11.1. Наука как социальный институт в себе и для себя

Любое явление в форме социального института модулируется, в принципе, любыми социальными характеристиками: как конкретного состояния общества, так и всей человеческой истории. Это может быть полезным для науки, так как направляет, стимулирует и т. д. ее функционирование и развитие социально исторически точно и безошибочно на пользу человечеству. Но модуляция может быть и не полезной; она может не только исказить, но и критически деформировать и даже извратить сущность науки, цели и способы познания. Поэтому уместно и необходимо сначала рассмотреть науку как специфический социальный институт в чистом виде, сущностно, чтобы затем опираться на его сущность при рассмотрении любых социальных модуляций науки. В нём она предстает как такое сообщество квалифицированных людей, которое, как таковое, живо тем, что добывает объективно истинное знание, и, зная, что это полезно не только для них, но и для всего человечества, через эту полезность отождествляет себя с благодарным человечеством, но специфически: не просто как биотождественное ему множество особей («вы люди и мы, ученые, тоже люди») а как становящийся внутренне присущим человечеству его многоперсонный функционал, социальный орган, обеспечивающий его способность жить, сохраняться и самосовершенствоваться добычей и реализацией объективно истинного знания («вы люди, потому что вы – персональная действительность человечества; мы, ученые, тоже люди, но потому что мы персональная действительность самосохраняющегося познанием человечества»). Эта чистая институциональность как закономерность накладывается на все проявления науки.

Цель науки, по Р. Мертону (19), - постоянный рост массива удостоверенного знания, то есть, признанного в этом качестве научным сообществом на сегодняшний день. Если завтра, в связи с прогрессом науки, представления о научном знании изменятся, для его «удостоверения» и оценки сообщество будет использовать другие критерии и оценки. Эти изменения, как и юридические законы, имеют обратную силу только в пользу «подсудимого». Никто не будет судить его за ошибки, которые он сделал вместе с сообществом. Однако, если в его ранней работе обнаружится вовремя не оцененная идея или данные, его приоритет будет обеспечен. Признанием вознаграждается не просто квант нового знания (идея, теория, гипотеза, наблюдение или формула), но, прежде всего, вклад на этой основе в общее дело, что помогает всему сообществу продвинуться к общей цели.

В этой связи новое знание получает статус вклада (а автор – приоритет) только после того, как его автор доведет свой результат до всех участников по стандартным для сообщества информационным каналам. В условиях острой конкуренции, когда над одной проблемой во всем мире работают иногда сотни исследователей, такое понимание вклада – единственный способ хотя бы несколько смягчить остроту борьбы за приоритет и придать ей цивилизованные формы. В основе идеи вклада лежит представление о «решенной проблеме», - принципиальная инновация, укоренившаяся в европейском естествознании. Результат, удостоверенный редколлегией и опубликованный в дисциплинарном журнале, признается событием, «закрывающим» исследуемую проблему на данный момент. Этот результат входит в дисциплинарное знание. Его можно обсуждать и опровергать, но им нельзя пренебрегать – это свидетельство некомпетентности. Таким образом, вкладом в дисциплинарное знание (основным мерилом заслуг ученого перед сообществом) является либо перевод в разряд решенных какой-либо новой проблемы, либо опровержение или корректировка решения проблемы, которая уже была известна. Для успешного превращения научного знания во вклад необходимо в научном сообществе следовать определенным императивам поведения. Р. Мертон сформулировал следующие императивы научного этоса. (Этос – это набор правил и норм, действующих в определенной среде): универсализм, коллективизм, организованный скептицизм и бескорыстие. Универсализм подчеркивает внеличностный характер научного знания. Научные высказывания относятся к объективно существующим явлениям и взаимосвязям, и они должны быть универсальны, то есть, справедливы везде, где имеются аналогичные условия, а истинность утверждений не зависит от того, кем они высказаны. Универсализм проявляет себя в провозглашении равных прав на занятия наукой и на научную карьеру для людей любой национальности и любого общественного положения. Он обусловливает интернациональный и демократический характер науки.

Коллективизм предписывает ученому незамедлительно передавать результаты своих исследований в пользование сообществу. Научные открытия являются продуктом сотрудничества, образуют общее достояние, в котором доля индивидуального «производителя» весьма ограничена, и ему следует сообщать свои открытия другим ученым тотчас после проверки свободно и без предпочтений. «Право собственности» в науке (речь идет о фундаментальной науке) фактически существует лишь в виде признания приоритета автора.

