270

Лекция 17. Они и мы

Завершая курс, уместно вспомнить то, с чего мы начали - что наука родилась из мифа. Теперь обсудим этот вопрос, ссылаясь на известный из предыдущих лекций материал, с иной стороны - как и насколько миф включен в науку, насколь­ ко он помогает понять науку, древнюю и нынешнюю.

Самые старые мифы, те, что о богах, описывают каменный век (дубина как оружие, пещеры, людоедство, инцест и пр.), более новые, о героях - медный век (медное оружие - еще без мечей, города, цари и пр.), а самые новые (Троянский цикл) - бронзовый век (бронзовые мечи, некоторый географический кругозор, рас­ суждения о морали и пр.). Последние уже примыкают к легендам, т.е. сказочным рассказам о реальных событиях. Развитие данной мысли см. в книге [98]. Следо­ вательно, и относиться к различным мифам нужно по-разному.

Начнем с мифа о Елене, сочетающего черты мифов всех трех типов.

1. Положение женщин. Елена Прекрасная

Прискорбное положение женщин классической Греции многократно отмечено историками нашего времени, но сами греки, похоже, его не замечали, как они не замечали огромной смертности рожениц и младенцев.

Хотя анализ критских и микенских табличек выявляет вполне прагматическую цивилизацию с развитой бюрократией и значительной ролью жречества [6], но в Минойской культуре (остров Крит, -XVII / -XV века) мы видим неожиданно высокое положение женщин. Разумеется, и там рабыни были основной рабочей силой, а зна­ чительная их часть в молодости была наложницами (рабыни с детьми сильно пре­ обладают в списках над рабами-мужчинами). Описанный Гомером обычай убивать пленных мужчин, а женщин и детей уводить в рабство, был видимо, принят и в Минойском обществе. Однако свободные женщины были там, по сравнению с гомеров­ ской и классической Грецией довольно свободными. Причину этого «матриархата» нынешний историк видел в «инфантильности культуры» минойцев, в ее архаичности (Андреев Ю.В. «Минойский матриархат» // ВДИ, 1992, № 2). Он же называл минойскую цивилизацию несколько менее прагматичной, чем другие греческие (Андреев Ю.В. В ожидании «греческого чуда» // ВДИ, 1992, № 4) и был кое в чем прав. Это видно как из сохранившихся картин (см. конец лекции 1), немыслимых позже, так и указаний в мифах и (косвенно) в поэмах Гомера.

В качестве яркого примера рассмотрим миф о Елене Прекрасной. Его традици­ онное изложение можно найти в любом сборнике греческих мифов, однако недав­ но американская писательница Беттани Хьюз посвятила его анализу толстую книгу [103], которая расшатывает привычый сюжет. Главная ее мысль состоит в том, что Елена - переосмысленное женское божество, т.е. гораздо старше, чем миф о ней. По данной концепции, микенские греки поклонялись своей главной богине, богине плодородия, а их потомки, живя в чисто мужском обществе, обществе женонена­ вистников и поклоняясь главному богу Зевсу, переосмыслили эту богиню в злое

271

божество, сеющее раздор (ср. начало лекции 3). Его-то и олицетворял в после­ дующей литературе образ Елены.

Концепция Хьюз вовсе не нова, она близка к той, что господствовала лет 100130 назад (и упомянута в п. 5 лекции 8). Например, Зелинский писал:

«По своему исконному значению Елена - одна из ипостасей девственной бо­ гини, покровительницы и обещанной супруги героя-богочеловека... Ее образ возник в ахейском племени рядом с образом его племенного героя, Ахилла; она - ипостась Афродиты... на фоне древнегреческих "сумерек богов", т.е. грозящей богам от гигантов гибели. Их спасителем намечен Ахилл; ему обе­ щана Елена как награда за подвиг; сражая гигантов, он добывает Елену... Го­ меровская Елена довольно далеко отстоит от Елены первоначального мифа, космогоническое значение которого давно уже было забыто». И далее: «Ис­ торической эпохе принадлежит ее культ в Спарте и особенно в спартанской Ферапне, где она признавалась богиней; но здесь ее супругом считался Менелай... Интересно ее соединение с культом деревьев: в Спарте росло дерево, ей посвященное, о котором упоминает Феокрит» (Зелинский Ф. Ф. Елена // НБЕ, т. 17,стлб.427,429).

Как и культ Елены, в древнейшей греческой религии всякий культ

«не имел ни храмов, ни изображений; он отправлялся в священных рощах, на алтарях под открытым небом, или же приношения просто вешались на деревь­ ях. Таким образом, у Гомера, у которого ... констатируется уже поклонение ве­ ликим богам, мы почти всюду встречаем только такие алтари» [45, с. 213].

