Глава 26

После окончания войны и смерти отца Пегги, наконец, посмотрела правде в глаза и признала, что она уже никогда больше не вернется к своему «писательскому столу». В ян-варе 1945 года она пишет Джорджу Бретту, что промедление было одним из главных недостатков

ее Скарлетт: она всегда старалась отложить «на завтра» принятие решений и выяснение отноше-ний, и Пегги признавалась, что и ей самой свой-ственна подобная слабость.

Не один раз пыталась она понять, почему не писала ничего больше, кроме писем, с тех пор как вышла ее книга. И приходила к выводу, что как раньше, так и теперь этот день — начала работы над новым произведением — должен был наступить для нее «завтра».

Девять лет прошло со дня выхода в свет «Унесенных ветром». И в продолжение всего этого времени лишь однажды была высказана ею мысль относительно книги, которую она могла бы написать,- и эту идею она обсуждала с Джо-ном и Маргарет Бох.

Книга должна была стать историей ее собст­венной внезапной славы — ее причин и послед­ствий. Однако позднее Маргарет Бох говорила друзьям, что к 1945 году Пегги окончательно оставила эту идею и годами не делала никаких высказываний, касающихся новой книги. Созда­тельница образа Скарлетт О'Хары угодила в ло­вушку, которой ее героиня сумела избежать:

Маргарет Митчелл стала жертвой, а не хозяйкой своего мира.

С окончанием войны вновь возросли объемы продаж «Унесенных ветром», как дома, так и за рубежом. В ноябре 1945 года книга даже попала в список бестселлеров, правда, в самый его ко­нец. Что же касается Европы, то там тиражи достигли астрономических размеров.

Вести дела, касающиеся зарубежных изданий, становилось все труднее. У Маршей до сих пор работал два раза в неделю бухгалтер, регистри­рующий суммы прихода-расхода. Заведовал же всеми вопросами, касающимися авторских прав Пегги за рубежом, сам Джон.

В 1941 году Марши некоторое время вели свои дела за рубежом через литагента, но очень скоро это сотрудничество прекратилось и сторо­ны расстались, весьма недовольные друг другом: Стефенс обвинил литагента в пассивности, про­явленной при решении проблем, возникших в связи с выходом пиратского издания «Унесенных ветром» в Нидерландах. На самом деле Марши просто не доверяли иностранцам, и Джон сам взялся выяснить, кто из зарубежных издателей уцелел в огне войны и какие законы в области авторского права действуют теперь в их странах.

Письма были разосланы всем «потрепанным штормами» европейским издателям Пегги, и мно­гие из них «вышли на связь». Пегги писала Лу: «До сих пор нет никаких известий из Польши, где, насколько мне известно, моим первым изда­телем был еврей. Ничего нет из Латвии, посколь­ку русские оккупировали ее. Совершенно нет известий из Финляндии, где были прекрасные люди, и я вспоминаю, что когда русские уже были почти на подступах к Хельсинки, а старый джентльмен-издатель сам вел дела издательства, поскольку вся его молодежь была на фронте, то

и тогда они все еще держались и продолжали выплачивать мне ройялти».

«Зарубежный хлам»— как называла эти дела Пегги — задавал Маршам много хлопот. Переписка и общение Пегги с ребятами, служившими во время войны за океаном, и ее зарубежные поклонники сообщали ей невероятные истории о судьбе романа «Унесенные ветром» в годы вой-ны, и Пегги была убеждена, что если эта инфор-мация соответствует действительности, то все ее зарубежные издатели смогут «поступить честно» по отношению к ней и выплатить ей все долги по ройялти, накопившиеся за годы войны.

Пегги отдавала себе отчет в том, что посколь-ку книга была нацистами запрещена и продава-лась только на черном рынке, то и учет количе-ства проданных экземпляров вести было невоз-можно. И тем не менее всем издателям, которых удалось найти, Джон направил письма с просьбой о выплате долгов, и в большинстве случаев ответы были получены. А в конечном счете, поскольку издательские фирмы хотели бы продолжать публикацию романа, Пегги были выплачены и ройялти.

