назад я уже мог во всеуслышание утверждать, что человечество перешагнуло некую фиксированную точку эволюционного развития, после которой, впервые за всю историю, стало очевидным следующее. Занявшая десять лет революция в дизайне, использующая все физические ресурсы человечества (которые теперь по большей части вкладываются в военные технологии) и трансформировавшая оружейное производство в мирную промышленность, может наконец, после десяти лет научной революции, обеспечить все человечество более высоким стандартом жизни – постоянно поддерживаемым – чем какой-либо ранее известный, одновременно выявляя все новые возможности использования традиционного топлива и атомной энергии. Мы может прекрасно обходиться только лишь дневной нормой поступающей к нам и особым способом преобразованной энергии Солнца и гравитации.

Этот общечеловеческий эко-технический прорыв стал возможным в том числе и благодаря внедрению массового индустриального производства современных, экологичных бытовых машин. Технология их производства, возможность их воздушной транспортировки, их энергосберегающие свойства, увеличенный срок автономной работы – все эти показатели достигли сейчас небывалой высоты. Производители бытовых машин и оборудования будут не продавать дома, а лишь сдавать их внаем (так же, как и автомобили или телефоны). Множество из ныне закрытых автозаводов США могут быть в будущем переоборудованы на производство бытовых машин, которые будут призваны повысить жизненный уровень четырех миллиардов людей. Экологичная промышленность товаров и услуг для дома накроет весь город куполом защиты их приватной домашней жизни, а бытовое оборудование организует их внешнюю жизнь.

Мое участие в этом полувековом технологическом развитии стало настоящим чудом. И сейчас, в один из самых драматичных моментов нашей истории, я выскажу то, что я вынес из этого опыта: то, сможем ли мы удержаться на достигнутом уровне или нет, зависит полностью от каждой нашей индивидуально достигнутой и всеми поддерживаемой целостности аргументаций и действий, а не от каких бы то ни было политически или религиозно вмененных моделей или навязанных социально-экономических или финансовых реформ³⁸.

Когда в 1927 г. я решил начать изучение того, что индивид может сделать для всего человечества, полагаясь лишь на совсем не гарантированную для него поддержку свыше, сразу стало очевидным, что, если это предприятие действительно было одобрено Всевышним, оно повлечет за собой множество необыкновенных физических и метафизических озарений, относящихся и к человеческому, и к космическому. Я спрашивал себя:

"1) Как ты можешь быть уверен, что не используешь в своих целях это исключительное преимущество, доверенное тебе для извлечения пользы для всего человечества и Вселенной в целом?

2) Насколько также ты можешь быть уверен, что не используешь свои озарения для публичного провозглашения себя неким "сыном Божиим" или осененным небесной рукой духовным лидером?

3) Сможешь ли ты полагаться на себя в том, что не забудешь – ты стал пригоден для исполнения этой роли только потому, что раньше был вообще ни на что не пригоден?

4) Можешь ли ты быть уверен, что открыто расскажешь обо всем этом, когда люди будут аплодировать успеху эксперимента, в который ты был посвящен?"

К счастью, я имею силы и возможность, чтобы сообщить вам, что я никогда не обманывал этого доверия и даже никогда не испытывал искушения это сделать.

[…]

Я надеюсь, эта книга станет воодушевляющим примером того, что может сделать маленький, средний человек, если у него есть абсолютная вера в вечный космический разум, который мы зовем Богом³⁹.