Уильям Моррис

МАЛЫЕ ИСКУССТВА²⁴

1877

…Я не собираюсь говорить с вами об архитек­туре, скульптуре и живописи в собственном смысле этих слов, поскольку эти искусства, искусства главным об­разом интеллектуальные, в настоящее время, к не­счастью, по-моему, отделились от декоративного в его узком понимании. Наша тема – то великое содружест­во искусств, с помощью которого люди во все времена стремились больше или меньше украшать обычные предметы повседневной жизни. Это обширная тема, ка­сающаяся большой области деятельности, и одновре­менно и значительная часть мировой истории, и в выс­шей степени полезное средство изучения этой истории.

Да, это очень большая область деятельности, охва­тывающая домостроительство, малярное дело, столяр­ное и плотничное ремесло, кузнечное дело, керамику, стекольное производство, ткацкое ремесло и многое дру­гое – содружество искусств, весьма важных для мно­жества людей, но еще более важных для нас, мастеров ручного ремесла. Ибо едва ли считался законченным хоть какой-нибудь сделанный нами предмет домашнего обихода, если его так или иначе не коснулось декора­тивное искусство. Правда, часто и даже в большинстве случаев эти орнаменты настолько привычны, что ка­жутся словно бы возникшими сами собой, и мы обра­щаем на них не больше внимания, чем на мох на сухих лучинках, которыми мы разжигаем печи. Тем хуже! Ибо декоративность или хотя бы претензия на нее существует, в ней есть или по крайней мере должны быть и польза и смысл. Ибо – и это лежит в основе всего дела – все, что делается человеческими руками, имеет форму либо прекрасную, либо уродливую; пре­красную, если она гармонирует с природой и соответст­вует ей; уродливую, если она не соответствует природе и извращает ее. Форма не может быть безразличной, - но мы слишком заняты или слишком инертны, слишком страстны или слишком несчастны, и наши глаза часто утомляются богатством форм тех предметов, на кото­рые мы постоянно смотрим. В том-то и заключается прелесть декоративности и главная особенность ее бли­зости к природе; именно для этой цели сплетаются изу­мительные затейливые рисунки, выдумываются стран­ные формы, которые издавна доставляли наслаждение людям,– формы и рисунки, которые не обязательно ко­пируют природу, но при создании которых рука масте­ра действует как сама природа, пока ткань, чашка или нож не станут выглядеть столь же естественно и столь же привлекательно, как зеленое поле, берег реки или черный камень.

Радовать людей предметами, которыми они волей-неволей должны пользоваться,– одно из главных назна­чений декоративного искусства; радовать людей пред­метами, которые они должны создавать, – другое его назначение.

Разве наша тема не представляется теперь доста­точно важной? Я утверждаю, что без этих искусств наш досуг окажется пустым и неинтересным, наш труд – просто испытанием терпения, изнурением тела и ума.

Что же касается назначения этих искусств – до­ставлять нам радость в работе,– то едва ли я смогу сказать об этом достаточно выразительно. Я знаю, на­сколько важно. Вновь и вновь возвращаться к этой истине, и потому отваживаюсь развить далее эту мысль в связи с тем, что мне приходят на ум слова, сказан­ные одним из живущих ныне великих людей; я имею в виду моего друга профессора Джона Рёскина. Во вто­ром томе его "Камней Венеции", в главе под названи­ем "О природе готики", вы найдете самые правдивые и самые красноречивые слова, когда-либо сказанные по этому поводу. То, что предстоит сказать в связи с этим мне,– лишь эхо его слов. И все же, повторяю, стоит напоминать истину, чтобы она не была забыта. Кроме того – все мы знаем, что говорили люди о про­клятии труда и какой досадной и несуразной чепухой оказывается болтовня по этому поводу; ведь на самом-то деле настоящим проклятием для ремесленников бы­ла глупость и несправедливость как в самой системе производства, так и за ее пределами. Не могу предпо­ложить, чтобы кто-нибудь из присутствующих посчитал бы славным или приятным занятием праздно сидеть в кругу бездельников, – жить джентльменом, как такую жизнь называют дураки.