Бескорыстие предписывает ученому строить свою деятельность так, как будто кроме постижения истины у него нет никаких других интересов. По сути дела этот императив является максимальным выражением «академической свободы», на которую обречен настоящий ученый. Требование бескорыстности – это предостережение от поступков, совершаемых ради достижения более быстрого или более широкого профессионального признания внутри науки.

Организованный скептицизм это особенность метода естественных наук, требующего по отношению к любому предмету детального объективного анализа и исключающего возможность некритического принятия. В науке не действует аналог презумпции невиновности. Автор вклада должен доказывать критикам ценность и перспективность своего результата. Они же не только вправе, но и обязаны сомневаться, ограждая существующий корпус знания от недостаточно обоснованных претензий. Императив организованного скептицизма создает атмосферу ответственности, институционально подкрепляет профессиональную честность ученых, предписываемую им нормой бескорыстия. Ученый должен быть готов к критическому восприятию своего результата.

Функциональный смысл императивов научного этоса, их ориентирующая роль в поведении ученого обусловлены тем, что сама система распределения признаний и, соответственно, мотивация исследователя постоянно ставят его в ситуацию жесткого выбора одной из альтернатив. Этот набор альтернатив Р. Мертон формулирует в виде списка, каждая позиция которого предполагает выбор между равно обоснованными стратегиями поведения – «амбивалентность». Итак, ученый должен: 1) как можно быстрее передавать свои научные результаты коллегам, но он не должен торопиться с публикациями; 2) быть восприимчивым к новым идеям, но не поддаваться интеллектуальной «моде»; 3) стремиться добывать такое знание, которое получит высокую оценку коллег, но при этом работать, не обращая внимания на оценки других; 4) защищать новые идеи, но не поддерживать опрометчивые заключения; 5) прилагать максимальные усилия, чтобы знать относящиеся к его области работы, но при этом помнить, что эрудиция иногда тормозит творчество; 6) быть крайне тщательным в формулировках и деталях, но не быть педантом, ибо это идет в ущерб содержанию; 7) всегда помнить, что знание универсально, но не забывать, что всякое научное открытие делает честь нации, представителем которой оно совершено; 8) воспитывать новое поколение ученых, но не отдавать преподаванию слишком много внимания и времени; учиться у крупного мастера и подражать ему, но не походить на него (19. С.323-327). Р. Мертон очертил здесь стационарный институциональный облик науки. Но, как справедливо отмечает д-р В. Ж. Келле, «наука как институт не является чем-то абсолютно стабильным и неизменным. Институт науки исторически возник, и он развивается вместе с развитием общества. С другой стороны процессы институционализации не завершаются с его появлением. Напротив, в реальной практике науки процессы институционализации происходят постоянно и непрерывно…Поскольку наука есть система развивающегося знания и новое знание в ней всегда присутствует, проблема институционализации постоянно возникает вновь и вновь, но уже не в плане возникновения института науки, а в смысле включения в него нового знания» (13. С. 91) . «Институционализация связана с установлением относительного единомыслия (consensus), развитием научных контактов, обменом информацией и т. д. Поскольку же в истории бывали случаи институциализации нарушения научных норм, то следует выделять «позитивную», т. е. истинную институционализацию, официальную и неофициальную институционализацию и т. д.» (13. С. 92 ). В связи с этим д-р В. Ж. Келле рассматривает следующую проблему. «Возникает проблема: каким образом соединить институциональный и личностно-индивидуальный моменты науки…Институциональные структуры, конечно, не детерминируют сам исследовательский процесс как творческую деятельность. Но они задают некоторые ее организационно-нормативные предпосылки. Поэтому можно институциональные структуры рассматривать с точки зрения управления и видеть в их функционировании управленческие механизмы. Но это управление особого рода, ибо его объектом является процесс научного творчества. Видимо, в качестве основных параметров этого управления выступают: во-первых, обеспечение того, чтобы этот процесс был творческим; во-вторых, чтобы он сохранял статус научного творчества; в-третьих, чтобы достигал определенных значимых для науки результатов, был продуктивным. Включение фактора управления в творческий процесс отражает то, что этот общественный по своей природе процесс осуществляется в определенной совокупности индивидуальных и (или) коллективных действий» (13. С. 109). То множество функционирующих людей, где такое соединение осуществилось, из множества превращается в организацию. А у последней возникают свои специфические признаки и проблемы.