Но вернемся к книге Хьюз. Хотя в ней много натяжек и даже путаницы, а едино­ го рассказа о Елене не вышло, но главные ее аргументы достаточно убедительны, если видеть в них развитие старой концепции. (Хьюз и сама ее вскользь упоминает на с. 42, но без ссылок на ее авторов, хотя в остальном ее книга ссылками пере­ гружена. Таково, увы, обычное во всех науках избегание предтеч [Ч 6].)

Во-первых, в микенской археологии находки женских божеств подавляюще преобладают (95%) над мужскими, во-вторых, в архаически устроенной Спарте, где женщины были относительно свободны, культ Елены существовал всегда, олицетворяя борьбу с Афинами, а в-третьих, в Афинах, где бесправие женщин процветало, было наоборот: литература была полна ненависти к женщинам, и, в частности, образ Елены был крайне отрицателен.

Могу добавить четвертый аргумент: древнейшая Елена-спасительница вроде бы впоследствии была забыта, однако на самом деле гомеровская Елена несет ее черты: например, она приносит в виде приданого своему мужу Менелаю царскую власть, чего при Гомере уже давно не было.

Обычай получать власть через брак с царевной прошел через всю раннюю ис­ торию Греции. Возникнув, по Грейвсу, при матриархате, он процветал и позже - видимо, был удобен: царь мог сам выбрать наследника, который к тому же оста­ вался целиком зависим от тестя до самой его смерти.

Хьюз посетила главное место отправления культа Елены близ города Спарты, чтобы увидеть развалины святилища, где Елене служили много столетий. Отсюда,

272

согласно преданию, афинский царь Фесей похитил малолетнюю Елену, когда та плясала в храме вместе с другими девочками, и увез к себе в Аттику. Вскоре ее вызволили оттуда ее братья Диоскуры, и она вышла замуж за Менелая, а еще че­ рез 10 лет сбежала с Парисом в Трою.

Теперь можно вполне содержательно описать легенду о Троянской войне как феномен раннегреческого знания истории. Реальную цепь событий (распад Ми­ кенской цивилизации, дорийское нашествие, массовое бегство с Пелопоннеса за море и попутное разграбление Трои - одной из колоний Микенской Греции в Ма­ лой Азии) греки запомнили как некое страшное злодеяние, совершенное над ними по воле богов.

Но каких богов? В ходе «тёмных веков» пантеон греческих богов сильно изме­ нился: место главной богини (видимо, Геи) занял главный бог Зевс, что было вы­ звано повсеместной сменой женской культуры на мужскую (см. п. 2 лекции 2). Гре­ ческая же специфика была в утере родины, и в этом-то зле они винили женское начало - богиню раздора Эриду, трех богинь, споривших по ее наущению из-за «яблока раздора», и Елену, жертву этого спора.

Видимо, именно жертвой видели Елену в Спарте. Сохранились строчки Стесихора, вероятного наследника спартанской традиции в Сицилии:

.. .Ибо царь Тиндарей Жертвы богам принося, о Киприде не вспомнил,

Радость дарящей. В гневе дочерей его Двубрачными сделала и трибрачными богиня, И мужебежными...

Поясню: Тиндарей - это царь Спарты, муж Леды, родившей от Зевса Елену и, возможно, Клитемнестру (ту, что позволила любовнику убить своего мужа Агамем­ нона, вернувшегося в Микены победителем троянцев), а Киприда - это Афродита. Как видим, виноватым назван Тиндарей. Странно? Да не очень. Это - известная позиция верующих всех времен: если тебе плохо, значит ты виноват перед богом.

ВАфинах же Елену только поносили вплоть до эпохи софистов (лекция 14, п.

2). А у Гомера, впитавшего самые разные традиции, отношение к ней противоре­ чиво. В самом деле, поэмы Гомера собрали в себя народный эпос за 6 веков, так что сам поэт не всегда понимал то, о чем пел, и поэт был вынужден

«предпочесть авторской интерпретации традиционно сложившийся текст, ко­ гда глубинный смысл сообщаемого стал уже недоступен ни автору, ни слу­ шателю» (Гиндин Л.А. Население гомеровской Трои. М , 1993, с. 50).

Авторское непонимание обычно при компиляции (соединении частей в единый текст) и хорошо известно мифологам. Однако поэмы Гомера - скорее не миф, а легенда (сказочное описание реальных событий), и надо отделить правду от вымысла. Один из таких случаев непонимания позволяет нам разглядеть поразительную женскую миниатюру. Если бы Гомер понял ее смысл, то вряд ли включил ее в свою поэму.