С июля 1945 года Джона мучила какая-то лихорадка, и поскольку время шло, а улучшения нe наблюдалось, врачи вновь не могли определить, в чем причина болезни Джона. Один из них поставил диагноз «рецидив мальтийской ли­хорадки», но, поскольку никто не знал, чем ле-чить это заболевание, Джон по-прежнему оста­вался дома и продолжал днем ходить на работу в свою компанию, а по вечерам заниматься всеми делами, касающимися зарубежных изданий романа.

Пегги была встревожена. В декабре она пи­шет друзьям: «Он всегда так утомлен, что это просто пугает меня, но максимум, что здесь мож­но сделать, — это применить поддерживающее лечение. Возможно, весной новое лекарство — стрептомицин — выйдет из списка эксперимен­тальных препаратов, и тогда мы сможем его попробовать».

Сам Джон писал Элен Давди, что они, похо­же, никогда не переделают всю работу, которая должна быть сделана. Но несмотря на это, они с Пегги собирались на Рождество поехать на Си-Айленд — весьма посещаемое место у побережья Джорджии, чтобы отдохнуть там несколько дней.

Рано утром 24 декабря Марши прибыли по­ездом в Джесап, откуда частным транспортом могли добраться до места назначения. Планиро­валось, что носильщик с тележкой будет ждать их на платформе, но когда они вышли из вагона — под проливным дождем и в сотнях футов от здания вокзала,— никаких носильщиков и ника­ких тележек вокруг не оказалось.

Пегги, накинув на голову пальто, побежала к ближайшему навесу, крича на ходу Джону, что­бы он, оставив чемоданы, следовал за ней. Не обратив внимания на ее слова, Джон неловко подхватил их багаж и двинулся к зданию вокза­ла. Но, не пройдя и половины пути, вдруг по­чувствовал острую боль в руке и замер на месте. Когда боль немного утихла, он продолжил свой путь в сторону Пегги. Лицо его осунулось и побледнело, но Джон уверял жену, что с ним все в порядке. Через несколько минут появился и носильщик с тележкой.

Едва Марши добрались до отеля «Клостер» на Си-Айленд, Джон слег в постель, а еще через час у него начался жесточайший сердечный приступ. Ни в отеле, ни на острове врачей не оказалось. Пегги была в бешенстве и в конце концов, реквизировав в отеле железнодорожную повозку, доставила на ней Джона в соседний Брунсвик*, где находился госпиталь.

В самый день Рождества Джон едва не умер, но затем стал понемногу оживать. Однако про­шло почти три недели, прежде чем его смогли переправить в атлантский госпиталь в районе Пьедмонт-парка. Спустя два месяца, когда Джон все еще находился в госпитале, Пегги пишет Лу Коул: «Есть слабая надежда, что через неделю Джона на санитарной машине смогут перевезти домой. А сколько времени он будет оставаться наверху (в их квартире), я не знаю,.. До тех пор, пока он не сможет вести нормальный или хотя бы полунормальный образ жизни, о перс­пективах его полного выздоровления ничего нельзя будет сказать».

Ждать этого пришлось еще очень долго, хотя полного выздоровления так и не наступило, и Джон с момента сердечного приступа на Си-Айленд начал вести, по выражению Пегги, «по­лунормальную жизнь».

Через десять недель после приступа его до­ставили из госпиталя домой на носилках, и в течение многих месяцев он мог лишь лежать пластом на спине. Врач хотел бы, чтобы Джон оставался в госпитале, но Пегги считала, что он недостаточно крепок для больницы, где «сестру надо дожидаться минут сорок, а санитары пре­кращают работу в восемь вечера и с благосло­вения начальства оставляют больных мочиться в постель, если они того пожелают».

Пегги была настроена решительно в попытках сделать для него в госпитале все возможное, и все же она жаловалась, что иногда между ужи ном и завтраком в госпитале бывает шестнадца­тичасовой перерыв и что смириться с грязными тарелками и грязными столами — выше ее сил.