И все же действительно существует скучная работа, которую необходимо выполнять, и весьма утомительное дело – усаживать людей за такую работу и надзирать за ними; я бы согласился скорее сделать вдвое больше своими руками, чем заниматься этим делом. Но стоило бы только искусствам, о которых идет речь, украсить наш труд, получить широкое распространение, обрести осмысленный характер, встретить понимание со сторо­ны их творцов и потребителей, стоит им, одним словом, стать народными искусствами, вот тогда, вполне веро­ятно, наступил бы конец скучной работе и ее изнури­тельному рабству, и уже ни у кого не было бы повода для разговоров о проклятии труда, и ни у кого не было бы предлога избегать благословения труда. Нет ничего, я убежден, что может содействовать прогрессу больше, чем развитие искусств. Уверяю вас, нет ничего другого в мире, чего бы я желал столь страстно, наряду с по­литическими и общественными переменами, которых мы все так или иначе желаем. […]

Было время, когда таймы и чудеса ремесел находили в мире полное признание, когда во­ображение и фантазия сливались со всеми вещами, сде­ланными человеком. И в те времена все ремесленники были художниками – так мы и теперь должны были бы их называть. Но мысль человека становилась более сложной, выражать ее становилось труднее. Заниматься искусством становилось все тяжелее, и труд над ним все больше делился между великими людьми, людьми менее знаменитыми и совсем незаметными. Некогда душа и тело отдыхали, когда рука бросала челнок или поднимала молоток, но потом ремесло для некоторых сделалось настолько серьезным делом, что их трудовая жизнь превратилась в долгую трагедию надежды и страха, радости и горя. Так шло развитие ремесла: по­добно всякому развитию, оно было плодотворно в те­чение какого-то времени; как и любое плодотворное развитие, оно сменилось упадком; и подобно всякому упадку того, что некогда было плодотворным, оно тоже перерастет в нечто новое – в упадок – ибо по мере то­го, как искусства делились на большие и на малые, в первых появилось высокомерие, а во вторых – небреж­ность; то и другое рождалось от незнания той фило­софии декоративных искусств, отдельные положения которой я пытался вам изложить. Художник покинул среду ремесленников, оставил их без надежды возвы­ситься, но сам он остался без разумной и энергичной поддержки. Пострадали оба, и художник не меньше ремесленника. С искусством происходит то же, что с ротой солдат, когда капитан, преисполненный надежды и в пылу воинственности, рвется вперед к бастиону, но не оглядывается назад и не видит, следуют ли за ним его люди. А они и не думают двигаться с места, и им невдомек, зачем их тащат на смерть. Капитан пона­прасну гибнет, а солдаты становятся узниками крепо­сти, имя которой – жестокость и несчастье. […]

Ремесленник, оказавшийся после разъединения искусств позади художника, должен его догнать и работать с ним бок о бок. Помимо различий между выдающимся мастером и учеником, помимо врожденных различий между склонно­стями человеческого ума, которые одних делают копи­ровщиками, а других – архитекторами или мастерами декоративного искусства, не должно быть никакого раз­личия между теми, кто посвятил себя чисто декоратив­ной работе. И всем художникам декоративного искус­ства следует с помощью самого искусства ускорить пре­вращение в художников тех рабочих, которые мастерят предметы согласно требованиям необходимости и по­лезности.

Я знаю, какие громадные – социальные и экономи­ческие – трудности стоят на этом пути, и все же мне сдается, что наше воображение их преувеличивает. Но в одном я убежден твердо: если такое превращение невозможно, то невозможно и живое декоративное искус­ство.

Но это далеко не невозможно. Более того, такое превращение несомненно должно произойти, если мы всей душой жаждем расцвета искусств. Если во имя красоты и благопристойности мир пожелает пожертво­вать кое-чем из своих ценностей (а большая их часть, на мой взгляд, не стоит его забот), то искусство снова начнет развиваться. Что же касается упомянутых труд­ностей, то некоторые из них, на мой взгляд, постепен­но сойдут на нет, если условия жизни людей претерпят соответствующие изменения. …Повторяю, если у вас бу­дет желание, то дорогу искать вам не так далеко.

И все-таки, даже если у нас есть желание и путь перед нами открыт, то нас не должно обескураживать, если путешествие на первых порах покажется довольно бесплодным; даже если какое-то время будет казаться, что дела становятся хуже, мы не должны падать духом, ибо вполне естественно, что то самое зло, которое по­будило нас желать перемен, станет выглядеть еще уродливее, когда, с одной стороны, жизнь и мудрость начнут воздвигать нечто новое, а глупость и мертвечи­на, с другой, будут цепляться за старое. В этом деле, как и в любом другом, потребуется время, прежде чем станет очевидно, что положение выправляется; понадо­бятся мужество и терпение, чтобы не пренебречь мелочами, которыми следует заняться незамедлительно, понадобятся внимательность и осмотрительность, чтобы не возводить стен до того, как укреплен фундамент, и всегда во всех начинаниях потребуется скромность, ко­торую не так-то легко сломить неудачами и которая хочет, чтобы ее учили, и готова учиться.