2.Навсикая, или Женская утопия

В«Одиссее» есть удивительная вставная новелла: выброшенный бурей на ост­ ров Схерию полуживой Одиссей встречает на берегу царевну Навсикаю, которая

273

спасает его и влюбляется в него, но он остается равнодушен, мечтая только о воз­ вращении домой. Вставной характер бросается в глаза, когда герой отбывает с острова, не попрощавшись со спасительницей, и уже это побуждает прочесть сю­ жет внимательнее.

Оказывается, сцена прощания есть, но она нелепо вставлено в середину пре­ бывания Одиссея на острове, а это вынуждает искать "следы ножниц и клея" уже целенаправленно. Их оказывается много, и уместен вопрос: что тут было первона­ чально?

Еще в 1897 году английский публицист Сэмюэл Батлер (о нем см. Примеч.195) вы­ пустил книгу «Авторша "Одиссеи"» (Butier S. The authoress of Odyssey), где высказал странную идею, будто автором бессмертной поэмы была женщина, и Навсикая - ее автопортрет. Идея не имела продолжения полвека, хотя некоторые подходили к его идее достаточно близко. Например, Дюрант:

«Навсикая - это очаровательный набросок, отражение мужского понимания женщины; трудно ожидать от грека столь изящной и романтической зарисов­ ки».

В 1955 году Батлера поддержал мифолог Грейвс, о котором мы не раз говори­ ли. Он, часто увлекался, но этим и интересен. Хотя позиция обоих, по-моему, весьма слаба, ее всё же следует знать. Состоит она в том, что несколько сюжетов поэмы якобы написаны с точки зрения «женских интересов», и

«Почти с полной уверенностью можно сказать, что легкость, веселость и в чем-то наивность "Одиссеи" - это заслуга женщины» [Грейвс, с. 539].

Конечно, некую аналогию автора с Навсикаей провести можно. На эту мысль на­ водит образ слепого певца Демодока, выступающего на пирах той же Схерии - в нем с древности многие видят автопортрет Гомера. Не дан ли рядом портрет второго ав­ тора? Но, на мой взгляд, несколько «женских интересов» поэмы прямо-таки тонут в жестоком "мужском" повествовании, которое вовсе не легкое - оно столь же тяжко многословно, что и в «Илиаде».

Да, наивностей в «Одиссее» много (так, Одиссей спасся от циклопов, попросту назвав себя именем «Никто»), но их мы видим и в «Илиаде» (тот же Ферсит, напро­ сившийся быть убитым, а также щит Ахилла, где чудом поместилось множество жи­ вописных полотен - см. Примеч.196), да и в других поэмах, чисто мужских. Напри­ мер, Троянского коня считали наивностью уже в поздней Античности.

Тем не менее, гомеровские "женские" темы достойны самого пристального вни­ мания. Ведь во всем нашем Курсе нашлась до сих пор всего одна "женская" мысль (тезис Феано, лекция 10), а тут открывается целый небольшой пласт женского зна­ ния. Он почти целиком лежит в сюжете с Навсикаей, вероятно взятом из рассказа, написанного знатной дамой. Перед нами первая греческая утопия, чего автор по­ эмы (мужчина) мог и не заметить, но о чем в наше время иногда пишут. Например:

«Описание острова Схерии, царского великолепного дворца, вечно цветущего и плодоносящего... сада, а также быта, пиров, социальной организации жите­ лей этого благословенного края явно показывает свой утопический характер.

274

Задолго до Платона... задолго до Т. Мора, К. Сен-Симона и К. Маркса Гомер дает одно из исторически первых описаний утопии» (Тихонов A.A. Одиссея разума и разум Одиссея. Ульяновск, 2003, с. 61).

Да, в самом деле, «одно из исторически первых»: известна лишь одна утопиче­ ская идея старше поэм Гомера - это идея рая (в частности, рай в понимании дои­ сторических греков, т.е. в форме «золотого века» и «островов блаженных», мы зна­ ем в записи Гесиода), но она скорее относится к религии, а Схерия, как и почти вся­ кая утопия - к публицистике197. В этом смысле она просто первая.

Рассказ о Навсикае великолепен. Несмотря на громоздкий гекзаметр, он на удив­ ленье легко читается и действительно написан с женской точки зрения - тут Батлер и Грейвс явно были правы. Царевна мечтает о женихе, она - самая завидная на острове невеста, но окружающие мужчины ее не устраивают. Получив во сне ука­ зание Афины, она едет к устью реки стирать белье с надеждой встретить сужено­ го. Детали ее поездки и реальны, и утопичны одновременно.

Реально то, что царевна озабочена стиркой и командует в этом группой рабынь, что белье надо везти в колеснице, что моющим средством служит фунт речного дна, что белье сохнет на солнце, а девушки тем временем играют в мяч. Реально и то, что они в испуге разбегаются, когда из кустов выбирается совсем голый грязный косматый незнакомец, прикрывающий наготу ветками. Лишь одна Навсикая не пуга­ ется, вступает с ним в беседу, и уже это должно говорить читателю, что она - де­ вушка необычайная.