Она наняла молодого негра, учившегося на санитара, ухаживать за Джоном дома. На долгие месяцы квартира превратилась в госпиталь, где Пегги помогала медсестрам, а Бесси приходилось работать дополнительные часы, оставаясь часто на «вторую смену».

В июле 1946 года Джон уже мог по 20—30 минут сидеть на постели. «Это кажется ему за­мечательным, так же, впрочем, как и мне»,— писала Пегги Элен Давди. И все же будущее было покрыто мраком. Сейчас Пегги радовалась даже малейшему улучшению состояния Джона, но при этом говорила, что не хочет даже думать ни о том, «сколько времени пройдет, прежде чем Джон сможет встать с постели, ни о том, на­сколько свободна или ограниченна будет его ак­тивность, когда он встанет».

В июле Пегги пишет Лу, что не думает, что Джон и впредь сможет нести двойную нагрузку и работать в своей фирме, одновременно ведя дела с зарубежными издателями. «Если говорить откровенно, то не думаю, что он вообще сможет нести какую-нибудь нагрузку».

По словам Пегги, трудно было выбрать более неподходящее время для болезни Джона. Ведь предстояла схватка с издателями-пиратами в Югославии и еще одна — в Бельгии. Испанский издатель Пегги незаконно присвоил ее деньги (впоследствии она их вернула), а из Франции надо было в срочном порядке вывозить деньги, пока не произошла девальвация франка. Три новых контракта ожидали ее подписи, а в довер­шение ко всему, по-прежнему незаконченным оставалось дело о пиратском издании в Нидер­ландах.

Пегги выиграла было этот процесс, но вме­шалась война, и вопрос не был урегулирован окончательно, и только летом 1946 года посту­пили платежи за это издание. Пегги очень гор­дилась тем, что заставила издателей-пиратов рас­кошелиться, поскольку, как она считала, этот судебный процесс и ее победа в нем создавали важный международный прецедент в деле защиты авторских прав, что так или иначе касалось «прав всех американских писателей».

Пегги писала Джорджу Бретту: «Я не знаю другого писателя, который так отстаивал бы свои законные права и интересы (как она), и не знаю другого издателя, которого бы так заботило их соблюдение (как Макмиллана)».

Пегги, без сомнения, обладала прекрасными бойцовскими качествами. Стоило ей убедиться, что право на ее стороне, как она тут же бралась за дело и не отступала, пока не доводила его до самого конца. Причем не всегда она сражалась только за собственные интересы: часто ей прихо­дилось выступать от имени своих близких друзей или родственников. Так было, например, и с Бесси, и в случае с Кэрри — прачкой Маршей.

Кэрри умирала от рака. Ее родные — семья Хоулбруков, — люди гордые, с развитым чувст­вом собственного достоинства, никогда не прини­мали благотворительные подачки. Они-то и при­шли к «мисс Пегги» с просьбой найти место в какой-нибудь неблаготворительной, платной больнице, где Кэрри могла бы умереть в более достойных условиях, чем дома.

Пегги обзвонила все платные больницы Ат­ланты, но ни в одной из них не согласились принять Кэрри. В конце концов Пегги обрати лась к монахиням, умоляя их нарушить правило, согласно которому в их .больнице могли нахо­диться лишь люди одинокие и бедные. Ей уда­лось уговорить их, и Кэрри поместили в мона­стырскую больницу, обговорив при этом размер пожертвования с ее стороны. Через три дня Кэр­ри умерла.

После этого случая Пегги вплотную занялась «проблемами атлантских негров», главным обра­зом касающимися необходимости открытия плат­ных больниц, где могли бы в более комфортных условиях лечиться те черные, которые были в состоянии заплатить и не желали пользоваться услугами благотворительных учреждений. И как только Джон смог подняться с постели, Пегги немедленно приступила к сбору средств для стро­ительства платной больницы для черных. Она помогла продать этот проект компаниям-попечи­тельницам в лице Фултонского госпиталя и Ме­дицинского госпиталя графства Фултон и внесла первый взнос — тысячу долларов.