Наставницами нашими должны стать природа и история. Настолько очевидно, что вы должны учиться у первой, что мне, думается, говорить теперь об этом не нужно; позднее, когда придется говорить подробнее, я, вероятно, скажу, как следует учиться у нее. Что же касается второй наставницы, то, полагаю, ни один че­ловек, за исключением редких гениев, ничего в наши дни не добился бы без тщательного изучения старинно­го искусства, но даже и гению помешало бы отсутствие знания этого искусства. Если вам покажется, что это противоречит тому, что я оказал о гибели старинного искусства и о присущей нашему времени потребности в художественном обновлении, то я могу возразить, что если сейчас, во времена обширных знаний и недоста­точного претворения их в жизнь, мы не будем глубоко изучать древнее искусство и не научимся его понимать, то подпадем под влияние окружающих нас слабых про­изведений и, не разбираясь ни в чем, начнем копиро­вать копии великих произведений, что ни в коем случае не принесет нам настоящего искусства. Давайте поэто­му тщательно изучать древнее искусство, учиться у него, находить в нем вдохновение и в то же время решимся не подражать ему, не повторять его и либо вообще не иметь искусства, либо создать искусство собствен­ное, современное. […]

Я верю, что искусства не исчезнут. Верю, что люди станут и более мудрыми и более образован­ными, что, оказавшись излишними, исчезнут многие сложности жизни, которыми мы сейчас гордимся боль­ше, чем они заслуживают, – отчасти потому, что они для нас внове, отчасти же потому, что они пришли к нам, сопровождаемые некоторым благом. Я надеюсь, что мы начнем отдыхать и от войн – от коммерческой войны и от той, на которой рвутся снаряды и убивают штыками, – а также и от таких знаний, которые уже тяготят душу. Верю, что больше всего мы будем отды­хать от погони за богатством и не будем стремиться к тем необыкновенным привилегиям, которые на нем основаны. Я верю, что, подобно тому как уже теперь мы почти добились свободы, мы однажды добьемся ра­венства – а только оно одно и означает братство, – и тогда мы освободимся от нищеты, от всех ее жалких и тягостных забот.

И тогда, освободившись от этих забот, добившись простоты обновленной жизни, мы сможем спокойно по­думать о нашей работе, о нашем верном друге, кото­рого уже никто не назовет проклятым трудом. И тогда, несомненно, мы будем наслаждаться трудом, каждый на своем месте, и люди не будут завидовать друг дру­гу. Никто не будет чьим-либо слугой, люди будут пре­зирать даже возможность стать хозяином над други­ми. Труд даст людям счастье, и это счастье безусловно создаст благородное декоративное народное искусство.

Благодаря этому искусству наши улицы станут та­кими же красивыми, как леса, и пробудят такие же возвышенные чувства, как горные склоны. Все дома бу­дут красивы и живописны, и это будет успокаивать ум и помогать в работе. Все наше окружение, все наши занятия сольются с природой, будут разумными и пре­красными; и в то же время все будет простым и серь­езным, а не ребяческим, и наши общественные здания будут исполнены той красоты и великолепия, которые могут быть созданы умом и руками человека, точно так же как ни в одном из жилых домов не останется и следа пустого расточительства, показной пышности, и каждый получит свою долю подлинных богатств.

Вы можете сказать, что это мечта, что этого никог­да не было и никогда не будет. Верно – этого никогда не было, но поэтому, так как мир живет и еще разви­вается, крепнет и моя надежда, что в один прекрасный день мечта станет явью. Да, это мечта, но еще недавно мы мечтали о таких вещах, что сегодня сбываются и приносят нам пользу и стали необходимы, и об этих вещах мы думаем теперь не больше, чем о дневном свете, хотя некогда люди должны были обходиться не только без них, но и без всякой надежды их получить. Во всяком случае, пусть это и мечта, я прошу вас простить мне рассказ о ней, ибо она – самая основа всей моей работы в области декоративных искусств, и я никогда не перестану о ней думать. И я в этот вечер пришел к вам с просьбой помочь мне воплотить в жизнь эту мечту, эту надежду.