«Организация, раз возникнув, неизбежно в какой-то части начинает работать сама на себя. У нее появляются свои потребности, она обрастает различными службами и подразделениями. В эту работу также втягивается некоторая часть научного персонала. Кроме того, как известно, в «организации», т. е. в научных учреждениях, часто существуют люди в статусе научных работников, которые вообще не способны заниматься наукой и являются лишь «людьми организации», существуют в порах этой организации, выполняя какие-то нужные ей функции. Но даже если отбросить этот случай, остается то, что организация науки порождает различные противоречия. Так, само наличие организации вызывает потребность в организаторах, причем не вообще, а именно ученых-организаторах. А этими качествами обладают далеко не все ученые. И ученый, выполняющий функции организатора и продолжающий заниматься исследовательской работой, берет на себя дополнительные обязанности, а, следовательно, отрывает от исследовательской работы часть своего времени. Это очень большая проблема, ибо функции организаторов большей частью выполняют как раз самые квалифицированные и опытные научные работники, что не может не сказываться на продуктивности их собственного научного труда…Организация ставит ученого в определенную систему зависимостей и налагает на него обязанности таким образом, что его деятельность в науке выступает как выполнение обязанности перед организацией или заданий научной организации. Вместе с тем от личностного характера научной деятельности идут требования создания для нее организационных условий в виде свободы творческой деятельности, соответствия выполняемой работы собственным научным интересам ученых, создания благоприятного социально-психологического климата, обеспечения компетентного научного руководства и справедливой оценки как самостоятельной индивидуальной работы ученого, так и его вклада в коллективную работу и многое другое. Все эти вопросы вращаются вокруг организации творческой работы коллектива. Чтобы коллектив работал хорошо, чтобы он имел достижения, нужно, чтобы он имел не только необходимый научный потенциал и был способен решать свои задачи, но имел и необходимую степень сплоченности членов коллектива, их взаимопонимания и единства. Это необходимое условие, и оно достигается именно организацией, учитывающей личностную компоненту научной деятельности. Вопрос о коллективном творчестве, о его соотношении с индивидуальным, его сильных и слабых сторонах по сравнению с последним является проблемой, в которой остается много неясного» (13. С. 120-121). Сегодня, в связи со становлением новой формы институционализации науки можно предположить, по меньшей мере, о следующих изменениях ее как организации. 1). Организаторы науки должны потерять стационарный должностной статус, санкции и должностное вознаграждение. На смену им должна прийти самоорганизационная структура, в которой самоорганизатор не должен быть стационарной должностной персоной, не должен быть полномочным на санкции, не должен получать стационарное вознаграждение за статус самоорганизатора. 2). Ученые, занятые в организации, при превращении ее в самоорганизацию не должны иметь перед самоорганизатором как персональным должностным воплощением последней, долга, обязанности, ответственности. Они должны, предположительно, быть предрасположенными к тому, чтобы в любой момент самим стать самоорганизаторами (по производственной необходимости или по внутреннему зову) или перестать быть ими. Из того, что самоорганизатор не является персоной, внешней по отношению к коллективному исследованию, следует, что он выполняет свои функции не как нечто внешнее исследованию, а как нечто имманентное ему.