Накануне Рождества 1946 года, учитывая не­здоровье Джона и его весьма мрачные перспек­тивы в этом отношении, Пегги начала подыски­вать одноэтажный дом в том же районе, с тем чтобы Джону не нужно было больше поднимать­ся по лестнице. Вскоре подходящий дом был найден, но Пегги чувствовала, что цена для них слишком высока, и решила подождать с переез­дом до весны будущего года, когда, по ее расче­там, цены обязательно снизятся.

Летом 1946 года у Маршей сложилась труд­ная ситуация с ведением домашнего хозяйства. Бесси заболела, и к ним приходила ее дочь Деон — убрать квартиру и приготовить обед. Но Деон вскоре оставила работу. Молодой парень-санитар также уволился, и Пегги не оставалось ничего другого, как вновь положить Джона в Пьедмонтский госпиталь до сентября, пока Бесси не поправится и не выйдет на работу.

Когда в сентябре Джон вернулся домой, Мар­ши наняли для ухода за ним шестидесятилетне­го санитара, и с этого времени состояние здо­ровья Джона стало более устойчивым, хотя и далеко не блестящим. К Рождеству он уже мог сидеть по нескольку часов подряд, что навело Пегги на неплохую мысль.

Марши всегда любили кино, и вот теперь Пегги взяла напрокат 16-миллиметровый кино­проектор и каждый день посылала привратника в город за фильмами. Особенно им нравились ста­рые фильмы, и за несколько месяцев они пере­смотрели все старые комедии Чаплина, а также такие картины, как «Последняя миля», «Человек со шрамом» и «Ангелы ада». В письме к Элен Давди Пегги пишет: «Теперь у нас каждый вечер слышны пулеметные очереди, которым вторят тамтамы из фильма "На юге Паго-Паго"».

Пегги почти не выходила из дома, кроме как в магазин за продуктами, и редко встречалась с кем-либо, за исключением Медоры и своего ста­рого друга Алена Тейлора, регулярно приходив­шего к Маршам смотреть фильмы. Конечно, та­кая жизнь вряд ли устраивала Пегги, но она благодарила Бога за то, что Джон остался жив, и писала Элен Давди: «Бог свидетель, у меня никогда не было так много дел — домашних и связанных с книгой. А поскольку в некоторых письмах я нахожу чеки, которые уже отчаялась получить,., то я знаю, что не должна роптать».

Уход за Джоном, заботы по дому и решение всех вопросов, связанных с иностранными изда­ниями, не оставляли ей времени ни на что дру­гое. По ее собственному признанию, Пегги была почти так же привязана к дому, как и ее паци­ент.

Интерес к роману «Унесенные ветром» за рубежом после окончания войны рос по мере того, как воевавшие страны Старого Света одна за другой вступали в собственный период Рекон­струкции. А в самой Америке возвращение рома­на в число бестселлеров вновь вызвало в 1946 году небольшое оживление среди «гуттаперчевых шей» (туристов) и способствовало появлению ав­тобусных экскурсий в Атланту.

Письма в дом Маршей вновь стали доставлять мешками. И теперь Пегги писала Эдвину Грэн-берри, что произвела в своей жизни революци­онные изменения: она не позволит больше выта­скивать себя на всякие ланчи, чтобы встретиться там с приехавшей «группой пожарников»; она больше не собирается волноваться по поводу своих публичных выступлений; она не будет больше «бесплатным представителем атлантской торговой палаты»; она не позволит больше де­лать из себя атлантскую достопримечательность типа Стоун-Маунтин или циклорамы и, наконец, она не собирается впредь устраивать завтраки с «президентом женского общества штата Алаба­ма». Пегги Митчелл предпринимала еще одну попытку остаться самой собой.

Немного опоздав с этой уловкой, Пегги все же решила сменить номер своего телефона и не заносить новый в городской телефонный спра­вочник. Но все эти «революционные изменения», казалось, были в большей степени компромис­сом. Теперь, после выхода Джона из строя, Пег­ги оставалась единственным защитником интере­сов и «сборщиком податей» их семейного дела — своего рода фирмы «Маргарет Митчелл, писа­тельница». И в этом новом для себя качестве она проявила удивительную деловую хватку. Всех «мошенников, страстно желавших урвать хоть пенни» от ее денег, Пегги сразу и решительно ставила на место. По этому поводу она писала Джорджу Бретту: «Даже некоторые отели и пан­сионы бойко указывают на то или иное место и сообщают, что именно здесь жила тетушка Пит-типэт. Я заставила их прекратить это».