Утопично же то, что она совершенно свободна в своем поведении, что никто девушек не сопровождает (Навсикая сама правит колесницей, сама распрягает и запрягает мулов), что ее мать дает указания, а отец (царь!) их выполняет, что по всему рассказу отношения господ с рабами чисто дружеские, что девушки пьют вино и что юная госпожа хорошо воспитана: она многое знает и изысканно ведет себя с незнакомым мужчиной.

Свою самоуверенность она объясняет служанкам тем, что

Не было прежде, вы знаете, нет и теперь и не может Быть и вперед на земле никого, кто б на нас, феакеян, Злое замыслил; нас боги бессмертные любят; живем мы

Здесь, от народов других в стороне, на последних пределах Шумного моря, и редко нас кто из людей посещает.

Дело в том, что Нам, феакийцам, не нужно ни луков, ни стрел; вся забота

Наша о мачтах и веслах, и прочих судах мореходных; Весело нам в кораблях обтекать многошумное море.

(Од. VI, 201; 270; оба отрывка в пер. Жуковского).

В этом - ядро рассматриваемой утопии: Схерия невоинственна и, тем не менее, пребывает в безопасности, поскольку удалена от людей. На самом деле, в гоме­ ровские времена греки жили в постоянном страхе нападения пиратов и похищения женщин. И у них, кроме того, даже мать в доме не распоряжалась, к колеснице по­ дойти не смея, а дочери вообще жили взаперти.

275

Для сравнения: древняя картинка на ларце (две девы в колеснице) считалась в поздней Античности изображением Навсикаи (Павсаний, ,V 19, 9), хотя ни короба с бельем, ни Одиссея на картинке нет, а у Гомера дважды сказано, что Навсикая была в колеснице одна. Видимо, ларец изображал микенскую или спартанскую сцену, непонятную поздним грекам, и в той же традиции видится мне сюжет с Навсикаей. Это допущение подтверждают рисунки критских и микенских дам и дев - они также гордо независимы, как Навсикая. К ней и вернемся.

На берегу разворачивается как бы женская утопическая публицистика. Навси­ кая велит служанкам увести странника и вымыть. Они всё послушно приготовили, Одиссей же вдруг отказывается - он намерен вымыться в уединении сам:

«А перед вами я мыться не стану. Мне было бы стыдно Голым стоять, очутившись средь девушек в косах прекрасных»

Что это значит? Мужчины тогда своей наготы не стеснялись. На архаических рисунках обнаженные атлеты спокойно беседуют с одетыми благородными дама­ ми (см. Примеч.198). Господ всегда мыли рабыни, однако почетного гостя могла вымыть и хозяйка, и даже царевна (Илиада XIV, 6; Одиссея, III, 464).

Мысль утопии, по-моему, ясна: свободолюбивая царевна не хочет видеть уни­ жающую ее мужскую наготу, но рабыням, полагает она, это можно; а герой идет дальше, являя девушкам иную норму приличия, то ли новую, еще неизвестную на дальнем острове, то ли древнюю, как в Микенах (где, как и на Крите, мужчины го­ лыми не ходили, зато женщины обнажали грудь).

На мой взгляд, тут перед нами тоже женская фантазия. В ней автор исподволь провела и ту мысль, что оба пола равны, и ту, что рабыни - тоже люди.

Навсикая доверительно сообщает служанкам (пер. Жуковского): О, когда бы подобный супруг мне нашелся, который Здесь поселившись, у нас навсегда захотел бы остаться!

Это - старая норма (жена приводит мужа в дом), отмершая еще до Гомера. Любопытно, что, при всей утопичности Схерии, люди там живут самые обычные,

даже хуже обычных: народ в ней «весьма злоязычен» и столь же негостеприимен, гостеприимна лишь царская семья. Эдакая просвещенная монархия, а в ней царит просвещенный матриархат. Всю необычайность Навсикаи автор рисует в сцене приближения к городу. Остановив колесницу, она подзывает Одиссея и советует ему отстать от их девичьей процессии (чтобы злоязычный народ не стал плести про нее сплетни), обождать в роще и войти в город отдельно. Она заявляет, что может найтись в городе «насмешник», который скажет (пер. Жуковского):

«С кем так сдружилась царевна? Кто этот могучий, прекрасный Странник? Откуда пришел? Не жених ли какой иноземный?.. Или какой по ее неотступной молитве с Олимпа на землю Бог низлетевший - и будет она обладать им отныне?

Лучше б самой ей покинуть наш край и в стране отдаленной Мужа искать; меж людей феакийских никто не нашелся Ей по душе, хоть и много у нас женихов благородных».

Вот что рассказывать могут в народе; мне будет обидно.