Не простой оказывается и проблема фиксации и оценки вклада отдельного ученого в коллективном исследовании. «В науке ее продукт есть объективное знание, в котором личностный момент элиминирован. И для этого результата в принципе безразлично, достигнут он одним человеком или коллективом. И если коллективная деятельность получает какие-то преимущества по сравнению с индивидуальной для достижения искомого результата, то она закрепляется институтом науки как явление вполне правомерное. Вопрос заключается только в том, чтобы участие личности в получении этого результата было каким-то образом зафиксировано и также стало институциональной нормой» (13. С. 122). Никакой проблемы здесь не было бы, если бы не было социальной нужды в фиксации степени вклада и адекватного вознаграждения за него. В далеком прошлом человечества так оно и было. Кто изобрел колесо? Кто первым произнес: «в мире есть пространство и время»? Нет и не будет конкретных ответов на эти вопросы. Почему же возник институт авторства и должен ли он существовать сегодня? По-видимому, авторство возникло как житейская необходимость устойчивой регистрации уникального исполнения какой-либо жизненно важной роли. И самым надежным маркером при этом оказывалось сначала кличка, а затем и имя персоны. Например, есть в людском сообществе охотники, а среди последних есть самый великий охотник – Соколиный Глаз. Как показала дальнейшая жизнь, ролевая маркировка оказалась очень полезной, притом, в самых разнообразных аспектах и отношениях. Оказалась полезной для автора и для общества, для жизни сегодняшней и исторической, для родственников, знакомых и государств, для материального благополучия и душевного комфорта, для карьерного роста и пребывания в конфликтной ситуации и т. д. и т. п. Поэтому к социальной фиксации авторства стали стремиться все заинтересованные персоны, а, значит, и ученые. Но довольно скоро выявилось, что фиксация авторства в науке – не простое дело, потому что возникли весьма разнообразные и сложные прецеденты открытий. С простыми случаями справились легко и быстро. Это – когда открытие сделано впервые одним-единственным автором или одновременно несколькими учеными, работавшими независимо друг от друга. Сложнее было тогда, когда открытие было сделано независимо работавшими учеными, но «не совсем одновременно». В таких случаях возникали даже междоусобные споры ученых за авторство. Например, известен длительный спор между Ньютоном и Лейбницем за авторство в создании дифференциального и интегрального исчисления. В науке справились и с этим, введя допустимое отставание одного автора от другого, так что сегодня немало открытий названы именами нескольких ученых, сделавших открытия неодновременно (Например, закон Бойля-Мариотта, вектор Умова-Пойнтинга и т. д.). Известны даже случаи, когда открытие маркировалось одним именем, а позже к нему добавляли имя другого ученого, сделавшего открытие раньше, но на момент первой маркировки остававшегося в безвестности. Сложности возросли, когда возникла необходимость устанавливать авторство среди нескольких ученых, сделавших открытия независимо друг от друга, но так, что их открытия не совпадают полностью друг с другом по стандартному набору характерных ценностей: глубине, полноте, обоснованности и т. д. Наука справилась с этой проблемой, фиксируя авторство лишь за таким открытием, которое наиболее полно соответствует указанному набору ценностей. Но другие варианты при этом не только не были забыты и, тем самым, обесценены, но, напротив, получили свою ценную и почетную маркировку. В результате у подобного открытия оказались не только автор, но и, к примеру, провозвестник, основатель, формализатор, интерпретатор и т. д. Если теперь взглянуть на очерченный ряд сложности открытий концептуально, то напрашиваются следующие выводы. 1). Маркировка более сложных случаев сопровождается усложнением ее основания, причем, предыдущее основание не отбрасывается, а включается в последующее. 2). Новые компоненты для построения нового основания маркировки обнаруживаются в «портрете» самого открытия. 3). С усложнением основания маркировка открытия нелинейно усложняется, превращаясь в маркировочный процесс рождения открытия. 4). На маркерацию могут претендовать лишь те агенты, которые не только причастны к открытию, но, прежде всего, необходимы для него (Поучительный случай. Ученого чествовали за совершенное открытие. Поблагодарив за чествование, ученый сказал: « чествовать надо не меня, а моих соседей. Без них открытие не состоялось бы. В тот вечер я вернулся домой, измученный очередной неудачей в решении проблемы, над которой я бьюсь уже много лет. Я лег спать, но заснуть мешала громкая музыка, доносившаяся из соседней квартиры. Я пошел к соседям и попросил их убавить громкость. Они пообещали, но сказали, что у них праздник. Я вернулся в свою постель, но музыка за стеной не утихала. Я попытался заставить себя заснуть, но этим только еще более себя измучил. Стояла уже глубокая ночь, а веселье за стеной не только не утихало, а даже возрастало. Неверность соседей своему обещанию привела меня в ярость, и в таком состоянии я вновь постучался в их квартиру. Дверь отворилась, я увидел счастье и веселость в устремленных на меня глазах соседей; что-то во мне оборвалось и, не сказав им ни слова, я в каком то странном потрясенном состоянии вернулся к себе домой. Минуту спустя во мне появилось некое озарение, я сел за стол и решил мою вожделенную научную проблему». Так, может быть, и этим соседям ученого следовало бы выдать диплом на открытие или, хотя бы как-то наградить их?). С выделенными методологическими регулятивами маркерации рассмотрим теперь случай, когда открытие сделано коллективом совместно и взаимозависимо работающих ученых, и каждый из них внес в него свою лепту. Было бы ошибкой попытаться определить размер лепты и назвать автором того, чья лепта наибольшая. Правильно будет считать авторами открытия всех участников данного коллектива, даже, если лепта их различна. Ибо процесс коллективного открытия существенно нелинеен, а, значит, в нём справедливо отношение типа «если бы мой коллега не внес свою небольшую лепту, я, быть может, не смог бы внести мою лепту большую», уравнивающее значимость участников для свершения открытия. Под этот случай уверенно подходит коллективная работа ученых, занятых однородным трудом, например, работа теоретиков. Но как определить авторство в том коллективе, где труд ученых разнороден? Этот вопрос актуален не только для торжества справедливости в науке (определения автора), но и для недопущения в авторы лиц, не имевших к открытию прямого отношения. Что же это за прямое отношение к научному открытию? Каковы его признаки? Во-первых, это сущностная принадлежность к миру ученых. Наука сегодня как никогда остро профессиональна, что позволяет достаточно четко фиксировать принадлежность к миру ученых участников коллективного исследования. Во-вторых, причастность к открытию по прямо необходимым для него исследовательским актам и процедурам, как-то: наблюдению, эксперименту, верификации научности факта, постановке проблемы, выдвижению и проверке гипотез, концептуальному обоснованию, продуктивному задействованию методов и форм научного познания, объяснению, выработке научных понятий и научного языка и т.д. Следует здесь, однако, подчеркнуть, что эта причастность должна быть не рутинно-вспомогательной (например, регистрация данных наблюдения), а содержательно-сущностной (когда исследовательский акт, например выдвижение гипотезы, есть непосредственный шаг к открытию; не подтвердившиеся гипотезы таким шагом не являются). В-третьих…Это «в-третьих» касается того, следует ли считать авторами открытия руководителей научных коллективов. Ответ очевиден – да, если руководитель является, к тому же, и ученым, и если он в качестве ученого принимал в открытии прямое и непосредственное участие. Если он ученым не является, то он не может претендовать на авторство, как бы замечательно он ни руководил научным коллективом. Провозгласить его автором, значит совершить не регистрацию, а приписку. Если раньше приписки к открытию случались (в лучшем случае не из угодничества перед руководством, а из-за трудности определить хотя бы минимальный вклад руководителя-ученого), то сегодня, при превращении организации ученых в самоорганизацию, таких ошибок быть не должно, потому что самоорганизатор здесь – это не должностная администрирующая фигура, а ученый-исследователь (или ученые-исследователи), выполняющий в исследовании специфическую функцию самоорганизации открытия. Так, кстати, сегодня палитра маркировочных факторов обогащается новым фактором – фактором самоорганизации. Чтобы не появилось недоразумение, следует отличать руководителя научного коллектива как ячейки социального производства (например, директора НИИ, решающего самые разнообразные вопросы, вплоть до материального и бытового обустройства сотрудников) от самоорганизатора открытия, занятого только функцией самоорганизации открытия. Первый не может претендовать на авторство, второй – может.