Был еще некий профессор из университета в Кливленде, который пытался зарезервировать за собой авторские права на подробную карту Ат­ланты 1861 года, где было указано местораспо­ложение домов, в которых жили действующие лица романа «Унесенные ветром», и событий, описанных в нем. Пегги, однако, и профессора заставила «прекратить», объяснив ему в письме, что, еще работая над романом, она потратила много времени на то, чтобы запутать топографию Атланты в книге, причем сделала это сознатель­но, не желая смущать кого-либо и стараясь обе­зопасить себя от возможных судебных преследо­ваний. Так что ни один дом в Атланте не может быть идентифицирован с каким-либо домом в романе. А иначе, продолжает Пегги, представляет ли уважаемый профессор ситуацию, когда вдруг выяснится, что какая-нибудь приличная и уважа­емая семья живет в настоящее время в доме Красотки Уотлинг?

Достаточно умело справлялась Пегги и со всеми вопросами, связанными с зарубежными из­даниями романа. Она вообще всегда хорошо со­ображала во всем, что касалось деловых вопро­сов, хотя и отказывалась раньше вести свои дела самостоятельно, считая это «неженственным». Однако война и болезнь Джона изменили ее представление об этом. Ведь женщины всегда брали на себя ведение всех дел во время войны, когда мужчины уходили сражаться. И в такие времена такие женщины считались «стойкими и мужественными», а отнюдь не «мужеподобными».

К сентябрю Марши уже точно знали, что Джон никогда больше не вернется на работу в свою фирму. Надо сказать, что они были готовы к этому, а потому не очень-то и расстроились. Состояние здоровья Джона позволяло ему при помощи Пегги лишь перейти через улицу, зайти в клуб автолюбителей, выпить и посидеть минут сорок. Сама Пегги часто заказывала в этом клу­бе коктейли с шампанским и обеды с доставкой на дом, считая подобные траты хоть и «экстра­вагантными», но стоящими, поскольку эти обеды были одним из немногих удовольствий, которым они могли насладиться вместе.

Прошло более десяти лет с того дня, когда роман «Унесенные ветром» вышел в свет и имел грандиозный успех. Самой Пегги исполнилось сорок шесть лет. Медора, которая была старше ее, выглядела, однако, моложе и до сих пор весь день проводила за письменным столом. Лу Коул тоже выглядела поразительно молодо. Себя же Пегги считала очень постаревшей.

За время болезни Джона она прибавила в весе 30 фунтов, волосы у нее поредели, лицо стало несколько одутловатым. Расстраивало ее, однако, не столько то, что она стала похожа на матрону, сколько то обстоятельство, что она сама стала чувствовать свою старость. Но хуже всего было сознавать, что времени впереди остается не так уж много.

Эти печальные настроения ясно чувствуются в ее письмах к Грэнберри и Давди, написанных в этот период ее жизни. В Атланте Стефенса иногда останавливали на улицах, чтобы поинте ресоваться, все ли в порядке с Пегги, поскольку «выглядит она очень утомленной».

Ее уровень жизни почти не изменился по сравнению с периодом до появления «Унесенных ветром». Жила она совсем недалеко от тех мест, где выросла и дважды выходила замуж. Годами она упорно держалась за свое прошлое, за все и вся, что составляло историю ее жизни, за тех людей и те вещи, что были частью ее среды обитания. Дела, касающиеся книги, она по-преж­нему решала с позиций собственных интересов.

Перемены подкрались незаметно, но неумо­лимо — как это обычно бывает, когда человек стареет. Бесподобная смесь южной красавицы, мальчишки-сорванца и острой на язык женщины всегда составляла основу личности Пегги. При­чем первые две составляющие затмевали в ней третью, делая Пегги очаровательной. Но в сорок шесть кокетка и сорванец исчезли...