Следующая проблема появляется тогда, когда открытие совершается коллективом участников, имеющих разную квалификацию, авторитет в научном сообществе, опыт научных исследований, разную отмеченность государственными наградами и даже разную политическую значимость для международной политики. В таких случаях при определении авторства может возникнуть стремление к «отжиманию» авторского коллектива, т. е. к не включению в авторский состав относительно «нетитулованных» ученых (аспирантов, молодых ученых, ученых, не занимающих «высокие» должности и т. д.). Если такое случается, то это – статусная ошибка при определении авторства.

Поскольку наука продолжает развиваться и усложняться, то развивается и усложняется институт определения авторства. В связи с этим возникает вопрос: а не доживает ли свой век институт определения авторства, столкнувшись с неразрешимыми проблемами, и не следует ли человечеству вернуться к существованию без определения авторства? (Быть может, следует быть довольным и удовлетворенным авторской анонимностью, как композитор П. И. Чайковский: когда он спросил людей, поющих сочиненную им песню, кто автор этой песни, то в ответ услышал: «народ»; композитор от такого ответа почувствовал себя в высшей степени счастливым). Вопрос не из простых, ибо авторство оказалось очень ценным для человечества. И сегодня, пожалуй, нельзя себе представить жизнь человечества (даже достигшего устойчивого жизненного комфорта) без авторства. Но, быть может, от авторства следует отказаться лишь в науке и сохранить его там, где его определение не является чересчур сложным (например, в искусстве)? Уверен, что судьбу авторства надо решать, исходя не из технических проблем его определения, а из его значимости для человечества. Нужно ли человечеству сохранять институт авторства в науке? Язык не поворачивается сказать «нет» и вот почему. Во-первых, сохранение авторства в науке это сохранение важных конституантов фиксации и овладения научной теорией (Представьте себе теорию, изложенную так, что при прочтении ее из нее абсолютно не эманирует на читателя дух человечности, в которой не названо ни одно имя как прямой источник эманации человечности. Овладение такой теорией крайне затруднено, если вообще возможно). Во-вторых, авторство в науке – это вне пространственно временной, вне государственно политический и т. д. фиксатор первоисточников открытий, первозданно важный для науки (не случайно в науке возникло как необходимость, цитирование, вытекающее из авторства). В-третьих, авторство в науке – гарант безопасности человечества при расширении и углублении границ обитания («наш-то (ученый) там был (в открытии) и ничего, уцелел; значит и нам туда можно»). И т. д., - институт авторства в науке должен сохраняться, творчески преодолевая возникающие затруднения. Из изложенного следует, что теперь подлежит рассмотрению